Убийство на канале

Естественно, в ее жизни имелись и некоторые разочарования, которые, как ей было известно, не минуют и множество других людей. Вышла замуж в двадцать два, а в двадцать три уже развелась. У него не было другой женщины, у нее также не было другого, хотя возможностей было очень много. Они расстались не поэтому! Просто ее супруг был таким инфантильным и безответственным – но более всего, таким обременительным! С того момента, когда они начали совместно вести хозяйство, когда обговорили ежемесячный бюджет, когда решили оплачивать вместе счета – она осознала, что он, в сущности, никогда не станет мужчиной ее жизни. А так уж обстояли дела, что она с трудом смогла бы смириться с перспективой делить постель с полуграмотным, агрессивным мужланом. Свободная от финансовых забот, она могла делать, что пожелает по вопросам, которые считала важными. Она стала активным членом нескольких организаций, включая «Гринпис», движение за ядерное разоружение, ассоциацию туристов и королевское общество по защите птиц. Определенно, она никогда не вступала в эти общества ради знакомств, с надеждой найти более интересный экземпляр, чем ее бывший супруг. Если когда-нибудь она решит поискать супруга, то это должен быть человек, которого она смогла бы уважать – уважать за его способность вести беседу, за его опыт, или интеллект, или начитанность, или… или вообще за что-то, но не за восторги, которые он испытывает от своих собственных сексуальных подвигов.

Так что (спросила она себя), что общего имеет все это с тем мужчиной? Он не красавец, не так ли? Полысевший, поседевший, и – не может быть двух мнений – с лишними килограммами на талии. Хотя, если быть честной перед собой, в последнее время ей вроде бы начали нравиться крупные мужчины, совсем немного располневшие, может быть потому, что сама она не могла поправиться и на килограмм, сколько бы не лакомилась тортами и рыбой с жареным картофелем. Забудь его! Забудь его, Кристин!

Именно это она твердила себе, проходя по Броуд-Стрит к родному зданию библиотеки. Шесть лет назад, начиная здесь работать, она целыми днями созерцала красивейшие здания, окружавшие ее. Однако, прошли годы и виды, которые открытки, выложенные повсюду на продажу, называли «Золотым сердцем Оксфорда», начали ей надоедать, у нее вошло в привычку пересекать вымощенный двор и заходить в библиотеку через ворота под рядами арок с западной стороны.

Но сегодня – как все отличалось сегодня! Она снова ощущала острые грани камня под дорогими кожаными туфлями на высоких каблуках. И снова радостно любовалась средневековыми надписями, украшавшими до боли знакомые ворота здания. С особым удовольствием она обратила свой взгляд на любимую надпись: SCHOLA NATURALIS PHILOSOPHIAE, чьи позолоченные заглавные буквы с красно-коричневой окантовкой выделялись на фоне насыщенного синего цвета. Когда она проходила по деревянной лестнице в Нижний читальный зал, на ее соблазнительных губах появилась застенчивая улыбка, причиной которой, лишь теперь, спустя столько времени, была заново открытая окружавшая ее красота.

Она повесила пальто в гардеробе для сотрудников и занялась обычными ежедневными обязанностями. Этот первый час (с 7:45 до 8:45 утра) всегда был самым долгим – нужно было убрать со столов оставленные вчера книги, чтобы читатели нового дня были уверены, причем с полным основанием, что книги в библиотеке «Бодли» в сотый раз заняли положенные им места на полках.

Она перебрала в уме краткие реплики, которыми обменялась с ним накануне, когда он кивнул ей (на расстоянии всего в два метра):

– Я слышал, что вы работаете в «Бодли»?

– Да!

– Может быть – то есть не может быть, а наверняка – будет слишком нахально, поскольку мы не знакомы…

– …но вы хотели бы попросить меня проверить кое-что в библиотеке.

Морс кивнул с обаятельной улыбкой.

