Кровавая гостиница

В пылу повествования, наслаждаясь своим ораторским триумфом, он едва не забыл о двух дорогих его сердцу существах: о Денизе и маркизе Гастоне. Однако этого не произошло, потому что один из сограждан вдруг заметил:

– Что за черт! Ефрейтор Жолибуа мчится как бешеный!

Поручик тут же прервал свой рассказ и, поднявшись с места, крикнул жандарму:

– Эй, гражданин, если у вас дело ко мне, то поворачивайте сюда! Я здесь!

Жандарм, который въехал на площадь по Мерикурской дороге, хотел свернуть в Армуаз, но, услышав голос поручика, развернул лошадь и помчался к трактиру. Не спешиваясь, он сделал под козырек и отчеканил:

– Я очень рад, что встретил вас, поручик. У меня есть для вас письменное послание. Мне было приказано без промедления доставить его вам.

Ефрейтор вытащил из ботфорта депешу и подал ее Филиппу. Поручик сорвал печать и прочел письмо. Затем, обращаясь к своим приятелям, проговорил:

– Служба прежде всего, господа. Если вы желаете, то как-нибудь на днях мы обязательно продолжим нашу беседу. Теперь же я должен переговорить с гражданином Тувенелем.

Тот немедленно отделился от толпы и сказал:

– Я в вашем распоряжении, мой милый Готье.

Гуляя по площади, они тихо беседовали. Себастьян и Франциск обменивались тревожными взглядами. Тем временем старший Арну с невозмутимым видом обратился к ефрейтору:

– Гражданин Жолибуа, вы не откажетесь освежиться?

Тот, приосанившись, ответил:

– О, я был бы не прочь промочить глотку винишком — на выбор того, кто угощает.

Наполнив стакан, Жозеф приблизился к всаднику и без лишних предисловий спросил:

– Вы приехали по важному делу, не правда ли?

– По какому такому делу, гражданин трактирщик?

– Несомненно, что по делу маркиза дез Армуаза. Ну, выяснили, наконец, куда он подевался? Напали на след разбойников, которые его укокошили?

Жандарм отрицательно покачал головой:

– Я ни о чем таком не знаю, тем более что в этом случае подняли бы на ноги всех жандармов нашего округа, равно как и всю судейскую власть, от президента до последней мелкой сошки.

– И что же?

– Мои люди сидят себе мирно в казармах, наслаждаясь праздничными днями и спокойствием: они проводят время со своими супругами, играют в козлы да в кегли, пьют вино, чистят ремни и следят за порядком в городе.

– О, неужели?

– Что касается граждан Бернекура и Помье, то одного из них я сегодня оставил в Мерикуре, а другого — вчера в Эпинале, за разбором бумаг. Каждый день я с превеликим удовольствием докладываю им обо всем, что происходит в моем управлении, участке и округе.

Затем Жолибуа сделал глубокий вдох как человек, который только что вынырнул из воды, и, поднимая свой стакан, проговорил:

– Это не столько затем, чтобы промочить горло, сколько для того, чтобы выразить уважение к вам, гражданин…

– Ваше здоровье, ефрейтор. Не желаете ли повторить? Как говорится, между первой и второй…

– Почему бы и нет: чудодейственная жидкость будет не лишней в эти проклятые июльские каникулы… — И ефрейтор выпил еще.

Старший Арну между тем продолжал:

– Так вы думаете, гражданин…

– Я думаю, что разбойников рано или поздно схватят, но сейчас речь совсем не об этом…

– Вот как!..

– А о перевозке одного обезумевшего больного из Эпинальской больницы к нему на родину. Конечно, его повезут в специальной карете, крепко-накрепко запертой, и под усиленным конвоем, чтобы он не вздумал бежать…

Ефрейтор, без сомнения, распространялся бы и дальше, но вдруг он приосанился и воскликнул:

– Одну минуточку! Вон идет мой начальник! Что ж, не будем забывать о субординации и примем воинственный вид.

Филипп действительно возвращался к ефрейтору. Казалось, он что-то обдумывал, но внешне оставался совершенно спокоен. Жозеф Арну подошел к братьям и устроился возле них.

– Эго ложная тревога, — шепнул он им на ухо. — Но будьте начеку! Одних ваших физиономий достаточно, чтобы арестовать вас!

