Мертвецы выходят на берег. Министр и смерть. Паршивая овца

— Доктор Тарраш настоятельно рекомендует вторгаться в позиции противника, — сказал Танкред. — Ты слишком вяло играешь, Пауль.

— Да, я, кажется, задумался, — признался я. — Честно говоря, меня сейчас занимают совсем другие мысли. Почему ты напускаешь на себя такую таинственность? Ты не можешь сказать, в чем заключались твои утренние «исследования»?

— Изволь. — Он откинулся в кресле. — Прежде всего я кое о чем расспросил местных жителей, в том числе и об этом Рейне. Он до сих пор представляет собой неизвестное в нашей задачке. Оказалось, никто о нем ничего не знает, он пришлый. Мне даже не могли сказать, где он живет.

— А чем ты еще занимался?

— Нанял одного рыбака, и он на моторке отвез меня в Лиллесанн. Там я попытался найти стекольщика, о котором рассказывал Арне, того, который чуть не вывалился из окна. Помнишь? Но найти его мне не удалось.

— Стало быть, твои усилия не увенчались успехом?

— Не совсем так. Я получил несколько телеграмм. Вчера я звонил в Осло и просил сообщить мне некоторые сведения, причем ответить телеграфом. И вот пришел ответ.

Он вытащил из кармана три смятые телеграммы, расправил их и положил передо мной. Одна была такого содержания:

«Паническое бегство капитала Балтийских государств Точка Возможная инвестиция Центральную Америку Точка Касперсен».

Вторая телеграмма, по-видимому, имела прямое отношение к первой:

«Предположение имеет основания Точка Ненадежная ситуация связи мексиканским путчем Точка Возможно девяносто процентов Точка Состад».

Я с удивлением уставился на Танкреда.

— С каких это пор ты начал интересоваться международными финансами и, революциями в Центральной Америке? — спросил я.

— Со вчерашнего утра, а точнее, вчера без пяти минут десять. Но ты еще не видел третьей телеграммы, а она самая интересная. Фактически это ключ, позволяющий понять, что происходит на Каперской усадьбе. Во всяком случае, по моей версии…

Я сидел и смотрел на телеграмму. Танкред явно насмехался надо мной. Телеграмма содержала всего одно слово и подпись:

«Полтора Точка Хейде».

— Что это означает? — воскликнул я. — Какие полтора? Это не говорит ни о чем, кроме того, что отправитель, должно быть, малость свихнулся. Кто они такие, эти Состад, Касперсен и Хейде?

— Три очень ценных специалиста, каждый из них может предоставить мне сведения, которыми я не располагаю. Я же сказал тебе: у меня появились новые интересы.

— Короче, ты не хочешь ничего объяснять?

Танкред склонился над шахматной доской, сделал длинную рокировку и снова откинулся в кресле.

— Милый Пауль, в настоящее время я играю в шахматы с невидимым противником. Партия получила чрезвычайно интересное развитие и близится к концу. С моей стороны было бы глупо слишком рано раскрывать свои планы. Тут возможны разные комбинации.

— Господи, Танкред, но ведь в этой партии не я твой противник?

— Разумеется, не ты. Но опытный шахматист не посвящает в свои планы даже зрителей, у них есть досадная склонность вмешиваться в игру… Смотри-ка, к нам опять пришла наша новая подружка. Видно, в Пасторской усадьбе она чувствует себя не слишком уютно.

Я выглянул в окно. Через двор шла Лиззи, в белом плаще; под дождем она казалась маленькой и какой-то встрепанной. После нашего нелепого вчерашнего визита в Пасторскую усадьбу я не раз с тревогой думал, как Пале обошелся с ней, когда мы ушли. Выражение его лица не сулило ей ничего хорошего. Танкред многозначительно взглянул на меня и встал.

— Этой женщине приходится нелегко, — сказал он. — Она обращается к нам, как к мудрой Кларе в отделе писем «Облегчи свое сердце». Идем узнаем, что еще стряслось на этот раз.

Мы вышли в гостиную, там уже шел оживленный разговор. Лиззи была чем-то расстроена, на щеках у нее горели болезненные пятна, и пальцы ее все время что-то теребили. Арне уговорил ее снять плащ и сесть.

— Что случилось? — спросила Эбба и по-матерински обняла ее за плечи.

