Золото мистера Дауна<br />Криминальный роман

Впервые вымытый за последние полгода Муть блаженствовал после обеда на тщательно накрахмаленной простыне и вспоминал слова опытного зэка, учившего его уму-разуму в колонии строгого режима. Прав был старый рецидивист, поведавший тогда еще вовсе не самому Мути, а просто Вале Александрову, древнюю истину словами классика: «Весь мир — бардак, все люди — бляди!» Когда Александров выложил зэку историю своей болезни, от которой не было иного лекарства, кроме ударного труда на лесоповале, мудрый рецидивист успокоил его, затянувшись самокруткой:

— Ты что, малоразвитый? Или в школе плохо учился роману «Как закалялась сталь»? Врубись, кореш, в слова, на которых нас воспитывали: для этого дела нужна братва отважная! Вот эта самая братва тебя сюда определила. Чтоб ты скумекал, чего стоишь в жизни. Все остальное — муть и тлен. Не дрейфь, земеля, все там будем… А сейчас… Все правильно, должен же кто-то на них бесплатно вкалывать, раз со сталинизмой покончено.

— Жизнь — муть, — выдал из себя философское изречение заключенный Александров и обрел свою пожизненную кличку за минуту до того, как краснорожие конвойные погнали его вместе с прочими бандитами, убийцами и расхитителями сокровищ социалистической родины искупать ударным трудом вину по поводу того, что им выпало огромное счастье родиться в Советском Союзе.

До того, как из последних сил справляться о плановыми заданиями за колючей проволокой, лишь бы избегнуть карцера, Муть вовсе не помышлял стать разнорабочим на очередной гигантской стройке коммунизма, за которую сегодня позабыли все, кроме мотавших на ней срок. У него хватало других переживаний…

Родители Мути погибли в автомобильной катастрофе. Осиротевший аспирант посылал судьбе бессильные проклятия и шатался по четырехкомнатной квартире, не в силах заснуть. Но время издавна считалось лучшим лекарем, а напряженная учеба отвлекала Александрова от дурных мыслей.

В отличие от других студентов, он мог отдавать себя наукам целиком, не подрабатывая ночами на разгрузке вагонов. Александров очень хорошо грыз гранит науки и поэтому поступил в аспирантуру без помощи папы.

Родители оставили ему дом — полную чашу и солидные сбережения в сберкассе, которых с лихвой хватило бы на несколько лет беззаботной жизни. Валя должен был заниматься еще каких-то два года, и он прекрасно понимал — уж кто-кто, а он сумеет себя обеспечить, ведь многие преподаватели сулили ему блестящее будущее…

Это самое будущее вряд ли мечталось аспиранту в пейзажах лесоповала при карцере, хроническом недоедании и прочих прелестях переисправления, чтобы выйти на свободу с чистой совестью перед родиной. Александрова забрали в один ранний вечер, когда в его квартире неожиданно погас свет…

— Вот, свежие, — оторвала Муть от воспоминаний нянечка, положив на тумбочку у кровати несколько пахнущих типографской краской газет.

Хотя Муть предпочел бы этой свежатине еще пару пирожков, он благоразумно промолчал, выдерживая генеральную линию жизни, которая научила его слишком многому.

— Давай шевелись, старая, — заорал в спину нянечки здоровенный бугай с огромной охапкой цветов, — через полчаса чтобы все было, как в аптеке…

— Успеем, сынок, — тихо ответила пожилая женщина, заботливо поправляя одеяло на груди Мути. — Вам еще чего-нибудь, папаша?

— Спасибо, — прошептал Муть, не обратив никакого внимания на это обращение, хотя еще не успел позабыть, когда появился на свет Божий, чтобы всей своей жизнью искупать чьи-то грехи.

Муть впервые за долгие годы почувствовал себя солидным человеком. Папаша… Ну да, ему уже почти сорок, мог бы вполне стать отцом по-настоящему, если… Прав был старый зэк, определенный по блату в библиотеку, после того, как бревно перебило ему ногу. Тогда он сказал:

— Не дрыгайся лишнего, Муть, все перемелется. И прими судьбу, как есть. Иначе сам себя изнутри выешь. А этого, кроме них, никому не надо…

— Кому? — не понял Муть, хотя ему в свое время и прочили блестящее будущее.

