Смертельный розыгрыш. Конец главы

Во время нашего разговора прибыл сержант из уголовного розыска графства. Я повторил свой рассказ, который с каждым повторением приобретал все более отшлифованный вид. Сержант записал с моих слов приметы цыганенка; меня кольнуло нелепое опасение, что по этим приметам он может опознать Веру: с такой необыкновенной живостью стояла она перед моими глазами, но мое свидетельство, очевидно, совпало с показаниями младшего Гейтса, и сержант не придал ему особого значения — для него это была обычная рутинная процедура.

В надежде выведать что-нибудь интересное я пригласил его в таверну, и мы пошли мимо церкви и Замка в «Глоток винца». В баре сидел лишь один посетитель: крупный, немного обрюзгший, но еще крепкий мужчина в клетчатой спортивной куртке — Фред представил его как мистера Максвелла. Только-только взялись мы за свои кружки с пивом, как этот мужчина — по его словам, он приехал накануне ночью и на несколько дней остановился в таверне — заговорил о недавних событиях в Нетерплаше.

— Это ж надо, приезжаю из дымного города, чтобы тихо-спокойно отдохнуть здесь у мистера Киндерсли,— его порекомендовал мне наш общий знакомый,— и оказываюсь в самом центре военных действий.

— Ну, это уж вы чересчур,— с каменной физиономией процедил Фред.

— Вчера вечером в баре только об этом и толковали. Райский уголок, прекрасное место для отдыха. Вдали от обезумевшей толпы. В самом сердце сельского Дорсета — и такие безобразия! Можете побить меня камнями, если я вру. Правда, зато и народу побольше, верно, хозяин??

— Мне незачем швырять гранаты в собственные окна для привлечения клиентов,— сказал Фред.— Выпивка и так идет неплохо.

Странный незнакомец покатился со смеху.

— Ну сказанул так сказанул! Никто не обвиняет вас, старина. Не обижайтесь… И скоро вы надеетесь сцапать этого безобразника, сержант?

— Мы ведем расследование,— флегматично отозвался сержант.

— Здорово! А что, еще не хватает вещественных доказательств?

Время от времени я почитываю детективные романы и давно уже усвоил, что полицейские предпочитают задавать вопросы, а не отвечать на них, но толлертонский сержант, видимо, исключение. Энергично пустив в ход свой ручной насос, мистер Максвелл сумел выкачать некоторые любопытные, хотя и малополезные, на мой взгляд, сведения. Пункт первый: кроме Картов, еще несколько человек показали, что у них в доме, как память о первой мировой, хранятся гранаты Миллза, однако ни одна из них не пропала, все на месте, если только на чердаке у Картов в груде хлама не валялась еще одна штука — этого хозяева дома не помнят. Пункт второй: полиция так и не смогла установить, кому принадлежали игральные карты с приклеенными к ним анонимными записками, на них обнаружены только отпечатки пальцев их получателей. Единственный способ выяснить это — найти старые колоды, откуда изъяты джокеры; вышестоящее начальство, однако, не готово ходатайствовать о выдаче ордеров на обыск, впрочем, можно предположить, что автор анонимок уничтожил все эти старые колоды.

— И сколько таких анонимок было разослано?— поинтересовался Максвелл.

— Семь, насколько нам известно.

— Вряд ли, старина, у обычного деревенского жителя может оказаться семь использованных колод.

— Я тут навел кое-какие справки: колоды у всех целы.

— Но ведь джокеры,— заметил я,— употребляются лишь в таких играх, как покер или рамми [29].

— Ага!— воскликнул неподражаемый мистер Максвелл.— Шарики у нашего друга крутятся недурно. А ну-ка, спрашивает мистер Шерлок X., у кого здесь играют в покер? У викария? Там, верно, в ходу бинго [30]. Нужны ли джокеры для игры в бинго? А как насчет вашего местного набоба… мистера… э?…

— Пейстона?

— Он и его друзья в плохую погоду играют скорее всего в покер.

— Да, иногда, как я понял, играют. Но его слуги уверяют, что все колоды на месте, все до единой.

