Запоздалая оттепель. Кэрны

— Какой? — не понял Кузьма. И, обругав сына по–русски понятно, добавил: — Ладно! Не гонорись! Авось под старь академиком станешь. Хварьевую диссертацию защитишь. Станешь наипервейшим знатоком…

Сын выскочил в свою комнату и долго не разговаривал с отцом. Лишь через два года узнал Кузьма, что его сын уже принимал роды, будучи практикантом.

Кузьме такой поворот дела понравился. Но на словах он продолжал подначивать сына.

— Егор, твоему другу, глазному врачу, видел, какой подарок к дню рождения сделали? Его фотографию в человечьем глазе! А твою куда, во что вклеют? — давился смехом.

Андрея высмеивал за каждый дом:

— Ну и что ты слепил? Стоят дома на улице все одинаковые. Друг от друга отличаются только номерами. А убери таблички — жильцы блудить станут. Серые, неуклюжие. Повесь на окнах решетки — от тюрьмы не отличить. Морды у твоих домов с рождения стариковские, неумытые. И люди в них станут жить скучно, в болезнях и нужде. Без радостев и смеха. Вон какая улица у тебя получилась — сплошной стардом!

Андрей спорил с отцом до хрипоты. Рассказывал о современных требованиях, европейском дизайне и стандартах, о новейших материалах. Кузьма смеялся над ним, утверждая, что жить в таких домах можно лишь по приговору суда, какой не подлежит обжалованию.

Не обходил насмешками и свою любимицу — Оленьку, считал, что она растит дураков.

— Ты ж погляди! Раньше тимуровцы были, ходили старикам помогать. Особо — одиноким. Нынче тоже не без того. Перехожу улицу. Наперед меня один из твоих обормотов бабку ведет через дорогу. Та еле ноги тащит. Он доволок ее до середины и говорит: «Дай пятерку! А то тут и брошу…» Во паскудник, мерзавец! Это ты их так зарабатывать научила? А в магазинах что творят? Выхватят у бабки из рук сетки и кошелки. Донесут до дома. Но если не заплатит, они вместе с кошелками убегают. Сообразительные! Интересно, кто из вас раньше до того додумался? Ты или они?

Ольга даже плакала от обиды поначалу.

А когда его первая невестка, Зинка, работавшая медсестрой в родильном отделении, принесла коробку дорогих конфет, Кузьма весь вечер над ней потешался:

— Это за что ж ее тебе дали? Чтоб обоссанные пеленки вовремя меняла?

— Тем санитарки занимаются.

— Понятно. Значит, за то, чтоб заместо кровного дитя негритенка не подсунула?

— У нас за весь год только один такой родился! От него мамаша отказалась.

— Во! Ты тем и пользуешься! Хочешь родного получить — гони гостинец! А коли нет, сувениром черного подкинешь. И скажешь, что такого родила. Да тут любая с перепугу не то конфеты, всю получку выложит!

— И неправда! Мы сразу после родов показываем мамашам новорожденных!

— Э–э, милая! А как Ивану с нашего цеха вместо его мальчонки чужую девку завернули? Он враз не глянул. Только дома… А когда приехали за своим, его уже отдали. Те — в голос! Мол, нам девка не нужна! Парня хотели. Своих в доме трое! Теперь вот повезло! Берите нашу! А вашего не отдадим. Это что, дарма устроили? С милицией кое–как своего забрали. Так они хотели и девку в придачу навязать. А медсестра из родильного, так Иван сказывал, еще и лопотала: «Какая разница, сын или дочь? Ребенок — и ладно! И с чего такой шум подняли? Не завернули ж вам черта в пеленки!» Во как! А то, что это не родное, не свое, понимать не захотела. Потому что Ванька без конфет пришел, наверное.

— Как раз! Уж и не знаю, как ваш Ванька, но у нас детей собирают в дорогу при мамаше. Чужого подсунуть варианта нет!

— Да будет тебе! Ваньку я много лет знаю. Он не врет…

Зинку Кузьма подначивал каждый день. Ругал за грязь

и небрежность. Особо на первых порах не мог свыкнуться с присутствием в доме чужой бабы. И, завидев на кухонном столе Зинкину расческу, звал невестку:

— Ты свой парик когда перестанешь чесать на кухне? Еще примечу тут эту грязь, осмолю тебя, как курицу, со всех концов!

В другой раз увидел на своем кресле ее колготки. Пригрозил натянуть их ей на голову.

— Чтоб дикаря сдалеку видать было! — кричал ей вслед.