А про себя старший сын Агнессы Шассар подумал: «Этот болтун жандарм сказал правду. Похоже, дело и впрямь касается какого-то сумасшедшего, а конвой нужен для предосторожности. Наш офицер шепнул два слова судье, а тот, как я вижу, сейчас подошел к Гюгенону — наверняка сообщает ему подробности».

Площадь кишела народом. Пока полуденная молитва не пробила урочного часа, можно было успеть скроить ребенку нагрудник, сбегать на рынок, обменяться новостями или пропустить стаканчик-другой. Люди стекались в центр, чтобы сыграть партию в кегли или просто поболтать. Как всегда, уличный певец что есть мочи орал народные песни. Но, увы, в тот день, полный событий, артистам совершенно не везло! Когда неблагодарная публика, наконец, начала, скапливаться около виртуозов, отчаянный крик, возвещавший о страшном бедствии, обрушился на площадь с вершины горы, где проходила дорога из Армуаза к Виттелю. Этот возглас испустили крестьяне, дома которых располагались на краю возвышенности.

Филипп Готье, стоя перед трактиром «Великого победителя», отдавал приказания ефрейтору, а тот, склонив голову, слушал своего начальника.

Услышав шум в толпе, они оба подняли головы. Крик ужаса вырвался из груди молодого поручика. Кабри — лошадь трактирщиков «Кок-ан-Пат» — вихрем летела по крутому склону дороги, которая заканчивалась деревянным мостом через реку. Разъяренное животное мчалось с невероятной быстротой, глаза его налились кровью, ноздри раздулись, грива развевалась на ветру. Шарабан, увлекаемый взбесившейся лошадью, подпрыгивал на кочках. В повозке, обнявшись, лежали две девушки — Дениза и Флоранс. Марианны там не было. Умирая от страха, Флоранс прижалась к подруге, словно дитя, ищущее в минуту опасности защиты на груди матери. Дениза, окруженная каким-то светом, словно ореолом мученицы, заключила ее в свои объятия. Гордая, мужественная, с легким румянцем на бледном лице, она устремила свой взгляд к тому месту, где ее земные страдания должны были закончиться.

Этим роковым местом должна была стать река, катившая свои мутные воды в глубине оврага. Чтобы втиснуться в узенький мост, дорога, уклоняясь от берега и проходя в тридцати-сорока метрах от порога «Великого победителя», делала крутой поворот. Но Кабри, никуда не сворачивая, летел вперед во весь опор, а на его пути, повторимся, в глубоком овраге лежала река. Лошадь, запряженная в повозку, где находились две девушки, мчалась в бездну, и спасения не было. Если бы даже животное каким-нибудь чудом свернуло на мост, то и тогда опасность бы не уменьшилась. На обоих концах этого моста — в ширину обыкновенной деревенской тележки — стояли каменные тумбы. Повозка или раскололась бы вдребезги, или от сильного толчка упала бы за перила. Смерть была неизбежна!

Народ на площади расступился, опасаясь попасть под этот катившийся вихрь. Женщины закрывали руками лица, чтобы не видеть неминуемой катастрофы. Мужчины, бледнея от ужаса, обменивались короткими восклицаниями. Но никто не двигался с места. Впрочем, попытка остановить взбесившуюся лошадь была бы просто безумием.

Франциск и Себастьян Арну, казалось, оцепенели от страха. Жозеф, встав со скамьи, испустил глухой рык и сделал вид, будто хочет броситься под лошадь. Но взгляд Филиппа Готье словно приковал его к месту. Поручик достал заряженный пистолет из кобуры, прикрепленной к седлу своего подчиненного, и приказал всем разойтись.

Шарабан промчался мимо харчевни, как буря. Дочь сторожа закрыла глаза: она боялась увидеть не бездну, куда влекла ее лошадь, но брата, ее доброго брата. Девушка знала, что он способен пожертвовать собой, лишь бы спасти свою милую сестру. Закончив читать молитву, ее губы теперь шептали два незабвенных имени:

– Жорж! Гастон!

Лошадь и шарабан уже были у самого берега, когда в руке Филиппа Готье сверкнула молния. Раздался оглушительный выстрел, и Кабри упал, словно громом сраженный.

Все разом ринулись к берегу. Бездыханное животное, убитое пулей в голову, выпрягли, а девушек извлекли из повозки, от которой почти ничего не осталось — так сильно она ударилась о землю после падения лошади. Поручик бросил оружие и заключил дорогую сестру в нежные объятия. Флоранс усадили на стул, который принес уличный певец, и доктор пытался привести ее в чувство. Трое братьев суетились возле девушки.