— Он может позволить себе платить им хорошие деньги,— продолжал мистер Максвелл.— Говорят, его отец сколотил приличное состояние на металлоломе. Так-то вот, на металлоломе. А ведь эти гранаты Миллза, ей-же-ей, делали из металлолома. Ясно, приятель? Где был ваш мистер Пейстон в ту ночь, когда у нашего приятеля раскокали окно, есть у него алиби?

— В связи с этим происшествием мы выясняем, кто где был,— сурово произнес сержант.

— О'кей, о'кей, сержант. Молчу. Не хочу совать нос куда не просят. Я здесь чужак,— примирительно забормотал мистер Максвелл.

Возвращаясь домой к обеду, я старался припомнить, где я уже слышал подобную жаргонную речь — бойкую, грубовато шутливую, искусно скрывающую истинные мысли,— и наконец припомнил. Я ехал в йоркширском поезде. Много лет назад. На какой-то остановке в мое купе вошли — по одному — трое пассажиров и, когда поезд тронулся, начали разговаривать, как только что познакомившиеся люди. У них была такая же жаргонная речь — настолько характерная, что даже если бы проводник не предупредил меня, что на этой линии орудуют шулера, я все равно заподозрил бы, что они в сговоре. Через несколько минут один из них с ловкостью профессионального фокусника извлек колоду карт и предложил мне сыграть. Вагоны в поезде были с отдельными купе, без общих проходов, а эти трое были дюжие молодчики, и я позволил им обобрать себя на один фунт. Перед следующей остановкой, едва поезд затормозил, они выскочили из купе.

Этих-то людей и напомнил мне странный мистер Максвелл. Считать его мошенником у меня не было никаких оснований, но в его речи, в его добродушии и интересе к нашим деревенским делам сквозило что-то фальшивое. Уж не в сговоре ли он с кем-нибудь из присутствующих? Во всяком случае, не со мной и не с Фредом Киндерсли. Может, с сержантом из уголовного розыска? Впрочем, было бы нелепо даже предположить, что для расследования наших, пустяковых, в сущности, дел прислали не только сержанта, но и тайного агента в штатском. Тут я вспомнил, какого невысокого мнения Роналд Пейстон о местной полиции и как он жаловался, что старший констебль не проявил ни малейшего интереса к его версиям. Вполне возможно, что Максвелл — частный сыщик на службе у Роналда. Его шутливые нападки на Пейстона — скорее всего неуклюжая попытка отвести от себя подозрения. Сержант, по-видимому, это знает, потому и разговаривает так откровенно в присутствии человека постороннего.

За обедом Коринна была непривычно молчалива. Сквозь загар под глазами проступали синие полукружья: должно быть, она плохо спала. Ее полная апатия встревожила меня. Я обещал Дженни потолковать с Коринной, прежде чем принять окончательное решение о прекращении уроков; и после обеда, когда она лежала в гамаке с раскрытой, обложкой вверх книгой на коленях, я пододвинул шезлонг и сел рядом. Одно дело — поддерживать добрые отношения со своими детьми, совсем другое — вмешиваться в их личную жизнь. Как всякий мужчина, я инстинктивно избегаю эмоциональных сцен, и это делало мою миссию особенно неприятной. С большим трудом я наконец выдавил:

— Мы с Дженни беспокоимся за тебя, дорогая.

— Знаю,— ответила она, глядя на осенявшую ее листву.

— Тебе, пожалуй, не стоит больше видеться с ним.

— Пожалуй.— Голос Коринны звучал глухо и безжизненно.

— Мы могли бы подыскать тебе другого учителя верховой езды.

— Ну это-то меня меньше всего волнует,— воскликнула она.

— Ты сильно влюблена в Берти?— пустил я пробный шар.

— Это очень смешно — шестнадцатилетняя девица и мужчина уже за тридцать?— и вдруг она как будто хлестнула плетью:— Я не ищу у вас понимания. Хочу только, чтобы меня оставили в покое.

— Это совсем не смешно. Но дело это безнадежное, и тебе придется это признать.

— Я не согласна, что безнадежное. А если и так, мне наплевать.

Трудно иметь дело с девушкой в возрасте Коринны — уже не ребенок, но еще и не взрослая, она беспомощно колеблется между двумя состояниями.