Отпуск

Петельников убедился, что на юге понятие «вечер» — зыбкое. Он пришёл в назначенный час и был удивлён невесть откуда взявшейся темнотой. Олег опаздывал. Инспектор купил на всякий случай коробку спичек, потоптался, походил, угостил бесконурую собаку беляшом и присел на глыбистый камень. Стемнело окончательно, по-ночному. Луна залила просёлок своим апельсиновым светом. Кипарис, в тени которого расположился Петельников, слегка блестел — наверное, от пыли.

Общественник опоздал на час. Он появился из-за угла столовой, беззвучно ступая по рыхлой пыли — она казалась жидкой. Глаза его от лунного света желтовато поблёскивали. И чёлка пожелтела.

— Чего опоздал? — сурово спросил инспектор, как спрашивал на розыскных операциях.

— Да решил пожрать.

Петельников втянул воздух — от кипариса вроде бы пахнуло кисловатым алкоголем.

— Пил?

— Кружку сухонькой бормотухи. Семечки!

Нет, это не походило на розыскную операцию. Прогулка, вечерняя прогулка по берегу моря. Впрочем, его новый приятель мог бояться — поход с неизвестным человеком в неизвестное место, да ещё в темноте.

Олег тряхнул кистями. Из одного рукава появился электрический фонарь, из другого — короткий стальной прут. Конечно, боялся.

— Идём, — сказал Петельников и шагнул в пыль.

Они пошли. Пока тянулись дома, ещё перебрасывались словечками.

— Вечерами что обычно поделываешь? — спросил инспектор, как бы спрашивая, не оторвал ли его.

— Известно… Вино, кино и домино. А ты вообще-то кем вкалываешь?

— Автослесарем, — соврал он, чтобы избежать расспросов, да и правда работал после школы в гараже.

За посёлком говорить перестали; тут было безлюдье и тишина. Только пели свою вечную песню цикады, да изредка, когда они пересекали лощины, впадавшие в море, слышался шуршащий налёт волн. И запах. Петельников не мог понять, чем это пахнет. Запах казался трогательно знакомым. Вдыхаемый, он ложился на душу, внося какое-то неясное беспокойство. И когда они начали спускаться в овраг, чёрный, словно его налили тушью, Петельников осознал этот щемящий запах — сено, пахло его родной средней полосой и домом. Трава здесь от жары и безводья сохла на корню. Инспектор даже хотел заговорить об этом с Олегом, но тот шагал рядом сосредоточенно, видимо, чувствуя запах только своей бормотушки.

Хватаясь руками за кожистые листья дубков, они поднялись из оврага, миновали две горушки и увидели его — белый дом, отливающий блеском выветренной кости.

— Вот он, — вполголоса сказал инспектор.

Олег не ответил, лишь высунул из рукава стальной прут.

Они смотрели на заброшенные стены, и у Петельникова было такое ощущение, что он высадился где-нибудь на Марсе и должен сделать первый шаг к неземным существам.

— А если их много? — предположил инспектор.

— Раскидаем, — глухо буркнул Олег.

Нет, трусом он не был.

Они начали осторожно подходить к двери, переступая консервные банки и горы лежалого мусора. Олег шагал гибко, беззвучно. Инспекторские кеды тоже не шумели. Кусты здесь сцепились особенно дружно. Плечо Олега вспарывало их зелёную плоть, и они смыкались за Петельниковым, как вода за пловцом. У двери инспектор покосился на окно — меж редких досок зияла чернота. Он даже себе не признавался, что тот глаз казался ему — нет, не страшнее — противнее, чем компания уголовников.

Дверь была закрыта. Олег пнул её ногой, и она скрипуче уехала в темноту.

— Свети, — шёпотом приказал инспектор.

Яркий луч полоснул сухую землю и ушёл в дом, как проглоченный мраком. Они вошли.

В доме ничего не изменилось. Грязная бумага, стружки, клочки сена, пакеты из-под молока… В углу берлоги чернел пролитый вар. Пахло пересохшей бумагой и грязью. И тишина. Даже мыши не шуршат.

Нет, в доме что-то изменилось: у стены лежало бревно, тёмное от жары и времени.

— Его не было, — инспектор кивком показал на бревно.

— Туристы приволокли.

Впрочем, при лунном свете Петельников мог и не заметить.

Олег шарил лучом по стенам и полу.

— Куда ж тут можно пропасть? — спросил он, засомневавшись в рассказе Петельникова о глазе и скуле.

— Чёрт его знает, — задумчиво отозвался инспектор, поднял с пола сухой комочек и растёр: глина, зелёная глина. Та самая, которой была запечатана бутылка.

— А это чего? — вдруг спросил его помощник и показал себе под ноги.

Линия-щель в досках пола оконтуривала чёткий прямоугольник. Подпол, в доме подпол. Своим металлическим прутом Олег поддел крышку. Приоткрылась она легко. Петельников схватил её, поставил на ребро и заглянул вниз, вслед брошенному туда фонарному лучу — там ничего и никого не было.

Фонарь вдруг погас. И в тот же миг стальной прут с дикой силой врезался сзади в шею инспектора…

Он рухнул в подпол и потерял сознание…

Очнулся Петельников, видимо, от боли в затылке. Он ощупал себя и повертел головой — удар прута лёг чуть ниже шеи и позвонков не повредил. Саднило лоб, на котором запеклось немного крови. Слегка поташнивало. Видимо, сознание он потерял, ударившись головой о стены подпола.

Темь стояла такая, что её хотелось разгрести руками и сделать в ней какой-нибудь серенький проход. И такая же была тишина — лишь изредка со стены скатывались песчинки. Казалось, что он очутился не на земле. Он и был не на земле, он был в земле.

Подвал рыли на совесть. Метра три глубины. До люка над головой руки не дотягивались — хватали только мрак. Забыв о брезгливости, Петельников начал шарить по каким-то стружкам и опилкам, собирая куски древесины. В углу нашёл помятую жестяную канистру. Из мусора вывернул полкирпича. Несколько реек оторвал от стен, на которых когда-то держалась дощатая обшивка. И стал сооружать из всего добытого что-то вроде подставки или пирамиды. Это шаткое сооружение его выдержало, задрожав от тяжести. Он дотянулся до половиц люка, упёрся в них и тут же понял, что крышку придавил такой груз, который снизу человеку не поднять. Брёвнышко! Специально припасённое бревно метра на четыре. Тут и с лестницы не поднять. И всё-таки он попробовал ещё, напрягаясь из последних сил, пока его пирамида не рассыпалась и ноги не осели на пол. От напряжения усилилась тошнота. Кровь стучала в затылке и шее так, словно этот Олег продолжал ритмично бить своим прутом. И дрожали ноги.

Петельников отдохнул. Подкоп, нужен подкоп. До моря тут недалеко — обрыв же. Найти бы консервную банку или какую-нибудь железку. Он вспомнил про спички, купленные в столовой.

Инспектор чиркнул одну и закрыл глаза — маленькое жёлтое пламя показалось атомной вспышкой. На второй спичке глаза привыкли. Он осмотрелся…

Мусор и пыль… Доски со стен сорваны. Ни одной железки, кроме мятой канистры. Да и не поможет тут никакая железка — подпол был выбит в серовато-зелёной глине, крепкой, как асфальт. Её взял бы только лом, и Петельников теперь не знал, в какой стороне море.

Поджечь, поджечь мусор, куски дерева и половицы над головой — пусть горит этот дом ясным огнём… Доски выгорят, и он выйдет. Нет, не выйдет, — он сгорит первым. Скорее всего, задохнётся дымом.

Стучать в половицы, пока кто-нибудь не услышит. Он схватил рейку и ударил в доски над головой, но гнилое дерево разломилось на несколько кусков, как рассыпалось. Петельников схватил вторую — она обломилась ещё в руках.

Тогда кричать. Он замешкался, не зная, что выкрикивать. «Караул», «помогите»? Ему, старшему инспектору уголовного розыска, кричать такие слова… И он заорал: «А-а-а…», стараясь звуком прошибить могильные стены. Кричал долго и протяжно, пока ему не показалось, что все звуки скопились в этой яме и сейчас войдут обратно в глотку. Петельников смолк. Стало ещё тише. Да и кому кричать? Возле этого дома не было растительности и пляжа. Егозливые волны размывали глину и серой взвесью мутили воду. Сюда не ходили гулять и тут не купались. Даже рыбаки не удили.

Не зная уж и зачем, он вновь зажёг спичку и стал осматривать пол. Ничего. Мусор, тьма и глухие стены. Много бумажек, жёлтых, полуистлевших, как клочки папируса. Один, неожиданно свежий, лежал поверху. Он поднял его, чиркнул новую спичку и осмотрел. «Ава, доченька…» Заточённый! Тот же почерк, тот же карандаш, что и в бутылочной записке.