Последний трюк каскадера

— Говорите. Это самое важное.

— Он сказал: «Я отошел от всего… Жизнь меня больше не интересует». И еще: «Я чувствую себя чужаком в вашем мирке манекенов. Я удаляюсь. Ухожу».

— Ну что ж, это слова человека, страдающего депрессией.

— Нет, нет. У меня в голове до сих пор звучит одна из его последних фраз: «Я в здравом уме и твердой памяти… Я решил исчезнуть, потому что сыт по горло и собой, и другими».

— Это бред.

— Он еще добавил: «Я хочу, чтобы моих близких оставили в покое. Чтобы не было неприятностей». А потом сказал что-то в таком роде: не надо ни цветов, ни венков.

— Таким образом, он изложил вам нечто вроде устного завещания, — резюмировал Дре.

— Да, вроде этого.

— Продолжали ли вы держать трубку после того, как прозвучал выстрел?

— Разумеется. Вначале была тишина. Затем послышалось, как упало тело, но не сразу.

— Завтра мы получим результаты вскрытия. Но, по-моему, смерть Фромана наступила мгновенно. Вы уверены в том, что говорите?

— Чтобы быть абсолютно уверенным — нет, я бы не присягнул. У меня голова шла кругом. Я был так далек от каких-либо подозрений…

— Ну, сделайте усилие. Бах! Выстрел. Вы по-прежнему держите трубку около уха.

— Постойте, — сказал коммерсант. — Я успел подумать: «Он, конечно, сидит. Сейчас он рухнет. Может, послышится стон», — и уже соображал, что надо немедленно вызывать дежурного по полицейскому участку… Слишком поздно! Именно в этот момент я и услышал какой-то звук, только очень смутно… Не удар, нет. Точно не знаю.

— Тело упало на пушистый ковер, — пояснил Дре.

— Тогда понятно.

— Видите ли, — продолжал комиссар, — это между нами: я нахожу странным, что такой человек, как Фроман… Впрочем, никак не пойму, что меня смущает!… В его поступке содержится некий вызов… Если бы ему надоело жить, об этом не надо было кричать на всех перекрестках. Довольно было бы письма. Завтра об этом напишут на первых страницах местной печати. Однако Фроман был не из тех, кто любил шум… Постарайтесь вспомнить любые, самые мелкие подробности… Это мне очень поможет. Вообще вам следовало бы записывать телефонные разговоры.

Ферран подскочил.

— Что вы, что вы! Если бы этот несчастный не сообщил мне своего имени и адреса, я бы молчал как рыба. Мы вмешиваемся, когда отчаявшиеся сами этого хотят. Соблюдение тайны с нашей стороны ни у кого не должно вызывать сомнения.

— Да, конечно, вы правы, — согласился Дре. — Когда Фроман застрелился, он, в сущности, был один в замке. Иными словами, только вы были рядом. В таком случае… минута отчаяния… Только так это можно объяснить… Ну что ж, благодарю вас, господин Ферран. Мой помощник попросит вас подписать ваши показания.

Все это написал я сам. Пора об этом сказать. Абсолютно все. Мысли действующих лиц… их разговоры. Например, в самом начале, разговор между комиссаром и его женой.

Конечно, я не прятался под кроватью. Не было меня и в матине, когда Дре переговаривался с инспектором. И так далее. Я восстановил одну за другой все подробности, создал своего рода миниатюрную модель событий. Смастерил вполне подходящий макет. Уверен, что ничего не забыл. Слова, записанные мною, необязательно точно такие, какими они были на самом деле, но выражают они одно и то же. У меня было достаточно времени, чтобы все разузнать, всех выслушать.

Прежде всего Изу и Шамбона. Ох уж этот… и даже Дре — ведь он только делает вид, что болтает, чтобы удобнее было шпионить… От калеки, иначе говоря, от пленника, скрывать нечего. Он ведь вызывает жалость. Считается, что ему просто-таки необходимо рассказывать все до мельчайших подробностей, день за днем, лишь бы он не чувствовал себя исключенным из жизни, отстраненным, наказанным. Кроме того, известно, что я могу быть добрым советчиком. Вот они и навещают меня друг за другом. «Как вы думаете, Ришар?» или «Подобное самоубийство, наверное, не может вас не интересовать, вы ведь снимались в кино?». Да, друзья мои, меня все интересует. Они и не подозревают, разбегаясь в разные стороны, что я недремлющее око. Оно видит контуры романа там, где для них лишь густой туман и тайна. А как я тешусь, управляя ими, как марионетками. Как мне заблагорассудится! Даже тобой, Иза, предательница!

