Чисто научное убийство

Но стало лучше — пришлось согласиться. Боль вытекла из затылка, будто мягкие руки Люкимсона открыли там некую затычку, стекла по спине (я ощущал, как боль опускается по позвоночному столбу, будто по руслу реки) и, на минуту задержавшись в правой коленной чашечке, ушла в пол.

Не сказал бы, что голова стала ясной, но ощущение, будто мозги протерли влажной тряпочкой, осталось.

— Ну вот, — сказал Люкимсон удовлетворенно и посмотрел не на меня, а куда-то чуть поверх. — Аура у вас сразу выпрямилась, а то она была будто продавленная.

Я не стал спорить, потому что промытые серые клеточки немедленно вернулись к внутренней дискуссии о том, кто, как и когда мог убить Айшу Ступник, и каким образом в моем кейсе оказался футлярчик с металлическими шипами. К продавленной ауре все это не могло иметь никакого отношения.

— Ну, не буду мешать, — сказал Люкимсон, проявив удивительное для него чувство такта. — Поберегите собствнное биополе хотя бы день-два, чтобы не создавать давления на чакры. Если что, звоните домой, давайте я продиктую вам свой номер…

— Спасибо, — рассеянно сказал я, мысленно рассматривая прозрачный футлярчик, — непременно…

Я спрятал листок с номером телефона в записную книжку, уверенный в том, что, если листочек выпадет, я не стану тратить даже мысленных усилий, чтобы его найти. Экстрасенс ушел, и я своими просветлевшими мозгами мгновенно понял, что сам загнал себя в ситуацию, не имевшую выхода.

Первое: я ни слова не сказал Роману о шипе, торчавшем из ранки на шее Айши. И в данном случае неважно, где эта ранка была на самом деле.

Второе: я не позвонил Роману в тот же момент, когда обнаружил футлярчик с шипами в своем кейсе.

Результат: если я расскажу о шипах сейчас, Роман с полным основанием решит, что Песах Амнуэль стал жертвой собственного воспаленного воображения. Будучи в нетрезвом состоянии после принятия горячительных напитков, к которым организм историка неприспособлен, Песах за каким-то чертом сунул в кейс подобранный где-то футлярчик. Подсознание запомнило это действие и подсказало его в нужный момент и в нужном месте. А точнее — в ненужный момент и в ненужном месте. Поскольку полиция никаких шипов на месте преступления не обнаружила, следовательно…

Следовательно, с шипами мне придется разбираться самому. И прежде всего — вспомнить, действительно ли я не оставлял кейс без присмотра, как я убеждал в том девочек из службы безопасности и в чем еще недавно был убежден сам.

Что я, если поднапрячься, мог вспомнить из событий позавчерашнего вечера и вчерашнего утра?

Атташе-кейс я собирал вчера поутру, с трудом разлепив глаза и очень смутно помня банкет, причем только начало, а все, что происходило после третьей рюмки коньяка, не помня вовсе. Я торопился и, хотя обычно очень аккуратен, бросал в кейс всякую мелочь в дополнение к бумагам, которые просто сгреб со стола и запихал, не разбирая. Что еще? Помню — полиэтиленовый пакетик с мылом, зубной пастой и щеткой. Еще помню — носовой платок, совершенно чистый и сложенный вчетверо. Память моя, безусловно, стала лучше после того, как господин Люкимсон прочистил ауру, чтоб он был здоров. Надо будет попросить, чтобы объяснил, как это делается.

Я бросил взгляд памяти в полный уже кейс, подумал, что с трудом смогу закрыть этот чемоданчик, и…

так, вспоминай дальше…

…пошарив в карманах брюк, достал из правого футлярчик с шипами…

так…

…бросил на груду бумаг и, навалившись на крышку кейса, защелкнул замки.

Вот так-то.

Домой я вернулся, так и не закончив дела на кафедре. Профессор Бар-Леви ждал меня с докладом, но я позвонил ему и сослался на недомогание. Естественно, он остался недоволен. Подарил мне, можно сказать, прогулку в Париж, а я, будучи неблагодарной скотиной, не удосужился даже заехать и рассказать жертве автомобильной аварии о своих впечатлениях.

Подсознательно я надеялся, что не обнаружу в кабинете никаких признаков футлярчика — так ребенок, разбивший вазу, думает, что, вернувшись с прогулки, обнаружит вазу целой и невредимой. Футлярчик лежал там, где я его оставил. Внутри было четыре (я пересчитал дважды) металлических шипа и оставалось место для пятого.

Я попробовал найти на кухне резиновые перчатки, которыми жена изредка пользовалась, но обнаружил только матерчатую рукавицу для снятия с огня горячих предметов. Мне не хотелось дотрагиваться до футлярчика пальцами, я все еще надеялся, что на нем удастся обнаружить чьи-нибудь следы, кроме моих собственных. Нужно было решить для себя — либо я передаю решение загадки Роману и пассивно жду результата; тогда я действительно не должен дотрагиваться до футлярчика. Либо я пытаюсь решить проблему сам, не впутывая Романа, и без того запутавшегося сверх меры; тогда не имеет значения, попорчу ли я чьи-то пальцевые следы.

И еще: если речь шла о яде, о сильном яде, способном убить человека в считанные минуты, то на оставшихся в футлярчике шипах тоже могут быть следы этого яда, и я, дотронувшись пальцами…

Я поднес футлярчик к глазам и попробовал внимательно рассмотреть кончики шипов сквозь не совсем прозрачную пластмассу. Вроде бы, шипы были абсолютно сухими и блестящими. Новенькие иголочки, только что из магазина. Только слишком короткие, такие в магазинах не купишь.

А может, на шипах и не должно остаться никаких следов — что я знаю о ядах, в конце-то концов?

Я открыл футлярчик и высыпал шипы на стол — все четыре, один к одному. Достал из ящика лупу, которой я обычно пользовался, чтобы разобрать мелкий или непонятный текст, и рассмотрел шипы, не прикасаясь к ним. Ничего — просто металлические иглы с тонким кончиком и утолщением вместо ушка. Берешь вот так за утолщение двумя пальцами, чтобы, не дай Бог, не коснуться кончика, поднимаешь и…

так…

…быстро укалываешь соседку, сидящую рядом, она поворачивает к тебе удивленное лицо, но ты уже привалился к спинке кресла и закрыл глаза, и спишь, и только странный хрип выводит тебя из состояния отрешенности.

Так все и было, теперь я это вспомнил точно.

Я стоял под горячим душем, и меня колотило.

Не дай Бог, если сейчас вернется Рина — что я ей скажу? Не дай Бог, если сейчас позвонит Роман и захочет посоветоваться — что я скажу ему?

А что мне сказать самому себе, если я действительно убил человека?

Разумеется, все это не могло быть правдой. Я прекрасно помнил, как отвратительно чувствовал себя в самолете, как все кружилось перед глазами, и я закрыл их и, если не заснул, то провалился в какое-то состояние между бытием и небытием…

Но и второе воспоминание, пронзившее, будто острый стилет, тоже было четким: моя рука с тонким шипом — я мог пересчитать каждый волосок на запястье. Шип я держал аккуратно, двумя пальцами, чтобы не коснуться невзначай желтоватого налета (яд?) на кончике.

Что происходило на самом деле?

Естественно, происходило первое. Второе — игра фантазии, и четкость воображаемого не может обмануть. Когда я представляю ход танкового сражения под Кунейтрой, то вижу горячие стволы орудий и ощущаю исходящий от них жар, а кровь из раны в голове Мордехая Бен-Лулу (это его воспоминания я изучал год назад) капает на мои ладони, и… Воображение — страшная вещь, воображение подобно ядерному реактору, его нужно держать под постоянным контролем и вводить графитовые стержни здорового скептицизма каждый раз, когда фантазия разыгрывается сверх необходимой меры.

Но как в моем кейсе оказались точно такие же шипы, как тот, что я видел (видел или привиделось?) в ранке на шее Айши Ступник?

Давай рассуждать здраво, сказал я себе. Ясно, что всему есть причина. И ясно, что произойти может только то, что не противоречит физическим законам.

Ты видел ранку с шипом на шее соседки? Ты не мог этого видеть, потому что Айша Ступник носила волосы ниже плеч, и это зафиксировано в заключении медэкспертизы.

Ты вспомнил, как вонзил шип в шею женщины? Ты не мог этого вспомнить, потому что если не спал, то дремал в то время, когда произошло убийство. Это раз. И второе — если ты действительно вонзил в шею женщины шип, то куда ты дел его потом? Не говоря уж о том, что ранка на самом-то деле была обнаружена под лопаткой…