Львиная грива

— Она сдохла, сэр. Сдохла от тоски по своему хозяину.

— Кто вам это сказал?

— Ну как же, сэр, все об этом говорят! Она ужасно тосковала и всю неделю ничего не ела. А сегодня два молодых человека из Гэйблс нашли ее мертвой там, на пляже, сэр, на том же месте, где погиб ее хозяин.

«На том же месте». Эти слова запали мне в голову. У меня возникло подсознательное чувство, что этот факт имеет решающее значение. То, что собака сдохла, полностью соответствовало благородной собачьей натуре. Но «на том же месте»! Почему именно этот уединенный пляж возле Гэйблс стал для нее роковым? Возможно ли, что она тоже пала жертвой какой-то ужасной мести? Возможно ли, чтобы… Да, возникшие у меня догадки пока еще были неясными, но кое-что в моей голове уже начинало принимать реальные очертания. Через несколько минут я уже был на пути в Гэйблс и нашел Стэкхэрста в его кабинете. На мою просьбу он послал за Сэдбэри и Блаунтом — двумя студентами, которые нашли собаку.

— Да, она лежала у лагуны, — сказал один из них. — Видимо, на ее долю выпали такие же страдания, какие пришлось испытать ее хозяину.

Я осмотрел бедное животное, лежавшее на коврике в холле. Это был эрдельтерьер. Его тело уже окоченело, а глаза были вытаращены и лапы судорожно поджаты. Весь его внешний вид говорил о страдании.

Выйдя из Гэйблс, я пошел к лагуне. Солнце стояло низко, и тень от большой скалы свинцовой плитой чернела на светившейся матовым блеском воде. Место было пустынное, безо всякого признака жизни, и лишь две чайки с крином кружились над моей головой. При гаснувшем свете дня я с трудом различил на песке, возле того самого камня, на котором когда-то лежало полотенце Макферсона, мелкие следы собачьих лап. Довольно долго простоял я в глубоком раздумье, а тени вокруг меня сгущались все сильнее. Вам, может быть, известно, что значит быть во власти ночного кошмара, когда вы чувствуете, что существует некая очень важная вещь, которую вы ищете и которая, как вы это знаете, находится здесь, рядом, но все же навсегда останется вне предела вашей досягаемости. И вот, стоя в этот вечер на месте, где было совершено преступление, я всецело находился под влиянием такого ощущения. На меня нахлынула волна беспорядочных мыслей. Наконец я повернулся и пошел домой.

Не успел я подняться по тропинке, как вдруг меня озарила одна мысль. Я вспомнил то, что так лихорадочно и безрезультатно искал в своей памяти.

Если только Уотсон не напрасно писал свои воспоминания, то читатели, видимо, знают отом, как велик запас имеющихся у меня сведений, сведений не систематизированных с научной точки зрения, но, тем не менее, необычайно полезных в моей работе. Мой разум похож на книжный шкаф, без толку набитый многочисленными фолиантами, и их так много, что я лишь слабо представляю себе их содержание. Я знал, что там находится нечто, имеющее непосредственную связь с расследуемым делом. Полностью я всего еще не вспомнил, но уже знал, каким путем мне следует это выяснить. Это было невероятно, неправдоподобно, но все же возможно, и я решил досконально это проверить.

В моем маленьком домике имеется мансарда, доверху набитая книгами. Я отправился туда и рылся среди них в течение часа. В конце концов вышел оттуда, держа в руках томик серебристо-шоколадного цвета, и нетерпеливо раскрыл главу, содержание которой оставило лишь неясный след в моей памяти. Да, мое предположение было сверхсмелым и неправдоподобным, но все же возможным, и я решил не успокаиваться до тех пор, пока не буду убежден в его правильности. Лег я поздно, горя нетерпением поскорее заняться тем делом, которое меня ожидало утром.

Но мне помешали самым неприятным образом. Едва я успел выпить чашку утреннего чая и собирался отправиться на пляж, как из полицейского управления в Сэссэксе прибыл инспектор Бардл — спокойный, солидный, медлительный человек. Он озабоченно смотрел на меня своими задумчивыми глазами.

