Смертельный розыгрыш

Однако офицеры, с которыми я ужинал в тот вечер, оказались вполне приятной компанией. Когда мы вместе осушили бутылочку «Нюи Сен-Жорж», они почувствовали себя свободнее. Младший лейтенант учился в Эмберли — разумеется, через много лет после того, как я там преподавал, а его командир, лейтенант Барнрайт, высказывал весьма неглупые и оригинальные взгляды на стратегию морского флота в атомной войне; может статься, что он займет высокое место на иерархической лестнице, но может статься и так, что его образ мыслей придет в резкое столкновение с общепринятым, и тогда его карьера загублена. От стратегии мы перешли к судовой дисциплине, и тут его рассуждения были не менее интересны. Он говорил о различном характере дисциплины на малых и больших судах, при одном общем условии: «Каждый член команды должен обладать лучшей реакцией и действовать чуть-чуть быстрее, чем его противник на неприятельском судне».

По мере того как матросы за стойкой хмелели, шум усиливался и говорить становилось все труднее. В баре сидели два флотских старшины и с дюжину матросов. Старшины спокойно беседовали. Особенно поразил меня один из них,— Барнрайт сказал, что это его главный старшина,— темноволосый, очень красивый тридцатилетний малый с властным лицом, которое сразу же приковало мое внимание. Когда кое-кто из матросов слишком расшумелся, он сказал им несколько слов — у него был приятный девонский выговор,— и они тотчас утихомирились.

— На нашем судне никаких проблем с дисциплиной,— сказал Барнрайт.— Уоррен — мой главный старшина — просто молодец. Давно заслуживает повышения.

За четверть часа до закрытия Барнрайт и младший лейтенант предложили обоим старшинам сыграть в дарты [23]. Я вызвался судить их состязание. К этому времени Уоррен изрядно нагрузился: лицо его побелело, на ногах он стоял нетвердо, но на всех остальных его способностях это никак не отразилось. Он дружески потряс мою руку, сказал, что очень рад со мной познакомиться, и для начала выбил дважды по двадцать очков. Затем он выбил трижды по двадцать, трижды по девятнадцать и единичку — тут он заметил:

— Что-то я сегодня не в ударе.

Я сидел спиной к окну, выходившему на дорогу. За окнами напротив уже сгустилась тьма: там был сад. Фред и Доротея метались за стойкой, стараясь утолить жажду моряков.

Первый лег [24] за пять минут выиграли старшины. Во втором леге Барнрайт разошелся и добился победы для себя и своего партнера. Третий лег проходил в напряженной борьбе, но ему не суждено было завершиться: громко задребезжало стекло, в одном из глядящих на сад окон образовалась дыра, и какой-то черный предмет перелетел через стойку и упал у ног игроков.

Я быстро сообразил, что это отнюдь не маленький черный ананас, а граната Миллза. «Ложись!»— громко закричал Барнрайт. Фред и Доротея нырнули за стойку, несколько посетителей распластались на полу, другие отпрянули подальше от гранаты. Моя собственная реакция, к сожалению, оказалась убийственно медлительной. Среди общей паники я сидел, точно примерзший, на табурете; с его высоты я увидел, как Уоррен одним стремительным рывком схватил гранату и швырнул ее в открытое окно. Граната, к несчастью, ударилась о вертикальную деревянную стойку рамы и откатилась обратно в зал.

Кто-то завопил. Я наконец преодолел свою инертность и лег на пол. Вопли прекратились, и на несколько мгновений воцарилась зловещая тишина. Я пишу «несколько мгновений», но время, казалось, остановило свой бег. Рядом со мной, уткнувшись лицом в пол, лежал Уоррен. Секунд через десять — они показались мне целой вечностью — он медленно поднялся на четвереньки, вытащил из-под себя гранату и сказал хрипловатым голосом:

— Отбой, ребята. Это просто скорлупа. Без начинки.

По залу прокатилась почти физически ощутимая волна облегчения. Героический подвиг старшины был сведен на нет, перечеркнут отсутствием всякой в нем необходимости. Более того, он приобрел комическую окраску.

— Ну и яичко вы снесли, старшина,— съязвил один из матросов и тут же весь побагровел под суровым взглядом лейтенанта Барнрайта.

