Родимое пятно. Частный случай

Итак, Тимур прибыл, привез коньяк, вино. Вечером устроили ужин, Арсен приготовил шашлыки, шурпу. Таня накрывала на стол, который выставили во двор. Было весело. Тимур рассказывал анекдоты, смешные истории, Бояров читал стихи. Выпивали. Коньяк «Наполеон» привез Тимур, вино было у Арсена. Словом, пикник как пикник. После полуночи Арсен с Тимуром легли спать в доме, а Бояров с дочерью — в палатке. Арсен почти сразу уснул. Сквозь сон слышал, как скрипнула входная дверь и послышались шаги под окном. Решил, что Тимур вышел покурить. И только задремал — выстрел. Вскочил от неожиданности, посветил фонариком справа от двери, где обычно висело ружье, — ружья на месте не оказалось.

Бояров проснулся от выстрела. Таня взяла фонарик, лежавший в изголовье, и первой выбралась из палатки. Никуда не отходила, потому что было страшно. Видела, как в коше зажегся свет. Когда открылась дверь и на пороге появился Арсен, побежала к нему. Тимура она увидела первой. Светила луна, и внизу у края обрыва хорошо была видна фигура лежащего человека. Арсен спустился по склону, убедился, что Тимур мертв, и первым делом связался по рации с поселком, сообщил о случившемся. С этого времени до утра они втроем сидели в доме, ждали.

В общем-то, первое, что приходило в голову, — самоубийство. Одно обстоятельство смущало: как мог нормальный молодой мужчина после веселого ужина в обществе симпатичной девушки, после шуток и анекдотов дождаться, когда все улягутся спать, затем взять ружье и покончить с собой. Такое трудно представить. А впрочем, много ли я знаю о Тимуре? Работник торговли… может, крупная растрата, грозило осуждение на длительный срок. Что, если мысль о самоубийстве приходила и раньше, а тут представился удобный случай — ружье на стене… Стоп! А почему заряженное? Насколько мне известно, даже перед тем, как зайти в охотничью сторожку, охотники разряжают ружья. Ладно, это мы выясним.

Часа полтора я осматривал склон, заросли барбариса, облазил скалы над пропастью. Ничего похожего на спуск обнаружить не удалось. Скалы отвесной стеной обрывались вниз, и там, на дне ущелья, шумела невидимая река. Теперь, во всяком случае, я знал: от места, где был произведен выстрел, можно выбраться только вверх, а на плоском лугу, да еще при лунном свете, остаться незамеченным невозможно.

Однако с выводами я решил пока не спешить. В моем положении неразумно было отвергать версии даже самые невероятные.

Допустим, что стрелял неизвестный — Четвертый. Тогда..* тогда получается несуразица. Тимур вышел из дома, непонятно зачем прихватив ружье, затем без борьбы отдал ружье неизвестному и преспокойно ждал, пока тот его пристрелит. И это сильный, здоровый мужчина, не оказывая сопротивления, смотрел, как к груди приставляют ружье? Нет, не укладывается в голове!

А если неизвестных было несколько? Допустим… Тимур услыхал подозрительные голоса. Вышел посмотреть, взял на случай ружье. На него напали… Парень он, судя по всему, не из хилых, отобрать ружье у него не так-то просто. Значит, на теле должны были остаться следы борьбы. Эксперт же ничего подозрительного не обнаружил. Впрочем, официального заключения пока нет, придется подождать.

Обойдя скалу, я вышел к небольшой поляке, где стояла машина Тимура. Внешний осмотр, как и ожидалось, ничего не дал. Машину давненько не мыли, сохранились следы дождя, небольшого, — позавчера такой в городе сыпал, далее — свежая царапина на правом крыле, новая шипованная резина. Все.

Я достал из кармана ключи с брелоком-подковкой, открыл дверцы. Сиденья без чехлов, на переднем небольшое темное пятно с оплавленными краями — след сигареты. На панели управления — вентилятор с оборванным шнуром. Судя по всему, хозяин без особого почтения относился к машине.

