Последний свидетель

Майлз задал этот последний вопрос с особым нажимом, что заставило присяжных сфокусировать все свое внимание на Томасе. Но тот медлил с ответом. В этот момент он походил на игрока в шахматы, который вдруг заметил, что его король находится под угрозой массированной и непредвиденной атаки. И теперь отчаянно, но напрасно искал ход, который мог бы предотвратить неизбежное поражение.

— Не знаю, — ответил он после паузы. — Я как-то об этом не думал. Ведь грабители могли убить меня, если б обнаружили. Наверное, решил, что промолчать будет безопаснее.

— Но ведь вы находились в безопасности. Мужчины уже ушли. И вам представилась возможность схватить убийц матери.

— Я об этом не подумал.

— Не подумали. Как-то не складывается, Томас. Не имеет смысла, поскольку ничего этого на самом деле не было, верно?

— Нет, было. Клянусь!

— Как не вписывается и тот факт, что полиция нашла северную калитку запертой.

— Должно быть, это они заперли ее, когда убегали. Специально, чтобы сделать вид, будто не заходили вовсе.

— Будто их там и не было?

— Да.

— А вот это уже больше похоже на правду, не так ли, Томас? Вы все это выдумали. Сочли, что истории с медальоном недостаточно, а потому в ход пошел чистой воды вымысел о том, что Роузи вернулся, не забыл упомянуть при этом имя Греты, а заодно и книжный шкаф. И все это с одной-единственной целью, засадить вашу мачеху за решетку. Я прав, Томас?

— Нет! Нет! — Этот крик, казалось, вырвался у Томаса из глубины души. Лицо его исказилось от боли, но ничто не могло удержать Майлза от достижения намеченной цели.

— Это ведь вы открыли входную дверь, пока полицейские еще не подошли и не могли видеть, чем вы занимаетесь?

— Нет. Они оставили дверь открытой.

— Кто?

— Лонни и Роузи.

— Лонни и Роузи! Уж не знаю, откуда вы взяли эти имена. Может, насмотрелись боевиков по телевизору. Но суть в том, что имена эти — чистой воды вымысел. Как, впрочем, и вся эта печальная история.

— Ничего подобного. Они приходили за мной! И снова придут. Точно вам говорю.

— Неужели, Томас? Неужели придут? — На круглой физиономии Майлза читалось недоверие. Он не стал дожидаться ответа на этот, последний вопрос, уселся на скамью прежде, чем Томас успел раскрыть рот.

ГЛАВА 22

На заднем сиденье служебной машины Питер нервно барабанил пальцами по кожаному портфелю, лежавшему у него на коленях. Впереди, по ту сторону от Лудгейт-Серкус, яркое солнце освещало купола величественного собора Святого Павла. Движение на Флит-стрит было плотным, машины двигались еле-еле, что затрудняло продвижение к Олд-Бейли, а потому ему было не до созерцания окрестных красот. Он уже на целых пять минут опаздывал на встречу с Гретой и был почти близок к отчаянию. Барабанная дробь по портфелю начала отзываться болезненным стуком в висках, и голову он держал еще более прямо и напряженно — так что на шее, над тугим воротничком рубашки, выступили толстые синие вены.

Эта неделя судебного процесса давалась Питеру нелегко. Он почти не спал, лицо осунулось, сказывались напряженная работа и беспокойство о жене. Под глазами темные мешки, уголок губ начал дергаться в мелком нервном тике. Мысли метались между происходившим в суде и сложными переговорами по вооружениям, которые как раз достигли своего апогея. Питер начал замечать под дружескими масками на лицах гражданских участников этих переговоров все возрастающее сомнение. Он чувствовал: это всего лишь вопрос времени, скоро он совершит какую-то роковую ошибку, и его доселе блестящая карьера будет разрушена.

Теперь Питер понимал: не надо было назначать эти переговоры на время судебного разбирательства. Но он наивно полагал, что работа послужит отвлекающим моментом, что уж лучше часами просиживать в Министерстве обороны, чем в коридоре у двери в зал суда, гадая о том, что же там происходит. Он пытался утешиться одной мыслью: скоро все это кончится, старался не думать о возможности признания Греты виновной. Лишь в снах видел он, как Грете зачитывают приговор, а потом уводят в наручниках, и он от ужаса тотчас же просыпался, весь в холодном поту и с громко бьющимся сердцем. Чтобы успокоиться, он протягивал в темноте руку, дотрагивался до спящей рядом жены.

