Казна Херсонесского кургана

— Хотите, почитаю стихи свои? — спросил Гена, предварительно приложившись к рюмке, и, не дождавшись ответа, начал:

И далее в таком же стиле следовало длинное, занудное описание того, как они поссорились там, на пляже, и в конце концов жестоко передрались, а потом помирились. И все. Ни больше, ни меньше.

— Ну, как? — живо поинтересовался Гена, кончив декламировать свой поэтический опус.

Друзья промычали в ответ что-то невнятное. Даже не являясь большими знатоками и ценителями поэзии, они уже не заблуждались насчет масштаба даровитости автора бытовой мелодрамы.

— Или вот еще, слушайте…

— Ген, а, Ген, а что за публика здесь отдыхает? — остановил его Мироныч, почуяв опасность, что их застолье грозит превратиться в авторский вечер местного поэта-песенника.

— А всякая. Из Москвы есть, из Питера много. Отовсюду.

— Ну, а с женщинами как?

— О, этого добра, как мидий в море, навалом. Днем на пляже можете снять, вечером на танцульках.

Боб и Мироныч удовлетворенно переглянулись. Где-то в темноте послышался звон гитары, голоса, притворный женский смех.

— Танька гуляет, опять кобелей навела. Теперь до утра баламутить будут, — пояснил Гена. — Послал же бог соседку, покою нет. Как лето начинается, каждый вечер одно и то же, пьянка-гулянка. Кобели стаями ходят и не боится же, сука, СПИДа, тьфу! А ведь девкой-то была скромная, а как муж ее, Витька, голову в Афгане сложил, все подменили будто.

— А местные девчонки у вас ничего? — поинтересовался Боб.

— Да брось, — небрежно отмахнулся Гена, — лярвы, как одна, бутылку поставь и делай, что хошь. Толковая тут не задержится — выйдет замуж и умотает. Откуда тут на наших задворках принцессам взяться?

Тут он заметил, что его собеседники почти клюют носом и, быстро сообразив, что с остатками спиртного он успешно справится и в одиночку, сказал:

— Ладно, хватит, утомил я вас, кажись. Отдыхайте. Вон сарайчик, белье в тумбочке. Увидите на полу слизней отвратных — не пугайтесь, они безвредные, в койку не заползут.

Действительно, включив свет в своем ветхом пристанище, друзья обнаружили на полу несколько мерзкого вида тварей с рожками, напоминавших огромных улиток без раковин. Брезгуя прикасаться к ним голыми руками, Мироныч собрал эту гадость в клочок бумаги и выбросил вон.

IV

Четыре дня для Аркаши пролетели в диком загуле и были похожи друг на друга, как близнецы. Вечером ресторан, полумрак, стол, танцевальный пятачок. Таисия Львовна — мама Тая (так звали клиентку) — при своей комплекции еще любила и танцевать. При первых звуках музыки она выводила на середину еще пустого зала за руку Аркашу: смотрите, мол, я старая и безобразно толстая, а со мной такой молоденький смазливый мальчик, и он будет делать все, что я захочу. А почему — поломайте голову. Аркаше было неловко и стыдно, когда на него в недоумении поглядывали молоденькие женщины и с пренебрежительной усмешкой солидные мужчины. Он заливал шары коньяком и стыд постепенно угасал, а по мере накачки улетучивался и вовсе. И он с аппетитом уминал шашлыки, антрекоты и отбивные, небрежно курил дорогие западные сигареты, пара блоков которых оказались в шкафу у предусмотрительной Хрюши. С каждой рюмкой он смелей смотрел в зал, говорил своей подруге какие-то вольности, впрочем, та и не обижалась. Взгляд его, как у всех пьяных, становился пустым и лишенным мысли, резкость изображения исчезала, все расплывалось и все становились милыми и приятными. А «мама Тая» снова и снова тянула его танцевать, и он нелепо дрыгал заплетающимися ногами, отскакивая, словно мячик, от ее живота.

Заполночь мотор подкатывал к ее жилью. Там Аркаша принимал еще полстакана водки и пышные необъятные телеса поступали в его безраздельное распоряжение. Слава богу, месячные все еще продолжались, и это освобождало Аркашу от «радостей» полного обладания партнершей по развлечениям. Ласки обычно ограничивались интенсивным массажем, от которого у него уже болел «сексуальный» палец и неприятно ныла изгрызенная благородным металлом головка члена.

Просыпались поздно. «Любимая» женщина умывалась и тут же уходила на море. Аркаша с ее уходом испытывал несказанное облегчение, залазил в ванну и, отмокая телом от липких ночных объятий, лечил больную голову и горящие трубы холодным пивком. Физическое недомогание отступало, но от брезгливости избавиться не удавалось, саднило душу, и эту непреходящую пытку он заливал стопкой-другой водки. Душевные муки заглушались до вечера, а вечером все начиналось по новой, и так до утра по замкнутому циклу…

Все оборвалось так же неожиданно, как и началось. В то утро Аркаша проснулся, как обычно, поздно, и, как обычно, было отвратно во рту, гудела голова, но обстановка в комнате была иная. Его пассии не было рядом, впрочем, как и отсутствовали ее вещи — исчезла по-английски, не попрощавшись. В углу комнаты, оперевшись на холодильник, стоял какой-то мужик, судя по хозяйскому виду, владелец жилища, и опустошал из горлышка бутылку пива, которую Аркаша с вечера припас себе на опохмелку.

— А-а, глазки разлепил, эт-то хорошо, — оторвавшись от бутылки, скрипучим голосом махрового алкаша проговорил хозяин. — Ну, а теперь срочно выметайся, мне новых жильцов запускать надо, а после вас прибирать сколько…

И он бесцеремонно выпер Аркашу из квартиры, не дав ему даже умыться.

Стоял жаркий полдень. Солнце палило так нещадно, словно хотело досрочно выполнить месячный план по теплоотдаче. В желудке у Аркаши неприятно урчало; требовалось привести измученный организм в порядок, но выпить и закусить было абсолютно не на что. Он на всякий случай перетряс карманы джинсов, но там было пусто. «Хоть бы чирик оставила на память», — с неприязнью вспомнил любвеобильную клиентку Аркаша. Впрочем, обижаться на нее у него не было оснований — условиями контракта дополнительная оплата услуг наличными не предусматривалась. И старые проблемы снова воскресли перед ним угрожающей реальностью — жить не на что, к тому же и за номер не плачено… Поневоле пришла на ум поговорка: «мы гуляли, веселились, подсчитали — прослезились…»

В минорном настроении он брел по городу и вдруг вспомнил о Маркизе. Взглянул на часы, ага, в это время она должна быть в известном месте. Настроение сразу приподнялось, и он, окрыленный возрождающейся надеждой хоть как-то поправить свои дела, заспешил, заторопился в парк на рандеву со своей антрепренершей. Маркизу он заприметил еще издалека и искренне обрадовался этому. Он был готов чуть ли не побежать к ней, но сдержался и даже замедлил шаг, словно подчеркивал неспешной походкой чувство собственного достоинства. Маркиза обернулась в его сторону и, кажется, заметила приближающегося Дон Жуана — надомника, тот хотел было подать ей знак рукой, но не успел. И слава богу. Через мгновение произошло непредвиденное: двое из трех мужчин, шедших по той же аллее навстречу Аркаше, неожиданно сели на скамейку по обе стороны от Маркизы, перекинулись с ней несколькими фразами, а потом, резко поднявшись вместе, повели ее под руки в направлении желтого милицейского «бобика», затесавшегося среди других машин на ближайшей стоянке. За этой троицей семенил низкорослый толстячок в шортах и визгливо скулил:

— Это она, она, подлая… Авантюристка, а прикидывалась такой порядочной… Надо же, честных людей обкрадывать! Вот и попалась, все равно попалась!..

Маркизу запихнули в «бобик», туда же отправился толстячок, и машина укатила, скрывшись за ближайшим поворотом.

«Свят-свят, пронесло, — подумал Аркаша, вытирая со лба холодную испарину. — А ведь мог еще как влипнуть. Согласись тогда взять таблетку — неизвестно, где бы был сейчас. Упас бог от напасти, упас».

Его волнения понемногу улеглись, но легче не стало. Делать ничего не оставалось, и он с мыслями как-нибудь уладить вопрос с долгом за проживание, отправился в гостиницу.