На заднем сиденье лежал черный «дипломат» с металлической окантовкой. Осмотрев его со всех сторон, я сел на траву, открыл. В дипломате лежали светозащитные очки в полиэтиленовом мешочке, пачка денег, туго стянутая резинкой, и книга в коричневом переплете. Тютчев. Полистав, наткнулся на закладку — конфетная обертка, сложенная вчетверо.

Арсен рубил дрова — зло, методично. Клетчатая рубашка потемнела на спине от пота. Увидев меня, он воткнул топор в колоду, снял рубашку и бросил на поленья.

Мы сели на лавочку, закурили. Было тихо, безветренно. Попискивали в траве суслики да журчал ручей. Собаки, сомлевшие от жары, лежали за оградой. Я их пересчитал — семь. Мощные красивые псы. В здешних местах эту породу овчарок называют волкодавами. Собаки… Об этом следовало подумать раньше.

— Арсен, — сказал я с видимым безразличием. — Собаки ночью нормально себя вели?

— Как всегда, — Арсен понимающе кивнул. — Если б кто чужой… они бы не отпустили. В том году двух туристов притащили ради забавы. То есть привели… вот сюда, к кошу. Кругами бегают и ведут. Нет, чужих не было. Точно.

— А если человек им знаком, но заявился ночью?

— Не знаю… — Арсен недоуменно посмотрел на меня. — Откуда, сам подумай, тут ночью посторонние… знакомые-незна-комые?

Из палатки вышла Таня с полотенцем в руке, потянулась, поправляя волосы, и пошла к ручью. За ней, оглядываясь на хозяина, побежал угрюмый пес с густой серой шерстью.

Да, красивая девушка. Мне представилось, как вчера вечером Арсен и Тимур наперебой ухаживали, стараясь понравиться. Пока об этом никто не обмолвился ни словом.

— Арсен, — сказал я, раздавив окурок о полено. — Ружье у вас всегда на одном месте висит?

— Да, конечно. Справа от двери… я уже говорил. Если что, волки, например, ну, чтоб всегда под рукой.

— Волков много?

— Хватает. А зимой так и ходят вокруг по склонам, если очень голодные, ничего не боятся. Одни затевают драку с собаками, а другие овец тащат. Не знаешь, в какую сторону бежать…

— А где сейчас овцы?

— На нижних пастбищах. На днях должны пригнать.

— Понятно. И еще… ружье в тот вечер висело заряженным?

— Н-нет…

— Где у вас хранятся патроны?

— В ящике под кроватью.

— Значит, вы слышали, как Тимур выходил. Но до этого он должен был достать из-под вашей кровати ящик, взять патроны.

Арсен медленно поднялся, взял в руку топор и, поставив на колоду полено, хрястнул по нему так, что щепки полетели далеко в стороны.

— Откуда я знаю? — сказал он неожиданно ровным спокойным голосом. — Как я могу знать, а?

Таня шагала чуть впереди, по-детски припрыгивая. Несильный ветерок теребил темные слегка выгоревшие на солнце волосы.

Я смотрел на ее волосы, слушал и злился. Непонятно: так легко забыть ночное происшествие. Что это? Природная глупость, или, наоборот, — мудрость? Может, пустая бравада? Да нет, не похоже.

— Папа пишет ужасные стихи, — говорила Таня. — И, по-моему, убежден, что занят серьезным делом. Счастливый человек. Видели бы, какое у него лицо, когда сидит в своем кабинете. Ухохочешься! Когда я была маленькая, ему нравилось море. — Она широко развела руками и засмеялась. — Все куда-то плавал… то с рыбаками на Сахалине, то на военных кораблях, однажды в научную экспедицию напросился. Писал стихи о море. Такие… приподнято-взволнованные. Дома почти не бывал, ну, мама его и бросила. Переживал он ужасно — месяц стихов не писал. А теперь вот полюбил горы, говорит, что это последняя любовь. Вот за что я его уважаю — никогда он не писал так называемых гражданских стихов. Папа скорее всего вообще не понимает, что такое политика, все эти застои, перестройки, трудовые вахты и кооперативы. Он живет в особенном мире, иногда я ему завидую. Вы не смейтесь!