Башня одиночества

— Простите, я не хотел вести себя неучтиво, — ответил Филипп, — и слишком прямолинейно, но, видите ли, у меня создалось впечатление, что вы стремитесь увидеть мои карты, не открывая своих. Ваш рассказ интересен и многое объясняет. Возможно, знание этого языка каким-то образом помогало ему в исследовании Книги Бытия.

А что касается послания, тех следов, о которых я вам говорил, то тут мне, к сожалению, похвастаться нечем, клянусь честью. Речь идет о книге, научном труде, опубликованном моим отцом много лет назад, под названием «Исследования в юго-восточной части Сахары»; перед некоторыми главами он написал ручкой фразы, содержащие некие указания, я пока не расшифровал их. В любом случае я не знаю, зачем он встречался с падре Антонелли и о чем они говорили. Возможно, при встрече он сообщил бы мне какие-либо сведения, указал след, благодаря которому я смогу продолжить поиски своего отца и найти его в этом бесконечном море песка. Надеюсь, то, что я вам сказал, убедит падре Антонелли принять меня. Я очень на это надеюсь…

— Книга Бытия… — повторил падре Бони, будто эти слова захватили его воображение. — Такая древняя книга. На чем основывались исследования вашего отца в столь трудной области, учитывая, что у него не было образования библеиста?

— Это мне неизвестно. Знаю только одно: он пришел к заключению, что персонажи Книги Бытия — реальные исторические личности.

Падре Бони едва сдержал изумление.

— Вы сказали «исторические»?

— Именно.

— Но, простите, что вы подразумеваете под этим словом? Вы ведь наверняка знаете, что даже наиболее консервативные ученые больше уже не считают, что человечество произошло от одной-единственной пары, мужчины и женщины по имени Адам и Ева…

— Не в этом смысле, — остановил его Филипп, — не в этом смысле. Видите ли, насколько я помню и насколько понял из доставшихся мне записей, касавшихся его исследований, отец пришел к выводу, что события, изложенные в Книге Бытия, отражают не генезис человеческого рода, а переход от палеолита к неолиту. Рай земной в его понимании был всего лишь символом, аллегорией той эпохи, когда человек составлял с природой единое целое и питался плодами земли и теми продуктами, которые получал от животных, — то есть это лишь символ палеолитической эры. А потом человек отважился вкусить плод с дерева познания добра и зла, иными словами, превратился в сознательное существо, обладающее сложным и деятельным разумом, вследствие чего постиг природу зла и потерял первородную невинность.

Филипп все больше воодушевлялся, словно выводы отца были плодом его собственных длительных изысканий.

— «В поте лица добывайте хлеб свой», — продолжил он, цитируя библейский текст. — Таков был приговор.

— Или же «возделывайте землю». Это и есть неолит, когда человек становится пастухом и землепашцем, обретает понятие собственности, начинает ковать металлы, чтобы делать сельскохозяйственные орудия, но также и оружие. Особенно оружие.

Падре Бони поднял брови.

— Мне кажется, это упрощенная теория, все сказанное достаточно очевидно. Древние поэты языческого мира выразили это в мифах о золотом веке и веке железном.

— Вы так считаете? Тогда скажите, могло ли человечество избежать этой эволюции, уклониться от понятия о Добре и Зле? Или эволюция была неотвратима, обусловлена последовательностью случайных событий, таких как изменение климата и окружающей среды, а также в конечном счете результатом генетического наследия человека? Но если это так, то в чем же состоит первородный грех? В чем повинен человеческий род, вынужденный терпеть ужасы насилия, сознание неотвратимости упадка и смерти?

— Автор Книги Бытия всего лишь пытался объяснить тайну присутствия в мире зла. Это аллегорический рассказ, который нельзя воспринимать буквально.

