Последний свидетель

— Мы должны были попросить его помочь нам.

— Да я вчера весь день не мог до него дозвониться. К тому же и ему информацию выдадут не раньше, чем нам. Кроме того, даже если мы и получим копии этих свидетельств, большой роли они не сыграют. Некий Джонатан Б. Роуз женился на некой девице по фамилии Грэхем в Ливерпуле в 1989 году. И что с того? Как доказать, что этот тип тот самый Роузи? И почему Грэхем должна быть обязательно Гретой?

— Да потому что это они, точно тебе говорю! — воскликнул Мэтью. — Потому что твой отец сам слышал, как Грета говорила по телефону. Слышал, что она сказала: «Я больше не твоя Грета Роуз».

— Но ведь она и тут может отвертеться. Сказать, что Грета Роуз ее настоящее имя. Как указано в этих регистрационных книгах.

—  ЕгоГрета Роуз. Так она говорила.

— Ладно, Мэтью, — сказал Томас и улыбнулся товарищу. — Ты прав. Никогда не надо сдаваться, терять надежды. А все остальное — пустые домыслы.

Однако этой уверенности Томасу хватило ненадолго. Наверное, в сотый раз за утро он взглянул на настенные часы в кафетерии, и с унынием отметил, что обе стрелки сошлись на цифре двенадцать.

Колокола на многочисленных церквях города только что пробили полдень, и Джон Спарлинг поднялся со своего места, чтоб продолжить допрос леди Греты Робинсон. Народу в зале суда было битком, но тишина царила полная. Казалось, что весь остальной мир находится страшно далеко отсюда.

— Давайте сосредоточимся на событиях, предшествующих убийству леди Энн Робинсон, — сказал он.

— Как вам будет угодно, — заметила Грета, всем видом и тоном своим подчеркивая, что ей все равно.

— Вчера вы говорили нам, будто бы вы звонили миссис Болл по просьбе леди Энн и спрашивали, нельзя ли Томасу приехать к ним и переночевать?

— Да, все верно. Это было в воскресенье днем.

— Обращалась ли к вам леди Энн прежде с такой же просьбой?

— Может, и обращалась. Не помню. Но обстоятельства, при которых она обратилась ко мне в тот последний раз, помню прекрасно. У нее сильно разболелась голова, вот она и попросила меня позвонить.

— А леди Энн как-то объяснила, почему она не хочет, чтоб Томас в тот день ночевал дома?

— Нет.

— И эта ее просьба не показалась вам странной?

— Нет. Я ведь уже говорила, что не придала всему этому значения.

— Но ведь за два с половиной года, что вы работали на ее мужа, леди Энн ни разу не обращалась к вам с подобной просьбой. Вы же не станете этого отрицать, леди Робинсон?

— Я уже сказала вам, мистер Спарлинг. Не помню.

— Ах, не помните… Ну, зато, наверное, помните, как лгали Джейн Мартин, уверяя, что просьба эта исходит от ее хозяйки?

— Нет. Зато прекрасно помню, как Джейн Мартин лгала здесь, в суде, приписывая мне бог знает что. Я никогда не говорила ей, что миссис Болл пригласила Томаса сама.

— А что же вы ей сказали?

— Просто сказала, что мы с миссис Болл договорились. А о том, чья именно это была инициатива, не говорила ни слова. Просто не было причин. Она не спрашивала. Я ей не сказала, вот и все.

— Но почему леди Энн не позвонила сама и не договорилась с миссис Болл? Ведь речь шла о ее сыне.

— Потому, что у нее разболелась голова. Сколько раз можно повторять?

— Должно быть, эта головная боль была очень сильной, если помешала сделать один короткий звонок.

— Да, она была сильной. Потому что леди Энн страдала не просто головными болями, а приступами мигрени. И когда эти приступы начинались, не могла делать абсолютно ничего.

— Ну, разве что такую мелочь, как однажды, в воскресный день, попросить вас позвонить миссис Болл и договориться о визите Томаса.

— Да, верно. Много времени ей для этого не понадобилось.

— Но и на звонок тоже не понадобилось бы много времени.

— Не знаю. Возможно, леди Энн опасалась, что миссис Болл пустится с ней в долгие разговоры.

