Человек из прошлого

—* Сделайте, пожалуйста, красивый букет.

Продавщица любезно принялась подбирать цветы.

— Кто-то из ваших близких умер? — с участием спросила она.

Терпеть не могу людей, которые все время задают вопросы. Есть, конечно, профессии, в которых нельзя без них обойтись, но цветоводство, я думаю, не относится к их числу. И потом, почему со мной все говорят о покойниках?

— Никто не умер, — отвечаю. — Почему кто-то обязательно должен умереть?

— Я только спрашиваю, — говорит девушка. — Эти цветы обычно покупают на похороны.

— Гм… Я не знал, что у цветов есть ритуальное деление. Мне нужны цветы для молодой женщины. Живой. Совершенно живой и здоровой.

— Так и скажите, — улыбается продавщица. — Тогда я вам подберу букет из гладиолусов…

— Делайте что хотите…

Букет действительно получился исключительный. Особенно по размерам. Меня бросало в жар при мысли, что какой-нибудь коллега увидит меня на вокзале со всей этой пышной флорой, которуя я держал в объятиях, словно младенца. Как бы там ни было, я успел с профессиональной ловкостью нырнуть в вагон и инкогнито добраться до Перника. Здесь, однако, меня ждало новое испытание.

— Нет ее, — сказала хозяйка квартиры, разглядывая любопытный растительный комплекс, упакованный в целлофан.

— А где же она?

— Не знаю. Не говорила. Если в школе нет, значит, отправилась в Софию, к матери.

— Хорошо, — говорю я, — схожу в школу. А если она вернется, скажите, что приходил Антонов и еще придет. Где, кстати, эта школа?

Хозяйка с готовностью объяснила мне, как дойти до школы, продолжая с любопытством разглядывать моего "младенца". Можно было подумать, что она впервые в жизни видела гладиолусы…

В школе приятельницы не оказалось. При повторной проверке дома выяснилось, что она не возвращалась. Самым разумным было бы пуститься в обратный путь. Но букет?! Меня уже начинало колотить при мысли, что я снова буду таскаться по поездам и трамваям с этим огромным сентиментальным букетом. Я бы мог, конечно, зашвырнуть его куда-нибудь в угол. Но это было бы малодушно, если не просто преступно. Это был не мой букет. Он был кому-то предназначен — значит, не был моим и я не мог распоряжаться им как хочу.

Я расположился в ближней кондитерской, не спуская глаз с дороги, которая вела от станции.

Молодые люди поглядывали на меня с интересом, даже, как мне показалось, с известным удовлетворением: "ждет ее, дуралей, а она не идет…" Я встал и вышел на улицу, делая вид, что изучаю город, этот славный центр героического шахтерского края. Букет, однако, все портил: кто изучает шахтерский быт с букетом гладиолусов в руках?

Подошло время обеда. Все-таки какое-то дело. Я зашел в ресторан и попросил гардеробщика спрятать букет. Но спрятать его было негде. Так что он украсил мой собственный столик. Понятно, снова многозначительные взгляды и полуулыбки, особенно когда проходит время свиданий. Следовало опять сменить место пребывания. Третья инспекция в доме пропавшей — третья неудача. Продолжающиеся прогулки по улицам с целью изучения шахтерского быта. Я уверен, что в этот послеобеденный час меня знал уже весь город. "А-а, это который с букетом", — наверно, говорили люди, когда речь заходила обо мне. Милиционер на площади неоднократно подозрительно смотрел в мою сторону. "Не хватало еще, чтобы ты ко мне подошел", — думал я, подогревая себя. В общем, на душе у меня накипело…

Начало смеркаться. Ночь приютит страдальца. Самое главное, скроет букет от любопытных взглядов. Я уже и так выбирал самую темную часть улицы. Наконец, после заключительной и безрезультатной проверки на месте, я решил отправиться на станцию.

Вокзал был ярко освещен. Из только что прибывшего поезда высыпала толпа народа. Я искал глазами какой- нибудь самый незаметный угол, как вдруг услышал знакомый голос:

— Боже мой, Петр!

— Да, это я.

— Бедняжка! Ты давно тут?

— Нет… Всего лишь с утра…

В этот момент моя приятельница заметила "младенца" в моих руках.

— Какие прелестные цветы… — сказала она, хотя букет походил больше на увядший салат.

— Это тебе, — говорю. И, только отдав букет, я почувствовал, что моя рука почти окоченела.

Приятельница, очевидно, тронута, хотя не выражает этого, за что я ей сердечно благодарен. Она вообще все еще никак не может поверить, что я здесь, возле нее, на Церникском вокзале. И это вовсе не от повышенной недоверчивости: с того дня, как я обещал, что скоро буду, прошло немало месяцев.

После краткого разговора было решено, что мы можем позволить себе провести некоторое время вместе и поужинать в ресторане. Обратный путь был для меня небольшим триумфом. Больше не было никаких причин избегать освещенных мест и любопытных взглядов. Наоборот: смотрите сколько душе угодно.

Встреча, как видите, состоялась.

Да, встреча состоялась. При этой мысли, которая приносит мне известное удовлетворение, взгляд мой устремляется вверх. Небо выглядит совсем холодным. Скоро наступят сумерки. А меня ждут еще кое-какие дела. Гляжу на часы, надеваю плащ и нахлобучиваю шляпу на глаза, чтобы подчеркнуть, что мне предстоит серьезная работа, а не сентиментальные экскурсии в прошлое.

После чего выхожу на вторую стартовую дорожку. Дорожку, названную мной "Танев".

На улице еще достаточно светло, но первые проценты сумерек уже придают синеватый оттенок воздушной среде. Еще немного, и наступит тот неопределенный, даже таинственный вечерний миг, который поэты определяют как "коньячное время".

После длительного и сложного маневрирования в густой плотной толпе, движущейся по бульвару Георгия Димитрова, выхожу наконец на площадь. Некогда тут была узкая улочка, отделявшая городской сад от дворцового сада. Дальше следовал крутой поворот, за которым открывался вид на царский дворец. Начало бульвара было отмечено узенькой витриной ресторана "Элита", традиционным украшением которой был жареный поросенок с лимоном в зубах. Интерьер заведения так и остался для меня загадкой — я ничего не мог разглядеть через стеклянную дверь, задернутую изнутри белыми шторками.

Светские мои познания того периода пополнялись изучением широко открытых для обзора витрин кафе- кондитерских, следующих одна за другой. Популярность этих заведений определялась, главным образом, тем, что на людей, которые их посещали, можно было смотреть с улицы. На протяжении двухсот метров размещались самые роскошные кондитерские города, их было четыре: вначале "Болгария", затем "Савой", далее — "София", а напротив — "Царь-освободитель". Там я получал светское образование, не транжиря денег, которых у меня не было, и даже не тратя специально на это времени. За витринами этих заведений были собраны, словно в четырех огромных клетках, самые представительные экземпляры верхних слоев общества. В "Болгарии" за столиками с чашками выпитого и давно уже высохшего турецкого кофе шушукались преимущественно политиканы и аферисты всякого рода. Здесь обычно появлялись публично и иностранные гости, вносившие определенную экзотику в атмосферу местных сплетен и пересудов. Гостями чаще всего были некогда знаменитые, но временно потерявшие голос теноры или всевозможные шпионы, путешествующие по Востоку под видом лекторов. Изредка, когда у подъезда Дома учителя вывешивали табличку: "Вход свободный", мое юношеское любопытство приводило меня туда послушать кого-либо из этих лекторов. Однажды некий американский мыслитель произнес там речь на тему: "Христианская наука, или Путь к спасению", в другой раз отставной полковник из "Интеллидженс сервис" весьма увлекательно говорил о "Джоне Мильтоне, или Ностальгии по потерянному раю", имея в виду, вероятно, потерянное английское влияние на Востоке.

Публика в "Савое" была более эклектичной, но с преобладающим большинством женщин. Дамы в небрежноэлегантных позах располагались за столиками. Они сидели, закинув ногу на ногу, на них были шелковые чулки, такие блестящие и такие оранжевые, что ноги казались отлитыми из меди и тщательно натертыми тальком. Лица дам были очень белыми, неправдоподобно белыми — пудру в то время не экономили. На фоне этого мелового или мучного тона выдавались ужасающе красные губы, которым неизменно сообщалась форма сердца "а-ля Марта Эгерт". Следующая клетка — "София" — была трехэтажной, здесь пузырилась светская молодежь, всевозможные сынки и дочки, здесь играл оркестр и можно было танцевать. Что касается "Царя- освободителя", то там царила беспросветная скука: писатели, художники и всевозможные интеллектуалы. Многие из них уже с утра занимались поисками денег на чашку кофе, которую смаковали всю оставшуюся часть дня за каким-нибудь столиком.