Питер принял решение, определившее всю его дальнейшую жизнь, холодным ноябрьским днем в Ипсвиче, восемь месяцев назад. До того как этот ублюдок Хернс предъявил Грете обвинение в организации убийства. В тот день он сделал ей предложение. Это был его способ заявить миру, кто он такой и на чем стоит, кроме того, он все больше влюблялся в Грету. Питер был обязан ей столь многим. Не проходило и дня, чтоб он не испытывал к этой женщине страстного, почти болезненного желания. Брак означал, что отныне она никогда от него не уйдет. Пока смерть не разлучит их.

И, разумеется, объявление о предстоящей брачной церемонии вызвало скандал, но Питер был готов к нему заранее. Вот уже три года он занимал высокий пост министра обороны, с работой своей справлялся прекрасно и знал, что премьер-министр его всегда поддержит. Питер едва ли не приветствовал собравшихся в день свадьбы у его дома представителей средств массовой информации. Он охотно отвечал на вопросы репортеров, как бы объявляя тем самым на весь мир о своих чувствах к Грете.

Затем, два дня спустя, на севере Англии произошла железнодорожная катастрофа, в которой погибли тридцать пассажиров, и частная жизнь министра обороны сразу отодвинулась в средствах массовой информации на второй план. Интерес журналистов к его особе вернулся только с началом судебного процесса, при этом все камеры, перья и взоры были нацелены уже не на Питера, а на Грету.

Снова и снова Питер проклинал дурацкое устаревшее законодательство, не позволявшее ему находиться в зале суда до того момента, когда его самого пригласят давать показания. Большую часть времени рядом с Гретой в Олд-Бейли находился Патрик Салливан, и это немного помогало, поскольку Патрик был давним и близким его другом, а также добрым знакомым адвоката. Однако все равно не то, Питер сожалел, что не может находиться рядом с женой, помочь ей вынести это испытание. Майлз Ламберт сказал, что Питер будет давать свидетельские показания в среду, самое позднее в четверг, и он с нетерпением дожидался своего часа, как ждет узник освобождения. Он расскажет им, какой чудесный человек его Грета, убедит их, что она не способна на преступление. Он расскажет им, что за обедом, после посещения Цветочного шоу в Челси, на шее Энн красовался пресловутый медальон и что они с Гретой прекрасно ладили тогда в Лондоне. Он скажет, что не видел на Энн медальона в день ее смерти. Он объяснит суду, какой подлец и трус этот Мэтью Барн, ускользнувший из дома и не ответивший на его вопрос: правда ли, что Грета назвала медальон своим. Питер не видел Томаса с того октябрьского дня в Челси, когда, вернувшись домой, застиг там двух мальчишек, нагло вломившихся в его владения. Надо сказать, он и не скучал по Томасу. И не намеревался встречаться с сыном до тех пор, пока тот не приползет к нему на коленях, моля о прощении. Причем не только его, но и Грету. Может, даже этого будет недостаточно.

Питер считал, что он прав. Господь свидетель, он прав и справедлив. Он не уволил Джейн Мартин, хотя эта старая подлая кошелка заслуживала, чтоб ее выгнали пинком под зад. Вместо этого он разрешил ей остаться в доме «Четырех ветров», потому что знал: этого хотела бы Энн. Он всегда был добр и справедлив, в отличие от сына, который за его спиной рылся в нижнем белье Греты. В отличие от его дружка Мэтью, который позорно бежал, был слишком напуган, чтоб подтвердить лживые утверждения Томаса. Он, Питер, не таков. Он способен смотреть правде в глаза, он не станет тайком проникать в дома людей, чтобы затем лгать этому жирному глупому детективу Хернсу.

Но вот «Даймлер» подкатил к зданию суда, Питер торопливо выскочил из машины и, игнорируя репортеров, задававших идиотские вопросы, распахнул дверь и вошел. Он счел добрым знаком тот факт, что сегодня репортеров было меньше, чем обычно. Нет, очевидно, большая их часть осталась в зале, следила за ходом процесса, наслаждалась унижением Греты, и тогда, возможно, он не опоздал.