Флотская дисциплина взяла верх. Второй старшина собрал своих людей и устроил перекличку. Весь состав оказался налицо, трое пытавшихся выбежать в переднюю дверь доложили, что она была заперта снаружи. С заметным облегчением, убедясь, что никто из его людей не виноват в инциденте, Барнрайт послал двоих матросов через заднюю дверь — осмотреть сад, откуда бросили гранату, и еще одного — через окно — проверить, не торчит ли ключ в замочной скважине,— там он действительно и оказался. Только тогда лейтенант повернулся к Уоррену и сказал ему несколько похвальных слов.

Фред Киндерсли пришел в себя и позвонил в полицейский участок. Я попросил разрешения воспользоваться его телефоном. Когда я поспешил в гостиную Киндерсли, где стоял телефон, в баре уже слышался веселый гомон и смех. Я позвонил в «Пайдал», и после короткой задержки мне ответил Элвин Карт. Мне показалось, что он запыхался.

— Это Уотерсон. Ваш брат дома?

— Добрый вечер. Вы хотели с ним поговорить? Пойду погляжу: вернулся ли он.

— Не трудитесь. Не могу ли я забежать к вам на несколько минут? У нас тут в «Глотке винца» случилось довольно неприятное происшествие.

— Пожалуйста, заходите, дружище. Но что там?…

Я резко повесил трубку и позвонил в Замок. Отозвался молодой слуга Пейстонов.

— Да, в этот уик-энд хозяин дома, но велел, чтобы после ужина его не беспокоили, ему надо просмотреть кое-какие бумаги.

— У меня срочное дело.— сказал я.

— Извините, сэр. Если вы объясните мне, какое именно, я доложу секретарю мистера Пейстона.

— Ладно, я перезвоню утром.

Даже если бы Роналд Пейстон и соизволил снять трубку, я бы не решился задать вопрос: «Вы были у себя в кабинете весь вечер?» Впрочем, я только хотел исключить его из числа подозреваемых: трудно представить себе всерьез, чтобы он или его экзотическая жена метали гранаты в окна таверны.

Миновало всего пять минут после происшествия. Моряки уже усаживались в автобус, на котором приехали; остальные посетители переговаривались в проулке или заводили свои машины. Толлертонский сержант попросил Фреда записать фамилии и адреса всех присутствующих, сам же он приедет завтра. Те, кто осматривал сад, не нашли никаких следов, а если следы и были, то, уж конечно, их затоптали.

Я попрощался с лейтенантом Барнрайтом, перебросился несколькими словами с Доротеей Киндерсли — она все еще не могла оправиться от потрясения — и зашагал через луг к «Пайдалу». Мне было понятно только одно: тот, кто затеял все это, не подвергал себя особому риску. Ночь была безлунная. Должно быть, он наблюдал за передней дверью таверны из-за деревьев, стоящих стеной вдоль проулка, убедился, что снаружи никого нет, взобрался на крыльцо, приоткрыл дверь, вытащил ключ и запер ее с наружной стороны, а затем проскользнул в сад и кинул свою чертову гранату, не опасаясь, что его увидят или услышат. Случись ему наткнуться на кого-нибудь, ему нетрудно было бы объяснить свое присутствие и переиграть задуманное, если, конечно, это не таинственный цыганенок. Запертая дверь позволяла виновнику происшествия благополучно ускользнуть еще до начала погони. Куда он, любопытно, мог направиться: через луг? по толлертонской дороге? по проулку, ведущему к Замку и усадьбе? В последнем случае ему пришлось бы пройти мимо автостоянки, что возле «Глотка винца», но в такой темени это не столь рискованно.

Через минуту я уже сидел в обшарпанной гостиной «Пайдала». Элвин Карт протянул мне бокал с виски, и я сделал несколько глотков. Чувствовал я себя словно адвокат, явившийся в суд без заранее подготовленных бумаг. Тут же был и Берти, в смокинге. Он ужинал с друзьями в Толлертоне и возвратился всего с четверть часа назад — когда я позвонил, он как раз ставил машину в гараж — так, по крайней мере, сказал его брат. Сам он был в кабинете. Накачался Берти порядком, все время молчал. Когда я рассказал им о том, что случилось в таверне, он откинулся на спинку стула и уставился на мыски своих полуботинок.