— К чему вы клоните, мистер Спарлинг? — спросил вдруг судья и беспокойно заерзал в кресле. — Какова цель этих вопросов? Такое впечатление, что вы ходите по кругу. Думаю, будет лучше, если вы начнете задавать вопросы по существу.

— Да, ваша честь. А существо дела составляет коварное поведение леди Робинсон. Вы сами позвонили миссис Болл и договорились с ней о приезде Томаса, ни с кем не советуясь. А затем сказали леди Энн и Джейн Мартин, что миссис Болл позвонила сама и пригласила Томаса.

— Но к чему мне было делать это, мистер Спарлинг? — невозмутимо спросила Грета. — К чему было с ней договариваться?

Спарлинг не сразу ответил на этот вопрос. Вообще-то он не позволял обвиняемым задавать вопросы в суде. Это означало явную уступку, сдачу позиций, потерю контроля над ведением допроса. Однако в данном случае ситуация выстроилась иная. Уголком глаза он видел, как выжидательно смотрят на него члены жюри присяжных. Они хотели услышать его ответ. Проблема в том, что это место как раз и являлось самым уязвимым во всей выстроенной им тактике. Спарлинг про себя выругал судью за столь несвоевременное вмешательство. Оно заставило его пойти на попятный, и теперь обвиняемая постарается опрокинуть все его доводы.

— Вы сделали это, потому что хотели, чтоб Томаса Робинсона не было в доме в воскресенье вечером. С тем, чтоб леди Энн осталась одна и совершенно беззащитной перед убийцами.

— По-вашему выходит, я хотела убить мать, а сына оставить в живых? Вы именно это хотите сказать, мистер Спарлинг? — В голосе Греты звучала ирония.

— Именно, леди Робинсон, — ответил Спарлинг. — У вас ведь не было причин подозревать Томаса в том, что он видел вас с сообщником в Лондоне.

Грета собралась что-то сказать, но Спарлинг не дал ей такой возможности. Тут же задал следующий вопрос:

— Ведь это вы оставили для них окно в кабинете открытым, верно, леди Робинсон?

— Нет. Просто забыла закрыть его.

— Томас нашел его распахнутым настежь, когда вернулся домой от Боллов.

— Да, я открыла окно пошире, потому что в кабинете было очень душно, а я там работала. Кстати, я не единственная, кто подтверждает, что вечер в воскресенье выдался необыкновенно теплый. Кроме того, когда мы уезжали, леди Энн еще не ложилась.

— Вы что же, надеялись, что она закроет его?

— Нет. Я просто забыла его закрыть, вот и все. Было еще светло, и я как-то не подумала об этом.

— И явившиеся в дом бандиты рассчитывали, что окно открыто, не так ли, леди Робинсон? Вот почему один из них выругался, увидев, что все окна в доме закрыты.

— Об этом мне ничего не известно.

— Поэтому они и выбили стекло в том окне в кабинете. Именно в том, что вы оставили открытым. Остальные окна не тронуты, и в кабинете, и в столовой. Ведь именно через него они с самого начала рассчитывали попасть в дом, если б Томас его не закрыл. — Голос Спарлинга постепенно обретал прежнюю уверенность.

— Я уже говорила вам, что не имею ничего общего с этими людьми. Я оставила окно открытым по рассеянности. Я призналась в том сержанту Хернсу тем же вечером, ничуть не собиралась делать из этого тайну.

— И не признаете также, что и северную калитку тоже намеренно оставили открытой?

— Не признаю.

— Однако же убийцы прошли именно через нее, несмотря на то что Джейн Мартин заперла эту калитку в пять вечера. Как вы это можете объяснить?

— Должно быть, Энн открыла ее, когда пошла прогуляться. Уже после того, как мы уехали.

— Пошла прогуляться! Неужели? Осмелюсь предположить, что ничего подобного она не делала. Вы выдворили Томаса из дома, вы отперли северную калитку и оставили окно в кабинете открытым. А потом уехали вместе с мужем леди Робинсон, зная, что к тому времени, как вы доберетесь до Лондона, леди Энн будет уже мертва. Ну, что вы скажете на это, леди Робинсон?

— Скажу, что все это ложь! Подлая наглая ложь. И я не виновата в этом преступлении! — Голос Греты звенел от праведного возмущения. Майлз Ламберт счел, что выглядит она в этот момент просто сногсшибательно: зеленые глаза гневно сверкают, на прежде бледных щеках проступил румянец.