Замок "Мертвая голова"

Ночь. Фонари поднимаются по влажным ступеням башни и описывают круги в дьявольском полумраке. Скользящая панель двери частично открыта, потому что толстые стены не пропускают никакого крика. Бауэр, охранник, хихикает, прислонившись к стене. Элисон просовывает голову в камеру, склоняется над газетой, освещая ее светом фонаря, и читает, шевеля побелевшими губами: «…покорил нас силой и страстью созданного им образа… потрясающе… безусловно, один из великих актеров всех времен…» И тут слышится сначала шуршание соломы, потом звон кандалов, и поднимается омерзительная вонь. Наконец, раздается раскатистый смех: «Да идите вы к черту, дешевый бродячий актеришка!»

Фон Арнхайм, наклонив голову, замолчал. Казалось, он потрясен собственным рассказом. Перед моими глазами вдруг предстала высокая фигура Малеже…

– Крюгер, Либер, приведите его! – крикнул фон Арнхайм.

Он протянул руку в сторону двери. Из нее показались три фигуры. Две из них были в зеленых мундирах и черных касках полицейских, а между ними третий…

Не знаю, что я ожидал увидеть. Но я увидел перед собой огромного человека с обезьяньими руками, грязными рыжими волосами и пронзительными серо-черными глазами. На нем была старомодная одежда, и он пошатывался. Полицейские вывели его на свет… Я невольно отшатнулся, Галливан и Левассер тоже. Внутри у меня словно все оборвалось…

Человека немного почистили и постарались придать приличный вид. На нем был мешковатый костюм цвета соли с перцем, на несколько размеров больше, чем нужно. Из целлулоидного воротника рубашки торчала костлявая, морщинистая шея. И на нем были огромные ботинки ужасного ярко-желтого цвета. Они громко скрипнули в тишине, когда он шагнул вперед.

Рыжие волосы с густой проседью спадали на шею. Лицо морщинистое, серое, кожа вокруг рта собралась в глубокие складки, а на скулах натянулась и лоснилась. Вперед выступал только нос, но даже он, казалось, опустился к верхней губе. Глаза так глубоко запали, что выглядели ужасающими черными жуками, готовыми в любую минуту выползти наружу. Но видели они совсем немного. Только моргали и моргали. Полицейские поддерживали нетвердо держащегося на ногах человека, трясущегося и слепо вертящего головой то вправо, то влево.

Желтые ботинки громко скрипели при каждом его движении. Человек что-то бормотал, шамкая обвисшей челюстью, и переводил взгляд с одного полицейского на другого. Непобедимый Малеже, Малеже, падший Властелин Света…

Данстен, с перекошенным от ужаса лицом, вскочил и предложил свое кресло. Изабель Д'Онэ, задыхаясь, отпрянула. Один из полицейских отодвинул кресло Данстена, а другой осторожно усадил в него Малеже. Тот не протестовал, только голова его безвольно болталась. Его посадили за богатый стол, накрытый севрским фарфором, хрусталем и серебром, украшенный вазой с алыми маками. Его тусклые глаза, казалось, старались разглядеть все окружающее его великолепие. Рот его медленно раскрылся, как фрамуга окна. Беззубый рот с запавшими губами при каждом вздохе издавал не то сосущий, не то шипящий звук.

– Вам нечего его бояться, – тихо произнес фон Арнхайм. – Он лишился рассудка, да и зрения тоже. Он не понимает, где находится. После невероятных усилий, которые он затратил, таща Элисона к зубчатой стене, он окончательно обессилел. Это чудо, что ему вообще это удалось… Ненависть вела его…

На страшном лице появилось ужасающее выражение довольства. Малеже тряхнул головой, словно соглашаясь с фон Арнхаймом. Отсутствующие глаза остановились на торте с виселицей, и в них мелькнула заинтересованность. Он протянул трясущуюся пятерню с обгрызенными ногтями и набухшими синими жилами на мертвенно-белой коже и крикнул:

– Прелестно! Прелестно!

– Малеже, – громко спросил фон Арнхайм, – вы меня слышите?

