Родимое пятно. Частный случай

Я слушал рассеянно, пытаясь обстановку оценивать трезво. Да, между нами вдруг пропало напряжение. Было и вдруг не стало. И сейчас мы были похожи на курортников, осматривающих экзотические места. Хорошо это или плохо? Пожалуй что хорошо. Пускай девушка на какое-то время забудет, что я следователь. А вот мне об этом забывать не следует.

С легким шуршанием осыпались мелкие-мелкие камни, застучали, прыгая вниз по скалам.

— Ничего не замечаете? — тихо спросила Таня, поеживаясь. — Такой взгляд в спину. Брр!..

Я осмотрелся, и мне показалось, что вверху на скале мелькнула тень.

— Обстановка изменилась, — сказал я, ободряюще улыбнувшись. — Шли по узкому ущелью, и вдруг — пространство, словно на арену вышли.

— Да-да! Очень похоже, — оживилась Таня. — Очень! Как на краю света, ужас какой-то. Представьте, во-он там, за скалой, ничего нет, вообще ничего. Ну-ка попробуйте убедить меня, что края света не существует! И потом… — Она запрокинула голову. — Небо! Почему я должна верить, что это атмосфера, а за ней космос, почему? Я вижу прекрасный хрустальный свод. Господи, какое замечательное было время, когда люди думали, что Земля плоская, верили в загробную жизнь и не сознавали себя песчинками во Вселенной. Это же унизительно сознавать себя песчинкой! — Таня взяла меня за руку и перепрыгнула через ручей. — Как вы думаете, на этих скалах есть мумие?

— Вряд ли.

— Вы, наверное, как и врачи, не верите в мумие?

— Я тут ни при чем, и врачи, пожалуй, тоже. Лишь бы больной верил… Я знал одного врача, штамповавшего таблетки из мела: для вкуса добавлял: витамины и продавал в красочных иностранных упаковках по бешеным ценам. Был он человеком смышленым, заметил, что чем дороже берет за лекарство, тем больше пациент верит в чудодейственную силу таблеток, а если верит — появляется лишний шанс вылечиться. Больные к нему толпами валили.

— И никто не догадался?

— Почему же? Догадался… суд был.

— Ага! Вы вели расследование… Лучше бы бандитов ловили. Этот врач по-своему помогал, давал облегчение, надежду. — Таня наклонилась, сорвала голубой цветок на гнутой ножке, поднесла к лицу. — Александр Андреевич, я подумала… в общем, хотите верьте, хотите нет… а может, мне в самом деле показалось. Хотя вряд ли! Было уже темно, мы с Тимуром спустились к ручью, и я вдруг увидела, как из-за скалы вышел человек. Он тут же исчез! Тимур посмеялся надо мной, но все-таки мы обошли скалу, все осмотрели — ничего не увидели. Но не привидение же это было.

Вот и появился Четвертый. Теперь надо отрабатывать и эту версию, даже если девушка ошиблась. Мало ли что может почудиться ночью в незнакомом месте. И если Таня ошиблась, то я потеряю уйму времени. Выход один — отрабатывать все версии параллельно, а это не как-то просто. В самом деле, любопытно, кто же этот Четвертый, на которого не реагируют собаки?

— Единственный холодный источник, — Таня остановилась возле белых камней, из-под которых, поблескивая на солнце, вытекал ручеек нарзана.

Возле источника на белом плоском камне лежала прозрачная канистра с остатками не то сока, не то вина. В траве валялась алюминиевая кружка.

— Это мы вчера… — сказала Таня, отвернувшись, — забыли.

Молча подошли к большой гранитной чаше, до краев наполненной нарзаном. Со дна с глухим клокотанием поднимались пузыри газа, вода словно кипела.

— Какая все-таки прелесть! — воскликнула Таня, будто очнувшись.

Она зачерпнула рукой голубоватую воду и засмеялась.

— Сколько нарзана! Я искупаюсь.

Поспешно, словно ей могли помешать, она сбросила кофточку, стянула, прыгая на месте, джинсы и осталась в мини-купальнике — крошечные лоскутки в полоску.

— Только, пожалуйста, — сказала она, закалывая волосы, — отойдите куда-нибудь, не люблю, когда на меня так смотрят.

Спустившись к холодному источнику, я долго прополаскивал канистру, пока не исчез стойкий запах вина, затем сел на камень и, зачерпнув в кружку нарзана, смотрел, как блестящие пузырьки быстро поднимаются со дна.

