Секреты для посвященных

— Гуляешь? Ну-ну, — сказал Михаил. — И куда только начальство смотрит? Здесь же полигон! Ракеты! И сюда пускают такую дрянь. А если нападение? Один такой гаденыш все дело может испортить. Пошли, ребята!

Их как ветром сдуло. Дик даже не успел объявить, что у него сегодня день рождения и есть повод…

Его охватила страшная злоба. Не зря еще в школе его прозвали диким. Он им покажет. Парень вскочил и начал крушить все на своем пути: сорвал с окна занавески, перевернул стулья, сорвал с кроватей матрацы и побросал их на пол. Только стол не тронул. Взял бутылку вина и начал пить прямо из горлышка, пока не осушил ее до дна. Потом схватил магнитофон и выбежал на улицу.

Стоял вечер. В домах одно за другим вспыхивали окна, народу на улице прибавилось. Шагая нетвердой походкой по мощеным тротуарам, Дик строил в голове планы — один страшнее другого, — как насолить товарищам, сорвавшим его торжество, можно сказать, наплевавшим в душу… В голове шумело — не то от выпитого вина, не то от бушевавшей в нем ярости.

План созрел. Он круто повернул назад и зашагал к гаражу. Подойдя, пробрался внутрь. Кроме его собственной там стояли еще три машины, на которых ездили его товарищи по комнате. Дик принялся за работу. Там ослабил гайку, там сдавил шланг, там нарушил контакт. Повреждения были небольшие. И обнаружатся не сразу, а только после того, как машины выйдут на трассу. Им придется попотеть, прежде чем удастся обнаружить причину остановки. Так им и надо. Будут знать, с кем имеют дело!

…Прошли сутки. Дик возвращался из поездки на дальнюю точку полигона. Увиденное там — мощные, высотой с десятиэтажный дом конструкции, уходившие ввысь, сигарообразное тело ракеты, начиненное силой, способной снести с земли десять таких городков, как тот, где жил Дик, офицеры и солдаты, обращавшиеся с этой странной техникой так же свободно, как он со своей «Волгой», захватило его, вытеснило из головы и вчерашний хмель, и безрассудные поступки. Он высадил майора у подъезда, подъехал к гаражу. Лампочка над воротами почему-то не горела. Он на ощупь отыскал прорезь в висячем замке, сунул в нее ключ. Вошел внутрь. И тут на него напали сзади. Набросили на голову одеяло и начали бить. Били долго и молча. Потом пнули ногой под зад, и голос Михаила сказал:

— Хватит! Надолго запомнит…

Несколько минут Дик лежал в темноте. В ухо ему больно упиралась какая-то железка, но у него не было сил отстранить голову. Во рту было солоно от крови. Он сплюнул, вместе со сгустком крови вылетел зуб.

«Ну и черт с ним», — равнодушно подумал он. Пахло бензином, соляркой и кошачьей мочой.

Дик не понимал, что, задав ему жестокую трепку, товарищи оказали ему снисхождение. Если бы они доложили о его выходке с машинами начальству, его бы ожидал военный трибунал, поскольку налицо злонамеренное выведение военной техники из строя. Его распирала злоба. Он еще себя покажет. Они еще содрогнутся, когда увидят, на что он способен!

…А его мать Сима в этот вечер, не чуя беды, устроила себе небольшой праздник. В честь рождения сына подогрела чайник, опустила в чашку последний, оставшийся в сахарнице кусочек… Сегодня решила побаловать себя: достала из комода засохший пряник и, размочив его в чае, долго жевала, не отводя взора от фотографии сына, которая возвышалась посреди стола, прислоненная к пустой сахарнице. Дик на фотокарточке выглядел совсем ребенком.

«Ну вот, — подумала Сима, — на год старше стал, небось поумнел. Приедет, а я его и не узнаю».

Пряник размяк, превратился в мягкую сладкую кашицу, и его приятно было держать во рту. Поэтому Сима не торопилась запить лакомство полусладким чаем.

«Славный у меня мальчик, — подумала она. — Вон глазки какие смышленые. Только слабенький. Напишу-ка я командирам, пусть за ним присмотрят, поберегут. Он же у меня еще совсем ребенок. Ах, ты мой хороший!»

Сима не сводила влюбленных глаз с фотографии сына.