По глазам Лиззи я понял, что она на грани нервного срыва. Беспомощным движением она отбросила со лба волосы. Пальцы у нее дрожали.

— Я… Я не могу больше с ним жить, — тихо сказала она. — Я больше не выдержу.

— Он плохо с тобой обращается? — У Эббы посуровело лицо, как будто она была оголтелая феминистка, настрадавшаяся от тирании мужчин.

— Нет, не в этом дело… Он меня и пальцем ни разу не тронул. Напротив, он так внимателен, что это даже подозрительно. — Лиззи с трудом подбирала слова, глаза ее блуждали по комнате. — Но есть что-то… чего я даже не могу объяснить. Я просто боюсь оставаться с ним в одном доме.

Моника принесла коньяк, налила в рюмку и протянула ее Лиззи.

— Выпей, Лиззи, и успокойся. Здесь ты среди друзей. Расскажи нам, почему ты вообще вышла замуж за этого человека?

Лиззи глотнула коньяк и закашлялась. Потом заставила себя посмотреть Монике в глаза и судорожно вздохнула, словно ответ на этот вопрос требовал от нее огромных усилий.

— Лучше уж сказать вам все, как есть. Дело в том, что мы неженаты, — выговорила она наконец.

— То есть как это? Правда, неженаты? — Моника была поражена.

— Да, правда. Он ненавидит пасторов и не желает слышать о церковном венчании. К тому же он еще не получил норвежского гражданства, он пока американский гражданин, а в Америке брак заключается только после оглашения. Он сказал, что мы временно отложим формальности, но ему хотелось, чтобы все думали, будто мы законные муж и жена… Чтобы не было лишних разговоров.

— Ага, боится суда общественности! — воскликнул Танкред, — Ну, в этом он не одинок.

— Но ты действительно хотела выйти за него замуж? — спросила Эбба.

У Лиззи опять как будто перехватило горло:

— Это… это трудно объяснить. Мне так хотелось вырваться из рук моих родственников в Лиллесанне, что я была ему очень благодарна… Он имеет необъяснимую власть надо мной, я в его руках, как воск. По-моему, он может заставить меня сделать все, что угодно. И при этом я его совсем не знаю, он так далек от меня. Я не знаю, кто он на самом деле и что ему от меня надо. В этом-то весь и ужас. Иногда мне кажется, что я живу, как лунатик… Мне необходимо уйти от него…

— Но что случилось сегодня? Почему ты вдруг приняла такое решение? — Танкред внимательно наблюдал за Лиззи.

— Ничего нового не случилось. Просто я не могу так жить. Вчера, после вашего ухода, все стало еще хуже, чем прежде. Я чувствовала себя страшной преступницей. И он покарал меня тем, что заперся в библиотеке, не сказав мне ни слова. Меня охватило отчаяние — я была одна в этом мрачном доме, где все такое холодное и чужое, точно с другой планеты. По-моему, там каждый предмет меня ненавидит. Иногда я чувствую, что вот-вот упаду в обморок, я задыхаюсь без свежего воздуха, но уйти из дома не смею. Я знаю, он будет недоволен, если я уйду, хотя он ни разу ничего не говорил об этом. Он словно привязал меня навсегда невидимыми нитями к своему дому… А сегодня опять пришел этот Рейн, уже Бог знает в который раз, и они вместе спустились в подвал. Я не могла больше этого выдержать. Я должна уйти оттуда прежде, чем сойду с ума…

Она говорила сбивчиво, задыхаясь, глаза блестели, как у затравленного зверя. Я даже испугался, что вот-вот у нее начнется истерика. Моника заставила ее допить коньяк, а Эбба сказала спокойным голосом:

— У тебя вполне здоровая реакция на все, Лиззи. Вы с Пале совершенно не подходите друг другу: Но только что ты собираешься делать? Скажи, мы рады будем помочь тебе.

Лиззи понемногу оправилась, она встала и надела плащ.

— Я пойду к Карстену, — сказала она. — Он так хорошо ко мне относится, и я люблю его. У нас много общего. Спасибо за вашу доброту. Мне стыдно, что я все время навязываю вам свои проблемы, но мне так нужно иногда отвести душу. А сейчас, если можно, я пойду.

Она направилась к выходу. В то же мгновение в дверь постучали — раздались три коротких решительных удара. Лиззи обернулась к нам, лицо у нее исказилось от страха.