Положение мое было незавидным. До сих пор не удалось продвинуться ни на шаг в расследовании. У всех подозреваемых алиби — сразу после выстрела они видели друг друга. Дальше. Четвертый. Откуда он взялся среди ночи? Допустим, что Тимур каким-то образом понял, что за ним следят, возможно, у него были основания кого-либо опасаться. Возможно, он еще раз увидел Четвертого, выглянув перед сном в окно, и узнал. У них были какие-то личные счеты, поэтому будить Арсена не имело смысла. Тимур взял ружье, патроны и тихонько вышел… Все складно, но слишком уж напоминает сюжет из кинобоевика. И самое существенное — если так уж необходимо убить человека, то вовсе необязательно выслеживать его в горах. В городе все это можно проделать без лишних хлопот, но даже в горах, даже ночью, когда плохая видимость, необязательно стрелять в упор!

И еще… я прекрасно понимал, что нельзя верить до конца Таниному рассказу. Очевидно, что она не договаривает, по какой-то серьезной причине не хочет сказать всего, может, попросту чего-то боится. Ну, а если так. Бояров спал. А Тимур, Арсен и Таня, выпившие, возбужденные, дурачась, взяли ружье, кто-то нажал курок. Случайное, непреднамеренное убийство. Очень на то похоже. Из троих случайно нажать спусковой курок могла только девушка. Мужчина такую оплошность допустить не мог, даже если учесть состояние опьянения. Что за чушь! Совсем голова отказывается работать. Дурачиться, положим, они могли, но зачем для этого заряжать ружье?

Окончательно запутавшись, я умылся, затем снял рубашку и, поливая на себя из кружки, обтерся до пояса. Захотелось поплескаться в нарзане, отвлечься от неотвязных мыслей, но, посмотрев на часы, я заторопился. Необходимо было еще раз поговорить с Бояровым, тем более что у меня появилось несколько интересных вопросов к нему, затем, пока не стемнело, осмотреть скалу, где девушка увидела неизвестного.

Бояров сидел на траве, курил трубку и смотрел на вершины гребня. Любопытно, о чем можно размышлять с таким восторженным выражением на лице? «Лирические раздумья — сквозная тема поэта», так, кажется, написано в книге, вернее в предисловии.

Я свистнул, и собаки, дремавшие возле Боярова, подняли головы и замахали хвостами. Быстро же они привыкают к чужим, вот что я упустил из виду!

Первым подбежал Эльбуз, огромный волкодав с длинной шерстью, бросился на грудь, обдав горячим дыханием, затем принялся как сумасшедший бегать кругами, хватая Таню за джинсы.

Она присела на корточки, Эльбуз вильнул хвостом и, поскуливая, ткнулся мордой в колени.

— Какой же ты дурачок! — рассмеялась Таня. — С такими челюстями стыдно прислуживать.

Я отвернулся, мне не понравилось, как она сказала, и тут же опомнился — как раз для того, чтоб слушать и стараться понять хоть что-нибудь в этой истории, меня и доставили сюда вертолетом.

— Люди молодые! — Бояров помахал рукой. — Нарзанчика отведать можно?

— Идите, — хмыкнула Таня. — Пообщайтесь с поэтом.

Переложив канистру с нарзаном в другую руку, я невольно ускорил шаг. Мне не терпелось поговорить с Василием Терентьевичем.

Бояров пил с чувством, восторженно тараща глаза и как бы приглашая разделить его радость.

— Уфф! — выдохнул он, оторвавшись от канистры. — Каков напиток! А воздух… нет, уважаемый, не верю! Вот сижу, смотрю и глазам своим не верю. Красота какая! И никого, ни души — на километры. Да вы не смотрите так, поймите меня… Ах, да! Этот ужасный случай, ужасный… Но я сумел перестроиться.—

Он рассмеялся, но тут же смутился, кашлянул раз, другой. — Поэты, знаете ли, импульсивны и впечатлительны, несмотря на возраст. Хотя вся эта история… ох-хо-хо! Досадно, когда вот так — молодой, в расцвете сил…

— Василий Терентьевич, а что вы можете сказать о Тимуре?

— Ну, что тут скажешь? О покойниках трудно говорить.

— И все-таки. Он ведь вам не понравился.

— Да, вы правы. Не по возрасту холоден и равнодушен к жизни, а главное — чрезмерная самоуверенность в суждениях. Я вчера был в прекрасном настроении, читал свои стихи, а он сидит в сторонке и камешки подкидывает — жонглирует. Я спрашиваю, мол, стихи не любите? А он небрежно так — люблю, но не выношу пустословия. Это, простите, я пустослов? Мои книги… я лауреат, да и не в этом дело. — Он досадливо покачал головой. — Трудно судить, всего один вечер знакомы. Нужно быть объективным, а я не могу! У меня дочь, а он такими глазами смотрел на нее… Танюшка-то еще глупенькая, не понимает всего, вот я и стараюсь по возможности быть рядом, эту поездку организовал… Сколько сил пришлось затратить! Тут еще жара, больное сердце, да попал в метро в эти… часы «пик». Эх-хе-хе! Я согласен, человек — венец творения и звучит, разумеется, гордо… но когда человеков этих толпы, и все спешат-бегут… трудно остаться оптимистом, знаете ли.