Начальник политотдела полигона генерал Лихо (генералом он стал совсем недавно, месяц назад) родом был из деревни Межборки, что в Курганской области. Всего детей в их семье было тринадцать, Вася был третьим. Детство его пало на войну. Пятиклассником работал в поле, на разных крестьянских работах; когда немного подрос, определили учеником токаря в МТС. Пережил все — и холод, и голод, и непомерный труд.

Военная карьера генерала началась буквально в первые послепобедные дни. Надо было заменить отвоевавших, проливших кровь за Родину, и комсомол, военкоматы обратились к ребятам, еще не достигшим срока призыва в армию, призваться, так сказать, досрочно, по собственному желанию. К месту прохождения службы, в Германию, Вася и еще несколько парнишек ехали на крыше — мест в вагонах не хватало, но это обстоятельство не смущало его: он был жив, а впереди хуже, чем было, не будет, ведь победа же! Он любил жизнь, людей, был спокойным, веселым, открытым, и поэтому люди легко с ним сходились, сдруживались, открывали ему душу. Видно, парнишке с мрачной фамилией Лихо на роду было написано стать политработником. Так, политработником, он дослужился и до генерала, к немалому, надо сказать, своему удивлению.

В этот день Василий Демьянович Лихо, как и во все другие дни, предшествовавшие какому-либо значительному событию — запуску, приезду начальства или разбирательству крупного ЧП, проснулся в состоянии, близком к состоянию боевой готовности номер один.

Быстро умылся, сделал физзарядку — на генеральском теле ни грамма лишнего жирка. Потрогал рукой загривок, помял, потискал: пуще всего не любил Лихо генеральских загривков с толстыми валиками жира, такие загривки вызывали в нем предубеждение. Надел спортивный костюм и сделал утреннюю пробежку вокруг ближайших кварталов, на ходу обмениваясь шутками с такими же, как и он, бегунами. На бегу хорошо думалось, и к тому времени, как он очутился на кухне, где жена Вера Никитична точно в срок, минуту в минуту, поставила перед ним чашечку кофе с поджаренным хлебцем, план на сегодняшний день был у него готов.

Первое место в плане было отведено расследованию отвратительного случая — проявления той самой дедовщины, о которой много писалось в прессе. Что это такое, дедовщина? К нашему стыду, в некоторых воинских частях возобладали порядки, свойственные не армии, а уголовному миру. Были факты, когда старослужащие низводили молодых солдат до положения своих прислужников, чуть ли не рабов, издевались над ними, унижали их человеческое достоинство. То был позор! Почитывая такие историйки в осмелевших за последнее время газетах и журналах, Лихо дивился безответственности командиров и политработников, допускающих во вверенных им подразделениях подобные безобразия, и радовался, что уж в ракетных-то войсках такого быть не может.

И вдруг вчера вечером ему докладывают, что в автохозяйстве молодой солдат избит. И кем? Своими собственными товарищами. С этим надо немедленно разобраться.

И вот перед генералом в его просторном кабинете стоит молодой солдат. Лихо внимательно вглядывается в его смуглое, узкое лицо с запавшими глазами. В них горит желтый огонь неуступчивой силы. Хотя внешне все в порядке — и в стойке, и в одежде, — в парне угадывается какая-то развинченность, словно кости уже потеряли жесткость, а члены тела удерживаются в необходимом положении лишь крайним напряжением воли…

Василий Демьянович, широкоплечий, седоватый, минуту-другую смотрит на Резникова сочувственным взором, потом тихо произносит:

— А ну-ка запри дверь…

Тот непонимающе оглядывается назад, в глазах его мелькает страх.

— Поверни ключ. И не бойся. Я хоть и генерал, а тебя не съем.

Солдат передергивает плечами, что должно означать: «А я не боюсь». Он подходит к двери, запирает ее.

— А теперь раздевайся. Догола.

— Зачем? — вырывается у парня.

Лихо сводит мохнатые брови, как бы напоминая: солдату с генералом спорить не положено.

Дик разоблачается. Одежду небрежно бросает на стул.

— Собери, положи как надо.

Чувство жалости охватывает Лихо. Явно недокормленный подросток. Все ребра можно пересчитать, на спине лопатки сходятся друг с другом. Живот втянут, коленки мосластые, как у щенка… И весь в сине-багровых подтеках от ударов, нанесенных аккуратно, через что-то мягкое. Одеяло, что ли?