Заметил губную помаду и лак на своем столе. Снова скандал.

Грязную обувь невестки выставлял из коридора во двор.

Никогда не садился за стол вместе с Зинкой. Либо до нее, либо после. Он не переносил запахов крема, красок, лака, туши и духов. Говорил, что она пахнет парфюмерной лавкой.

Увидев Зинку, вернувшуюся с работы, изумленно открыл рот:

— Это что? Ты где была? На работе? Вот так? Да у тебя, кроме лифчика, никакой одежи нет!

— Как так? — не поняла Зинка.

— Это что у тебя заместо юбки? Почему вся жопа наруже? Ты глянь, Настя! Ей юбка до пупка! Дальше все голиком! А кофта? Нет, ты покажись! Сплошная срамотища! Снаружи вырез до транды, а сзади две тесемки! Ты это что? Кто дозволил нагишом из дому выходить? Ты кто есть? За что нас срамишь? Теперь же скидывай эти шнурки! Не то накручу хвоста живо! Ишь бесстыжая! Перед кем заголяешься? Еще лопочешь, что на работе была! На какой? Видать, не зря конфеты носишь. Теперь понятно, за что их получаешь…

Зинка первые три года все уговаривала Егора уйти на квартиру. Но… К тому времени у них был маленький Женька. И Настя сама его растила, не желая слушать о яслях. Да и о продуктах, о кухне не заботились. У них было много свободного времени. Уйди они, пришлось бы самим делать все. А потому терпели.

Егор с Зинкой расписались, когда родился Женька. Оба события отметили буднично — бутылкой шампанского за ужином. Молодые сказали, что собирают деньги на машину, а потому избегают лишних трат.

Точно так же, тихо, незаметно, появилась в доме вторая невестка — Нина. Она встала тенью за спиной Андрея. Худая, маленькая, в брюках и рубашке. Ее Кузьма едва приметил.

— Кого ты там за спину прячешь? Ну–ка покажи! — Вытащил девчонку на свет и спросил: — Ты, детка, в каком классе учишься?

— Я уже работаю. Институт закончила, — услышал тихий голос.

— Ну, заходи, детка. Как же зовут тебя?

— Нина…

Почувствовал, как дрожит рука девчушки.

— Не боись. Я не кусаюсь. У нас в доме, конечно, не без собаки! Но теперь она на работе!

— Собака? А какая порода? — не поняла Нина, удивленно оглянувшись на Андрея.

— Порода? Клистоправ! — Кузьма заметил, как покраснел Андрей.

— Пап! Ну не надо так о Зине. Она нормальный человек. Я думаю, они с Ниной подружатся.

Но Нина не сблизилась со старшей невесткой. Тихая, немногословная, неприметная, она вместе с Андреем уходила на работу, с ним и возвращалась. Она работала конструктором на заводе и о своей профессии ничего не рассказывала.

Нина всегда одевалась одинаково. Менялись лишь расцветки рубашек и брюк. В них она была похожа на мальчишку–подростка, заблудившегося среди взрослых людей.

Она слушала всех молча. Очень редко смеялась. Ни за что не захотела сменить свою мальчуковую одежду на женскую. Не пользовалась косметикой, не выпивала, но курила.

Чтоб Кузьма не высмеивал ее, Нина курила за домом, во дворе. Прячась ото всех, кроме Андрея.

Вот тут–то однажды и увидел ее Кузьма. Подошел, присел рядом.

— Зачем крадучись смолишь? Коль куришь, дома можешь. На кухне иль в своей комнате. Беды большой нет…

И, оглядев невестку, спросил:

— Давно куришь?

— С первого курса. Есть хотелось. А сигареты глушили. Привыкла…

— Это дело твое, — вздохнул понимающе. Язык не повернулся сказать ей колкость. Нина жила слишком незаметно. Либо за руку с Андреем, либо следом за ним.

Самым громким появлением отметил свой приход в дом зять. Этот удивил и насмешил все семейство. Он ввалился в дом, громко стукнув входной дверью.

Стриженый толстяк. С бородой и в шортах, из которых выпирали жирные, волосатые ноги. Клетчатая рубашка на его груди и животе не сходилась.

— Эй! Кто в доме завалялся? Вали сюда шустрей! Покуда я еще тепленький тут стою! — заблажил необычно визгливым для его габаритов голосом.

На зов выглянул из зала Женька, едва научившийся ходить самостоятельно. Он серьезно посмотрел на незнакомого человека. Задумчиво залез пальцем в нос. И с удивлением разглядывал чужака, который по команде Оли стал разуваться.