Филипп иронически улыбнулся:

— Пару веков назад подобное утверждение привело бы вас на костер. Вы удивляете меня, падре Бони. Кроме того, — добавил он, — если эволюция — это результат не случайности, а Божественного Провидения, определившего правила существования Вселенной и развития любой формы жизни, тогда проблема оказывается еще более заковыристой…

— Вы слишком забегаете вперед, Гаррет, — перебил его падре Бони. — Прежде всего дарвиновская теория эволюции не всеми принята и не доказана, в частности, в отношении человеческого рода. И даже теории расширения Вселенной еще не доказаны. Разум Господа — бездонный лабиринт, Гаррет, и наша самонадеянность смешна, — добавил священник. — Но скажите, что такого ваш отец надеялся отыскать в пустыне, чтобы обосновать свои, простите, весьма сомнительные теории?

— Не знаю. Клянусь вам, не знаю. Но возможно, тот документ, который обнаружил мой отец… Может, именно эта находка привела его сначала в Рим, а потом на безбрежные просторы пустыни. Теперь вы понимаете, что только падре Антонелли способен ответить мне на мой вопрос?

Падре Бони кивнул:

— Я постараюсь помочь вам, Гаррет, устрою вашу встречу с падре Антонелли, но при одном условии: узнав что-нибудь о двуязычном тексте, который ваш отец обнаружил в пустыне, вы расскажете это мне.

— Обещаю, — сказал Филипп. — Но почему этот текст так вас интересует? Вы ведь, по сути, даже не эпиграфист. Вы математик.

— Вы правы, — ответил падре Бони. — Видите ли, этот текст, возможно, содержит революционную математическую формулу, тем более если вспомнить, что он восходит к очень древней эпохе, эпохе элементарных математических знаний, как принято считать.

Филиппу хотелось продолжить расспросы, но он понял, что других ответов не получит. Бони был не из тех, кто готов бесплатно делиться информацией.

Он попрощался и направился к двери, но, взявшись за ручку, обернулся:

— Есть еще кое-что. Похоже, в этом квадрате Сахары происходят необъяснимые вещи. И именно там исчез мой отец десять лет назад. — И вышел из комнаты.

Проходя по длинному сумрачному коридору, Филипп столкнулся с молодым священником, торопливо шагавшим ему навстречу. Инстинктивно обернувшись, он увидел, что священник обернулся тоже, их взгляды на мгновение пересеклись, но оба молча пошли своей дорогой.

Молодой священник остановился возле кабинета падре Бони, тихонько постучал и открыл дверь.

— Входите, Хоган, — пригласил падре. — Есть новости?

— Да, — ответил тот. — Его держат в санатории, в небольшом городке на границе Лацио и Абруццо.

— Очень хорошо. И… как он?

— Он умирает, — помрачнел Хоган.

Бони порывисто встал:

— Значит, мы должны ехать немедленно. Мне необходимо с ним поговорить, пока еще не поздно.

Некоторое время спустя из ворот Сан-Дамазо выехал черный автомобиль с номерным знаком Ватикана, повернул в сторону Борго и скрылся на набережной Тибра.

Филипп в тот вечер ужинал в доме Джорджо Ливерани, но разговор не клеился. Он не мог забыть о недавней встрече: слова падре Бони показались ему странными и двусмысленными, а история о математической формуле не заслуживала особого доверия. Что на самом деле искал этот человек? Он довольно рано вернулся в свой пансион и, несмотря на усталость, снова открыл книгу отца, переданную ему полковником Жобером.

Первый шаг оказался легким, но если не удастся встретиться с падре Антонелли, значит, все впустую. Он спрашивал себя, связаны ли последующие послания с первым, потому что, если нет, он окажется в тупике. Кроме того, ему казалось, что посвящение на форзаце написано теми же чернилами и ручкой, что и все последующие послания, но он не смог разгадать его смысла. Возможно, отец еще много лет назад намеревался подарить ему эту книгу, но по какой-то причине так и не сделал этого.

Усталость одолела его, пока он искал ответ в словах и между страницами, и он заснул, прямо в одежде, на том самом диване, где лежал, читая книгу-

3

Автомобиль въехал на горную дорогу в Апеннинах, когда упали первые капли дождя. Через несколько мгновений асфальт стал черным и блестящим, деревья, обрамлявшие шоссе, согнулись от порывов постепенно усиливающегося ветра. Падре Хоган включил дворники и сбросил скорость, но падре Бони, до сих пор молчавший, сказал: