Ликвидация (СИ)

- Та у нас там в Гораевке нету цен, - неохотно пояснил детина. - Все ж порушили. Грошей у людей нема. А шо у вас с носом?

- Как там тетя Рахиль? - пропустил вопрос мимо ушей Гоцман.

- Та ниче… - Рома крепко зевнул и, несколько раз пнув мешок кулаком, опустил на него голову, как на подушку.

- Как немцев пережили?

- Та ниче…

- Не воевал?

- Мона ж с Ариком ушли на войну, - пробормотал уже в полусне Рома, - а я остался.

- Живы? Мона с Ариком?

- Не… - всхрапнул Рома. - Убили… одного под Варшавой, второго под этим… под Данцигом…

Гоцман продолжал разглядывать себя в зеркало, Максименко знал, как бить, но все же недоработал - лицо скоро заживет. Только вот нос… Давид увлекся критическим созерцанием своего носа и едва не пропустил знакомый женский голос, прозвучавший на фоне перебранки соседей тихо, но внятно:

- Извините, пожалуйста, Давид Маркович здесь живет?…

«Нора!…» Он бестолково метнулся к окну, схватился за гимнастерку и скрипнул зубами от досады - от неподсохшей раны на нагрудном кармане расплылось темное пятно. Пиджак?… Рома в углу зашевелился, приподнял голову с мешка, он нетерпеливо махнул ему - лежи. Черт, не может же Нора увидеть его полуголым, да еще побитым… А тетя Песя уже стучала в дверь:

- Давид Маркович! К вам тут…

Во дворе зашумел мотор, раздался скрип тормозов.

- Давид Маркович вернулся? - расслышал Гоцман озабоченный голос Кречетова.

- Вернулся, но не открывает как-то, - сообщила тетя Песя.

- Как - не открывает?…

Прежде чем Кречетов рывком распахнул дверь в его комнату, Гоцман успел рухнуть на кровать и накрыться с головой одеялом.

- Дава? - растерянно спросил Кречетов, трогая его за плечо. - Ты чего?

- А-а, привет… - рассеянно улыбнулся Гоцман, делая вид, что только проснулся.

Майор крепко стиснул его плечо:

- Живой!… Ух ты, как же тебя… А я за тобой. Андрей Остапыч приказал доставить. Срочно! Выступаю в роли твоего ординарца…

Гоцман, невнимательно улыбаясь, взглянул мимо Кречетова, на галерею. У двери, держась за косяк, топталась только тетя Песя.

- А где?… - не обращая внимания на изумленного Кречетова, вскинулся Давид. - Женщина тут была…

Тетя Песя махнула рукой в сторону арки.

Голый по пояс, босой Гоцман, бегущий по улице, особенного внимания к себе не привлек. Может, потому, что именно в тот момент, когда Гоцман возник на улице, прохожих там по счастливой случайности не оказалось. А то разговоры об этом случае ходили бы по Одессе до сих пор.

- Нора! - выдохнул Гоцман, догнав одинокую женщину, медленно шедшую по панели. - Шо случилось?

Она обернулась, и Гоцман смущенно загородил правым локтем лицо, а левой рукой - торс.

- Значит, правда?… - Она протянула ладонь к его лицу и сразу отдернула.

- Та вы не смотрите, - окончательно смутился Гоцман. - Я выскочил, думал…

Она отвернулась. Теперь они стояли спиной друг к другу, будто поссорившись, и выглядели со стороны нелепо. Только смотреть было некому.

- На Привозе сказали, что вас забрали эти… с машины «Рыба»…

- Так отпустили же… Вы только за этим?…

- Да. Я испугалась…

Из арки появился Кречетов. И замер, увидев Гоцмана с Норой.

- Ничего, - продолжала Нора. - Я пойду…

- Да… То я к вам после загляну.

- До свидания.

Она протянула ему руку, и Гоцман не глядя, слепо нашарил ее левой рукой, сжал холодные пальцы. Он чувствовал, как она напряжена.

- Так вы волновались? - хрипло спросил Гоцман. Нора вырвала руку из его ладони и быстрым шагом пошла прочь, почти побежала…

Кречетов, со скрытой усмешкой наблюдавший эту сцену, перевел взгляд на запыхавшегося пацана - расклейщика афиш, вынырнувшего из подворотни. Пацан деловито окунул в ведерко кисть, намазал клейстером большую афишу и косо шлепнул ее на ближайшую стену. Отступил на шаг, секунду полюбовался своей работой и тут же сгинул, будто его и не было. «Вот чертенок!» - усмехнулся Кречетов, делая шаг к афише. Отпечатанные на грубой желтой бумаге огромные черные буквы складывались в два слова, сладостных для каждого одессита, - «Леонид Утесов».

Кречетов неторопливо подошел к Гоцману, неподвижно глядящему вслед Норе.

- Видал? Утесов приезжает…

- Д-да-а… - не слыша его, покачал головой Гоцман.

- Одеваться-то будешь? - усмехнулся Кречетов. - Или так поедешь?…

Из арки, пятясь, задним ходом выехал «Виллис».

- Напомни, шоб по пути остановились, я папирос куплю, - хмуро бросил Давид, поворачиваясь.

- Отобрали? - догадался майор. - У меня «Дели» есть… Держи вот.

В распахнутое настежь окно кабинета Омельянчука врывался по-летнему радостный щебет птиц. Звенели трамваи. Гоцман, с залепленным свежим пластырем носом, сидел посреди кабинета на стуле, поглощенный далекими от происходящего мыслями. Омельянчук между тем беспокойно расхаживал по кабинету, потирая ладонями усталое лицо - поспать этой ночью так и не удалось. Говорил он отрывисто, с несвойственными ему паузами и старался при этом не смотреть Гоцману в глаза.

- Приезжает Утесов… Сегодня вечером выступит в опере. Но нам с той радости, Дава, одни убытки. Через час откроются кассы театра. Будет навал… Так что хватай хлопцев и бежи туда. Проследи за беспорядками. Вечером концерт, билет дадим… Вот… А лучше не ходи, - не в лад собственным словам вздохнул он. - Пластинку послушай…

Омельянчук замер посреди кабинета, засунув руки в карманы и хмуро глядя на Гоцмана.

- Ты чего, Андрей Остапыч? - вынырнул тот наконец из своих мыслей.

- А шо? - встрепенулся начальник УГРО.

- Вид у тебя лимонный.

- Так за тебя ж переживал! - вскинулся Омельянчук. - С утра вон Виталий Егорыч с Якименкой мне всю холку за тебя взмылили. Аж до кости! Бежи, говорят, Андрей Остапыч, стучи во все колокола… А я ж шо?… Жуков на заседании как рявкнул на начупра МГБ - освободить немедленно!…

Он засмеялся, но как-то криво, ненатурально. Уголовникам, которые на допросах смеялись таким же фальшивым смехом, Гоцман ни в жизнь не верил. Впрочем, Омельянчук быстро умолк и снова помрачнел.

- А шо еще?

- Ваську твоего Соболя в подсобное хозяйство сплавил, - с виду беззаботно обронил Омельянчук. - На всякий случай. К вечеру будет… Тишака еще не видел?… Ему из центральной картотеки за Радзакиса ответили… Статьи обычные, ничего особливого: вооруженный грабеж, нападения с целью ограбления… Первая ходка в двадцать седьмом году. В сорок третьем выдернут с зоны на фронт, через полгода комиссован по ранению. Тут же сел снова по 152-й, развращение малолетних… Дали пять лет, два с половиной отсидел, вышел по амнистии «семь-восемь». Устроился шоферить в инкассацию. Словом, биография вроде богатая, а уцепиться так и не за что… Э-э… По Филимонову-Живчику тоже пришло. Ну, тут пацан посерьезнее - убийства еще до войны, побеги…

Гоцман продолжал пристально смотреть на шефа. Омельянчук замычал утесовскую песенку, повернулся к своему столу, открыл чернильницу, заглянул в нее, перевернул на перекидном календаре очередной листок, крепко подергал себя за правый ус…

- Да! - внезапно вскинулся он. - Арсенин тебя нашел?

- Зачем?

- Марку сегодня операцию делают.

- Да ты шо? - подался вперед Гоцман. - Когда?!

- Звонили в госпиталь, в Москву! - радостно зачастил Омельянчук. - Аж два раза! Они говорят, к вечеру звоните! Ну, все, иди!… Дуй до театра, там уже кассы открывают!

- Андрей Остапыч, так шо… - произнес Гоцман, поднимаясь, но Омельянчук замахал на него руками, словно выгоняя гусей:

- Иди-иди!… Иди!…

Когда за Гоцманом закрылась дверь, Омельянчук с шумом выдохнул воздух. Набулькал из графина полный стакан теплой воды и залпом проглотил. Расстегнул верхнюю пуговицу синего кителя, сел за стол. И в который раз пожалел, что бросил курить.

На воровской малине, что размещалась в прекрасном одесском переулке, названном именем лучшего, талантливейшего поэта советской эпохи Маяковского, Чекан расчесывал перед зеркалом волосы. По привычке тронул пальцами шрам у виска, одернул гимнастерку и невольно скрипнул зубами от боли в раненой руке. Повернулся к посвистывавшему за спиной Толе Живчику.