Неоконченный портрет

Да, она и в самом деле pauvre fille, как и сказала Селия, но семья ее, хотя и бедная, однако честная и уважаемая. Отца ее в По очень все уважали. Даже Monsieur le Maire [21] был с ним в дружбе.

— Я же ничего не сказала… — начала было Селия.

Жанна продолжала рыдать.

— Конечно, la petite [22] мисс, такая богатая, так красиво одета, у нее и родители путешествуют по морям, и она носит шелковые платья и считает Жанну вроде уличной попрошайки…

— Я же ничего не сказала… — вновь начала Селия, приходя в еще большее замешательство.

Но даже у pauvres filles [23] души ранимы. И у нее, у Жанны, душа ранимая. И чувства ее оскорблены. До самой глубины.

— Жанна, да я же люблю тебя, — в отчаянии кричала Селия.

Но Жанна ничего не хотела слушать. Она извлекла самое трудное шитье — воротничок из клеевого холста к платью, которое она делала для бабушки, — и, ни слова не произнося, принялась шить, качая головой и отказываясь отвечать на уговоры Селии.

Селии, разумеется, ничего не было известно о том, какими репликами обменялись Кэйт и Мэри в тот день за едой по поводу того, какие бедные у Жанны родители, если они забирают себе все ее деньги.

Оказавшись в ситуации, для нее непостижимой, Селия просто отступила и помчалась вниз, в столовую.

— И чем же ты хочешь заняться? — поинтересовалась бабушка, взглянув на Селию поверх очков и уронив большой моток пряжи. Селия подняла его.

— Расскажи мне, как ты была маленькой и что ты говорила, когда все собирались внизу после чая.

— Мы обычно спускались все вместе и стучались в дверь гостиной. Отец говорил: «Входите». Мы тогда все заходили и плотно закрывали за собой дверь. Заметь, закрывали бесшумно. Всегда помни об этом, когда закрываешь дверь. Настоящая леди никогда дверью не хлопнет. В дни моей молодости дамы вообще дверь никогда не затворяли. Чтобы не попортить себе руки. На столе был имбирный лимонад, и каждому из нас, детей, давали по стакану.

— И тогда ты говорила… — подсказывала Селия, которая историю эту знала наизусть и могла повторить хоть задом-наперед.

— Каждый из нас говорил: «Мое почтение, батюшка и матушка».

— А они?

— Они говорили: «Наша любовь вам, дети».

— О, — вскрикивала Селия в восхищении. Едва ли она могла объяснить, почему в такой восторг приводил ее этот рассказ. — А теперь расскажи мне про псалмы, — просила она. — Про тебя с дядей Томом.

Энергично работая крючком, бабушка в который раз повторяла хорошо известный рассказ:

— На большой доске написаны были номера псалмов. Причетник их и оглашал. Голос у него гудел как набат. «Воспоем теперь честь и хвалу Господу. Псалом номер…» и вдруг он остановился, потому что доску повесили кверх ногами. Он начал снова: «Воспоем теперь честь и хвалу Господу. Псалом номер…» И в третий раз: «Воспоем теперь честь и хвалу Господу. Псалом номер… Эй, Билл, ну-ка-сь поверни эту доску».

Актрисой бабушка была превосходной. Фраза, сказанная на «кокни», произнесена была бесподобно.

— И вы с дядей Томом засмеялись? — подсказала Селия.

— Да, мы оба засмеялись. А отец посмотрел на нас. Только посмотрел и ничего больше. Но когда мы вернулись домой, нас отправили спать без обеда. А было ведь Михайлово воскресенье — на обед гусь был.

— И гуся тебе не досталось? — спросила пораженная Селия.

— Нет, не досталось.

Селия с минуту размышляла над случившейся бедой. А потом, глубоко вздохнув, предложила:

— Бабушка, давай я буду цыпленочком.

— Ты уже выросла для такой игры.

— Ну, нет, бабулечка, давай я буду цыпленочком.

Бабушка отложила в сторону крючок и очки.