Тот озадаченно повернул голову.

– Прелестно! – снова повторил он и удовлетворенно кивнул.

В душном воздухе комнаты я уловил чуть слышный запах, мертвенный, незабываемый запах, который ощутил однажды при посещении одного из госпиталей Нью-Йорка. Я вдруг понял, что Салли Рейн, обняв меня за шею и уткнувшись носом в мое плечо, беззвучно рыдает.

– Уведите его! О господи, уведите его…

– Фон Арнхайм, – спросил я, – он…

– Да, – коротко бросил немец. – Это рак. Он никогда не окажется в тюрьме, его даже не поместят в приют. Слишком поздно.

Малеже снова резко тряхнул головой и посмотрел на всех с довольным видом.

– Боже мой! И вы посадили его за один стол с нами? – воскликнула Изабель Д'Онэ.

Сейчас она стояла за креслом Банколена. К ней подошел Данстен и нежно обнял за талию. В его глазах читалась искренняя жалость.

– Оставьте его в покое! – вдруг прорычала герцогиня. Ее большой рот исказился от гнева, а глаза за стеклами очков свирепо метали молнии. – Он будет сидеть за столом, если я желаю! Гофман, принесите вина! Самого лучшего! Несите!

– У него рак желудка, мисс Элисон, – любезно пояснил фон Арнхайм. – И вам нечего бояться, мадам Д'Онэ! Это не заразно. Мы скоро его уведем…

– Интересно! – произнес Левассер.

– Теперь вы увидели, – продолжал фон Арнхайм, – что его энергия жила до тех пор, пока он выполнял свою роль. Вы, может быть, не знали о пьесе, которую хотел поставить Элисон, сыграв в ней роль предводителя христиан, сожженного императором Нероном. Но Малеже знал и жил для того, чтобы помочь Майрону исполнить свое желание…

При слове «Нерон» взгляд Малеже, похоже, на мгновение стал более осмысленным. Из его беззубого рта вырвалось что-то вроде крика. Он напоминал человека, попавшего в ловушку.

– Малеже! – сказал он.

Затуманенным взглядом свергнутый кумир медленно окинул комнату. В его мозгу, казалось, происходил какой-то беззвучный разговор. Одной трясущейся рукой он ударял себя в грудь, а прерывистые покачивания превратились в понимающие кивки. Он попытался расправить плечи…

Прежде чем кто-либо смог его остановить, он выкинул вперед длинную лапу и выхватил у Данстена бокал бургундского. Он вылил красное вино мимо рта на воротник, но немного все же выпил. Теперь он ковылял на негнущихся ногах, пытаясь выпрямить скрюченную фигуру во весь гигантский рост. Взгляд его оставался пристальным, но лицо, казалось, смягчилось и стало даже смешным. Целлулоидный воротник болтался вокруг его шеи. Он вращал рукой, глядя в какие-то невидимые пространства.

И вдруг он увидел. Герцогиня положила свою сумочку на стол возле тарелки. Она была открыта, и в ней виднелась колода карт, которую женщина всегда носила с собой в надежде сыграть с кем-нибудь в покер…

– Что он делает? – истерическим тоном спросила Салли Рейн. – Остановите его!

Ценой невероятных усилий Малеже прошел вдоль стола, уставив затуманенный взгляд в одну точку и дрожащей рукой сжимая бокал, и вытряхнул из сумочки карты.

– Малеже! – заорал фон Арнхайм.

Из уст Малеже раздалось что-то нечленораздельное. Он повернулся, резко дернув рукой. Карты легли в его пальцах веером, и неясный взгляд торжествующе засиял. Но только на мгновение. Он затряс плечами, замотал головой, и карты, выпав из его уже неловких пальцев, дождем рассыпались по столу…

Он долго, непонимающе смотрел на них. Затем из его груди вырвались какие-то булькающие звуки, похожие на рыдания, и из глаз скатились две больших, нелепых слезы, словно унося жизнь из его тела. Сначала он стоял, трясясь, потом медленно осел в кресло Д'Онэ.