— Мне известен ваш огромный опыт, сэр, — сказал он. — Само собою разумеется, что я говорю с вами совершенно неофициально и все должно остаться между нами. Дело в том, что я не знаю, следует мне его арестовать или нет.

— Вы имеете в виду мистера Яна Мэрдока?

— Да, сэр. Если хорошенько подумать, то больше и подозревать некого. Достоинством этой пустынной местности является то, что поиски сводятся к очень узкому кругу лиц. Если он этого не сделал, то кто же?

— Какие у вас имеются против него улики?

Оказывается, что Бардл шел по тем же следам, что и я: характер Мэрдока и окружавшая его таинственность; его вспышка бешенства в случае с собакой; то, что некогда он поссорился с Макферсоном и, наконец, тот факт, что он потерпел поражение у мисс Бэллами. Бардл, следовательно, обладал теми же данными, которые имелись у меня, если не считать известия о предстоящем отъезде Мэрдока.

— Хорош я буду, если позволю ему убежать в то время, когда против него накопилось столько улик! — Полный, флегматичный человек потерял душевное равновесие.

— Подумайте, — сказал я, — о пробелах в цепи ваших рассуждений. В то утро, когда было совершено преступление, у Мэрдока имеется алиби. До самого последнего момента он находился среди студентов и подошел к нам с противоположной стороны спустя несколько минут после появления Макферсона. Примите также во внимание, что для одного Мэрдока было бы полнейшей невозможностью так поранить мужчину, не менее сильного, чем он. Наконец, остается еще один вопрос: каким оружием были нанесены раны?

— Это была, видимо, плетка или разновидность гибкого хлыста.

— Вы обратили внимание на следы от ее ударов? — спросил я.

— Я видел их. Доктор тоже.

— Я внимательно осмотрел их через лупу. Заметна некоторая особенность.

— Какая, мистер Холмс?

Я подошел к письменному столу и взял увеличенную фотографию.

— Это мой метод в подобного рода случаях, — пояснил я.

— Вы работаете чрезвычайно скрупулезно, мистер Холмс.

— Едва ли я был бы тем, кем являюсь, если бы не поступал именно таким образом. Давайте рассмотрим теперь рубец, который идет вокруг правого плеча. Вы не замечаете ничего особенного?

— Пожалуй, нет.

— Ясно видно, что глубина пореза неодинакова. Вот, например, эти кровяные пятна: одно здесь, другое там. А рана, находящаяся пониже, выглядит точно так же. Что это может означать?..

— Понятия не имею. А вы знаете?

— Может быть, знаю. А может быть, и нет. Вскоре я смогу ответить вам на этот вопрос подробнее. Если мы будем знать, чем были нанесены эти рубцы, то в конце концов найдем и самого преступника.

— Конечно, это нелепая мысль, — сказал полицейский, — но мне кажется, что если к спине прижать докрасна раскаленную сетку, то на скрещении прутьев окажутся те места, которые сильнее всего изранены.

— Великолепное сравнение. Или, например, очень жесткая плетка-девятихвостка с маленькими твердыми узелками.

— Боже мой, мистер Холмс, мне кажется, что вы угадали!

— Но это в равной степени может оказаться чем-то иным, мистер Бардл. Во всяком случае, ваши улики против Мэрдока слишком недостаточны, чтобы на их основании произвести арест. Кроме того, не забудьте о словах «львиная грива» [1].

— А может быть, Ян…

— Да, я думал о том, не похоже ли второе слово, произнесенное Макферсоном в агонии, на фамилию «Мэрдок». Но нет, Макферсон произнес его отчетливо, и я уверен, что это слово было «грива».

— Неужели не существует никакой другой версии, мистер Холмс?

— Может быть, и есть. Но я не хотел бы говорить о ней до тех пор, пока не соберу всего материала.

— Когда же это произойдет?

— Через час, а может быть, и раньше.

Бардл потер подбородок и нерешительно взглянул на меня.

— Я хотел бы знать, что вы имеете в виду, мистер Холмс. Может быть, это рыбачьи лодки?

— Нет, нет. Они были слишком далеко.

— Ну, хорошо, в таком случае, может быть, это Беллами и его могучий сынок? Не очень-то ведь они любили мистера Макферсона. Не они ли расправились с ним?