Комедию разыгрывали с самого начала — с того момента, как заходишь в лавку мистера Уитли и требуешь позвать самого мистера Уитли: для большого торжества нужна особенно хорошая курочка. Не подберет ли мистер Уитли курочку сам? Бабушка по очереди играла то саму себя, то мистера Уитли. Курочку заворачивали (происходила возня с Селией и газетой), приносили домой, фаршировали (опять возня), увязывали крылышки и ножки, насаживали на вертел (вопли восторга), ставили в духовку, подавали на блюде, и, наконец, наступало самое главное: «Сэра, Сэра, иди-ка сюда, курица-то живая».

Ну, с кем еще можно было так играть, как с бабушкой. Но и бабушка получала от игры не меньшее удовольствие. И она была очень доброй. В некотором отношении добрее даже мамы. Если долго ходить и просить, то бабушка уступала. Она даже давала то, что было нельзя.

4.

Приходили письма от мамочки и папочки, написанные очень четкими печатными буквами.

Какие милые письма. Два милых-премилых письма. Почему же у Селии комок в горле? Розы к Рождеству — с грядки у живой изгороди — мама ставит их в вазу со мхом… мама говорит: «Смотри, как они красиво распустились». Мамочкин голос…

Томми — большой белый котище. А Раунси вечно что-то жует.

Домой, она хочет домой.

Домой, и чтобы дома была мамочка… Любимый ягненочек, тыквочка — вот так, смеясь, называла ее мамочка и вдруг крепко, рывком прижимала к себе.

Ох, мамочка, мамочка…

Бабушка, поднимаясь по лестнице, поинтересовалась:

— Что такое? Ты плачешь? По какому случаю? В море слез рыбы не наудишь.

Бабушкина шутка. Вечно она отпускает ее.

Селия терпеть этого не могла. От шутки этой плакать хотелось еще больше. Когда ей горько, ей совсем не хочется быть с бабушкой, совсем. Бабушка только хуже все делает.

Она скользнула мимо бабушки вниз и пошла на кухню. Сэра пекла хлеб.

Сэра на нее посмотрела.

— От мамочки весточку получила?

Селия кивнула. Слезы хлынули с новой силой. Как пусто и одиноко на свете!

Сэра продолжала месить тесто.

— Она скоро вернется домой, милая, скоро вернется. Вот только листочки распустятся на деревьях.

И принялась раскатывать тесто. Ее голос звучал словно издалека и успокаивал.

Потом она отщипнула кусок теста.

— Ну-ка, поделай сама булочек, золотко. Я вместе с моими их и испеку.

Слезы тут же высохли.

— Какие: витые и круглые?

— Витые и круглые.

Селия взялась за дело. Для витой булочки раскатываешь три длинные сардельки, а потом перекручиваешь их, защипывая как следует, на кончиках. Для круглой булочки катаешь такой большой шар, на него сажаешь шарик поменьше, а потом — вот радость! — резко втыкаешь большой палец и получается круглая дырка. Селия слепила пять витых и шесть круглых булочек.

— Плохо ребенку быть вдали от мамочки, — бормотала себе под нос Сэра.

И глаза ее наполнялись слезами.

Только четырнадцать лет спустя, когда Сэра умерла, выяснилось, что надменная и манерная племянница ее, которая, случалось, навещала тетку, была на самом деле Сэриной дочкой, «плодом греха», как выражались в дни Сэриной молодости. Хозяйка, у которой она прослужила более шестидесяти лет, о прегрешении, от нее отчаянно скрывавшемся, понятия не имела. Единственное, что она припомнила, это болезнь Сэры, из-за чего Сэра запоздала с возвращением из одной из очень редких своих отлучек. Припомнила она и то, что Сэра вернулась необычайно худой. Через какие муки ада прошла Сэра, таясь от всех, туго-натуго затягиваясь в корсет, в душе доходя до отчаяния, навсегда останется тайной. Она хранила свой секрет до тех пор, пока смерть не выдала его.