Она уже знала, что он работает в полиции – подобные вещи сразу и быстро разносятся по отделениям. Его глаза перехватили ее взгляд на миг-другой, но она не успела уловить, ни насколько они синие, ни насколько они властные; она увидела в них только меланхолию и ранимость. И все же она ощутила, что эти особенные глаза каким-то образом успели проникнуть глубоко, далеко внутрь ее души, и ей понравилось то, что она увидела.

«Какая же ты дурочка», обругала она саму себя. Держалась, как подросшая ученица, охваченная внезапным чувством к своему учителю. Но истина оставалась истиной – в тот момент она была готова пробежать марафон на шпильках ради седого пациента в кричаще яркой пижаме, лежащего на постели непосредственно напротив ее отца.

Глава тринадцатая

Он не сказал ничего конкретного, и ей было в некоторой степени трудно оценить, что ему требовалось: некие подробности относительно различных страховых компаний с середины XIX века – особенно, если возможно, о компаниях в Средней Англии. С некоторыми перерывами ей потребовалось час с чем-то до полудня, чтобы найти соответствующие каталоги, и еще час, чтобы найти нужную литературу. Но до обеда (вот удача) она закончила изыскания, испытывая такое же воодушевление (как она предполагала), что и ученые, ежедневно окунающиеся в богатства ее несравненной библиотеки, чтобы добыть оттуда миниатюрные крупицы золота. Она отыскала один справочник, и в нем были те сведения, которые Морс (мужчина, нарушивший ее ежедневный покой) попросил найти.

На обед в компании своей коллеги она направилась в ресторан «Кингс Армс»; в этом заведении она обычно приятно проводила почти час обеденного перерыва за бокалом белого вина и сандвичем с семгой и огурчиками. Но когда она поднялась и предложила принести еще по одному бокалу вина, ее коллега взглянула на нее с любопытством.

– Ты всегда говорила, что от двух бокалов засыпаешь.

– Ну, и?

– Значит, и я вздремну, не так ли?

Они были хорошими подругами и, по всей вероятности, Кристин поведала бы ей сокращенный вариант своего посещения в предыдущий вечер больницы «Джон Редклиф», но появилась их третья сотрудница. И вскоре все трое погрузились в оживленный разговор об изменении взносов по кредитам на жилье. Или, если быть точными, две из них погрузились.

После обеда Кристин сделала гораздо меньше работы, чем обычно. А когда она заботливо переснимала на ксерокс свои находки, то поняла, что считает минуты до конца рабочего времени, потому что горит от нетерпения побыстрее продемонстрировать плоды своих поисков, а кроме того просто… просто она снова хотела увидеть этого мужчину. Это было все.

В 18:30, сидя у себя дома в Блетчингтоне, в нескольких милях от Лондона, она медленно нанесла красный лак на красиво оформленные овальные ногти и в 19:00 отправилась к больнице.

По своим причинам и Морс ожидал второй встречи с Кристин Гринэвей с не меньшим нетерпением. В предыдущий вечер он немедленно оценил ее профессионализм по тому, как она выслушала его просьбу и как обдумывала, как бы ее лучше исполнить. В личном плане он отметил прямоту и интеллигентность в ее глазах – синих, почти как у него – и кроткую решительность маленького рта. Итак, в 19:15 он сидел только что умытый на аккуратно прибранной кровати, опираясь на подушки, его поредевшие волосы были причесаны… когда почувствовал, что его желудок будто пропустили через мясорубку. В течение пары минут боль не разжимала свои клещи. Морс закрыл глаза и стиснул кулаки с такой силой, что на лбу у него выступил пот, и все еще закрытые глаза послали молитву к кому-то, кем бы Он ни был, несмотря на свое недавнее перекрещивание из агностика в полного атеиста.

Два года назад, в клубе Оксфордской книжной ассоциации, он слушал, как скорбный Малколм Маггеридж проповедовал неприятную философию «Устрашительной стати», согласно которой долг и прибыль неумолимо и навсегда сбалансированы в книге учета, и когда человек пытается тайком украсть некое удовольствие, он совсем скоро оказывается в конце очереди, дожидаясь уплаты своего долга… И почти всегда в счете фигурирует комиссионная наценка. Очень нелепо верить (утверждал мудрец), что гедонисты счастливые люди!