Комиссар Дре явился в Ля Колиньер в одиннадцать утра.

Один. На этот раз он слегка привел себя в порядок, но любезнее от этого не стал. Его встретил Шамбон, и комиссар пожелал вновь осмотреть кабинет. Там он долго созерцал силуэт, нарисованный мелом на ковре.

— Кое-что я никак не пойму, — сказал он наконец. — Господин де Шамбон, не могу ли я попросить вас о помощи.

— Разумеется.

— Садитесь за письменный стол, возьмите телефон в левую руку, будто вам нужно позвонить… Давайте… И по моему сигналу начинайте падать… Только не навзничь… Сначала грудью на угол стола, затем — на пол. Как бы в два приема.

— Но… я не сумею, — пробормотал Шамбон. — И потом, при мысли, что Шарль…

— Это очень важно, — настаивал Дре. — Попробуйте… Приготовились?.. Так. Выстрел. Бах!… Давайте. Смертельно бледный Шамбон рухнул вперед.

— Не так. Мягче, — закричал комиссар. — Сюда… Теперь правым плечом — вперед! Падайте!… Давайте, падайте! Вы не ушиблись? Стоп! Не двигайтесь. Скрючившись у ножки письменного стола, Шамбон шумно дышал. Дре изучал положение тела.

— Так я и думал, — прошептал он. — Фроман, видимо, стоял. Это более логично… Не так-то просто направить дуло на себя.

— Я могу встать? — спросил Шамбон.

— Разумеется, — буркнул Дре. Он еще долго рассматривал нарисованный мелом силуэт.

— Меня беспокоит, что тело занимало положение, которое кажется мне необъяснимым. Если бы он сидел, то упал бы по другому. Если бы стоял, его отбросило бы ударом назад. Выстрел из оружия такого калибра весьма силен.

— А может, он не был убит наповал? — предложил Шамбон.

— Верно, он мог согнуться пополам, упасть на колени. И все-таки. Я не убежден… Где господин Монтано?

— В своей комнате. В девять утра Жермен относит ему поднос. Он пьет кофе с сухариками.

— А потом?

— Жермен помогает ему встать. На маленькие расстояния Ришар пользуется костылями. Он умывается, затем снова ложится. Много читает. Слушает пластинки. В час дня я сажаю его в коляску. Он доверяет только мне.

— Значит, вы ладите друг с другом?

— Как братья.

— Я предполагаю, что госпожа Фроман тоже им занимается… Я сказал что-то неприятное для вас?

— Нет, — смущенно пробормотал Шамбон. — Или, скорее, да… Дело в том, что Шарль не очень любил, когда его жена была в обществе Ришара.

— Следовательно, кроме вас и Жермена, Ришар не видит практически никого?

— Ну, не то чтобы никого… Но Ришар действительно живет очень уединенно, это надо признать.

— Проводите меня.

Они направились в конец коридора, повернули направо, пересекли просторную комнату с закрытыми ставнями. Шамбон не потрудился даже включить свет, лишь пояснил, что это столовая, которой больше не пользуются.

— Сюда… Мы в том крыле, где живет Ришар.

— Он сам решил поселиться здесь?.. Мне думается, для калеки это ссылка.

— Так он захотел. Предпочитает жить в своем углу… Сюда. Шамбон осторожно постучал в дверь и тихо сказал:

— Это мы, Ришар. Затем, повернувшись к комиссару, добавил:

— Он ждет вас. Я, конечно, рассказал ему о том, что произошло. Не обращайте внимания: у него всегда беспорядок… И всегда полумрак. Что вы хотите! Его надо принимать таким, каков он есть.

Он толкнул дверь и посторонился. Горела только ночная лампа, освещавшая, кровать, заваленную иллюстрированными журналами, изданиями по автомобилизму, парусному спорту, футболу, которые сползали на ковер. Молниеносный взгляд на худое лицо Ришара — вьющиеся, слишком светлые, слишком длинные волосы, светлые голубовато-зеленые глаза, выражение которых становилось жестким при боковом освещении, и особенно руки, те самые руки, которые… Все это производило болезненное впечатление.