— Эх, скубент, — вздохнул старый зэк, — ничему-то тебя жизнь не учит. Им это надо… Братве отважной. Они люди грамотные, не то что ты…

— А зачем им это?

— Для порядка. Чтобы каждый понимал свое место в жизни. И для отмазки. Мне тут один бывший поп все так грамотно рассказал. А теперь — я тебе. Ты врубись, скубент, в главной поповской книжке еще хрен его знает сколько лет назад было написано: он был изъят за грехи ваши и мучим за беззакония ваши. А ты все правды ищешь. Правда она на небесах, а мы пока грешную землю топчем…

Муть оторвался от давних воспоминаний; бомж с интересом смотрел, как и без того чистенькая палата вылизывается с такой тщательностью, словно сюда на экскурсию должен пожаловать сам майор Панасенко, бог и царь привокзального отделения милиции. Иногда, когда у майора было хорошее настроение, он милостиво позволял не гонять бомжей из пустых товарных вагонов, загнанных в тупик. Главное, чтоб в зале не дрыхли на полу, в глаза не бросались, а там — черт с ними…

— Тумбу под телевизор — в тот угол, — орал бугай на двух не менее накачанных, чем он сам, бычков. — И по-быстрому, а то если Леонид Александрович станет чисто недовольный, так вы у меня неделю на подсос присядете… Лампочки, лампочки не протерли! А ну, по-быстрому! Сучок, давай антенну…

— Так телевизор еще не притарабанили, — огрызнулся тот, кого называли Сучком.

Бугай решительно попер ему навстречу.

— Ты мне тут покомандуй! — вызверился он на Сучка. — Врубись, типа мозгами: Леонид Александрович чисто включит телевизор, а в нем ни черта нет? Так на хер… Короче, притарабань телик из кубрика другой плесени или лепил! Настрой его, чтоб все эти метры-дециметры были как в натуре, а потом — выкини его им взад. Давай, бери ноги в руки или, бля буду, я тебе яйца оборву для усиленного питания этих козлов… Старая! Окна протри, чтоб двери тоже блестели, чисто как сопли на солнце! А то типа темновато свет сюда летит…

Тоща тоже было темно, вспомнил Муть, натягивая одеяло поближе к подбородку. И громкий стук в дверь. Они так грохали в нее, словно хотели выбить… А потом свет зажегся. Мусора были уже вместе с понятыми, а я, дурак, спросил, есть ли у них постановление на обыск. Вот и получил, без постановления, на всю катушку. Игорь, сука, заложил. Откуда они могли узнать, что именно в тот вечер мы будем смотреть кино… Сука комсомольская! Как я тогда мечтал достать его… Поздно…

В тот вечер менты без всяких прокурорских постановлений с прочими формальностями на глазах у понятых врубили свет, и только после этого видеомагнитофон выдал из себя кассету, благодаря которой подающий большие надежды аспирант очутился там, где каждому дано наиболее остро почувствовать на себе материнскую заботу родины.

Кассета с фильмом «Однажды в Америке» была направлена на комиссию спустя две недели после того, как обвиненный в распространении порнографии, изгнанный еще до вынесения приговора из комсомола аспирант Александров переступил порог камеры предварительного заключения.

Комиссия, состоящая из сплошных искусствоведов в виде ветеранов партии, директора музея, скромных тружеников в штатском и начальника управления охраны памятников культуры, дала единодушное определение: фильм «Однажды в Америке» — самая что ни на есть разнузданная порнография, а вина гражданина Александрова усиливается еще и тем, что, кроме всякой разной гадости, на этой кассете есть сцены, пропагандирующие культ насилия и жестокости.

По такому поводу председатель комиссии, отставной генерал по охране памятников легко согласился с отставным генералом, командующим литературным музеем: это чересчур усугубляет вину гражданина, ставшего на путь предательства наших идеалов и пособничающего американской агрессии, специально засылающей такие гнусные кино в нашу страну.

В результате искусствоведческой экспертизы пойманный с поличным Александров был посажен не просто за то, что распространял порнографию сам на себя; он травил этой гадостью окружающий мир. Валя откровенно признался следователю, что смотрел фильм «Однажды в Америке» вместе с Игорем, и очень скоро убедился в народной мудрости: чистосердечное признание увеличивает срок наказания.