Горе побежденным (СИ)

 «Так это опиумный притон, - понял он. – Теперь понятно, почему старик – Сказочник».

 Тем временем опиумщик поманил деваху к себе.

 - Видишь лежак?  - тихим голосом спросил он, указывая в дальний угол. – Ложись и, как умри, поняла?

 «Девица» кивнула и выразительно посмотрела на своего «любовника».

 - Не смотри так, милая, – погладил «подругу» по кудлатому парику Яша. – Поспи, а я мигом обернусь и тебя заберу.

 - А если не заберёт, – хмыкнул Сказочник, – я тебя Яузе отдам.

 «Как это, Яузе?» - лихорадочно соображал Ипатов.

 И как-будто, услышав его мысли, Расписной шепнул:

 - Ты, цыпа, лежи и не пикай, пока мы не вернёмся. Здеся рядом каменный ход прямо к реке. Отседова «идут купаться» все хитровские «жмурики».

 У Александра Прохоровича в животе образовался ледяной ком.

 «Это значит, что отсюда они сплавляют всех мертвецов прямо в Яузу».

 Собакин похлопал его по спине и подтолкнул к нарам.

 - Я недолго, – сказал он почти своим голосом.

 Ипатов лёг на вонючее тряпьё, как в могилу.

   С помощью Расписного парочка беспрепятственно прошла два охранных поста банды и была остановлена только у последнего заграждения: вонючего отхожего места, загаженного до последней возможности ещё на подходе. Их стрёмный развлекался тем, что прицельно бросал нож в дощатую перегородку уборной. На сей раз Собакину пришлось остаться ждать в смрадном закутке, пока валет пошёл объясняться с шайкой. Наконец, Яшу Нерчинского допустили до Феди. Это был кряжистый мужик лет сорока с недоверчивым и угрюмым лицом, лысый и толстомордый. На его зубах поблёскивали золотые фиксы, в ушах висела золотая серьга, а на шее - толстая золотая цепь.

 - Баланду не трави, говори сразу, зачем пришёл, – предупредил гостя Федя, вертя в руках засаленную колоду карт.

 - Тебя навели на крышу, расписали, что там - клей, а там - порожняк. Будет большой шухер и всех вас сдадут в ломбард, –  просипел Собакин.

 - А кто ты такой, чтобы я тебе верил? – сощурился Рыжик.

 - Ты может и Лёнчика-Юшку не знаешь?

 - Каждый сам по себе. С каких пор у него забота, что я завалюсь?

 - У нас там свой интерес.

 - Мне на это нас…ть – огрызнулся Федя.

 - Ладно. Значит, не договорились. Адью.

 - Погодь. О чем не договорились? – занервничал Рыжик. – Ты ж ничего не предложил.

 - Тебе мало, что тебя предупредили?

 - А может, ты меня с твоим Лёнчиком на понт берёшь? Может, вы решили сами  дармовую  покупочку сделать?

 - Тебе решать, Рыжик, – согласился Собакин. – Можешь сам проверить, кто туфту гонит. Но, только, тогда - не обессудь. И я с тобой не прощаюсь. Свидимся на холодке, когда ты будешь нары нюхать и мне пятки лизать, чтобы я тебя обратил до родной Хитровки.

 - Кончай базлать, – остановил его Федя. – Что ты, в натуре, предлагаешь?

 - Расскажи мне про дело, которое тебе дядя предложил, а я тебе скажу, как его обойти без базара.

 Федя засопел. Жаба недоверия сидела на его жирной груди. Собакин это понял и дожал:

 - Я закон знаю, Рыжик. Давай, сунемся вместе. Если наводка чистая – весь хабар твой. Мне нужен только дядя с конфетой. Эту сладость тебе всё равно не проглотить.

 - Это почему же?

 - За эту цацку за тобой не только легавые, но и чужие до дубака будут гоняться. Тебе это надо? – вразумлял уголовника Собакин.

 - А тебе? – прищурился Федя.

 - Мне дядя нужен. За ним должок.

 - Если он, падла, меня подставить хотел – за ним такой должок будет, что пожалеет, что родился.

 - Не гоношись, – осадил его Клоун. – Дядя – мой. И не вздумай масть менять, понял? Если бы не я, после липового-то клея, ты бы со своими, как пить дать, попался. И получается, Федя, что ты в кабале у меня, по-любому.

 Все замолчали.

 - Значит так, – улыбнулся Федя золотым ртом. – Мне ваши с Юшкой заморочки не нужны. На мой век рыжиков хватит. Ты зря здесь пуп рвал. Я ведь этому барбосу во взаимности отказал. Он от меня ни с чем ушёл. А тебе я дал выступить, чтобы узнать, что тогда ко мне приплыло: порожняк с дерьмом или дело фартовое. Так что - никакой кабалы, запомни. Ты ещё мне, сявка залётная, отстегнёшь, если хочешь этого дядю взлохматить.

 Собакин заиграл скулами:

 - Сколько?

 - Пятьдесят николаевских.  И, за твой выход отсюда - столько же.

 - Афиша не треснет? – взвился Клоун. – Это ты так рассудил вместо благодарности?

 - Заткни хлебало, не в церкви. Не я к тебе пришёл, а ты ко мне, – отрезал  Федя. – Пошли  валета к своим – пусть принесёт мне рыжики, тогда разговор будет, – подвёл черту уголовник и поманил своих. – А мы гонца здесь ждать будем. В «святцы» игранём - время скоротаем.

 - Ну, смотри, Федя, -  попытался изменить ситуацию Собакин. – Может и тебе приведётся попросить меня забрать с морозца! Припомню я тебе эти рыжики, когда в колодках пердячим паром изойдёшь на руде и запросишься домой. Весь свой цветняк отдашь, чтобы я тебя сюда вернул, а я тогда посмеюся над тобой. Мой черёд будет базарить, кто к кому пришёл!

 Федя засопел. Вокруг своего туза засопела кодла и заиграла кастетами да ножиками. Вообще-то, Рыжик был вор осторожный (потому и гулял так долго на свободе) и риска не любил. Он прикинул, что лучше решить это дело миром. И не столько он боялся обидеть этого Яшу Нерчинского (хотя кто знает, как житуха сложится?), сколько не хотел разозлить Лёнчика-Юшку. Этого авторитета он уважал и боялся. Недаром его Юшкой кличут. Кровь – дело серьёзное. В этой самой кровищи Лёнчик не по колени, а по саму репицу стоял. Дело-то, видно нешуточное, и люди собрались серьёзные – пусть сами разбираются. Свои рыжики он в другом месте без шума надыбает.

  Федя цыкнул на своих и, растягивая рот в кривой ухмылке, сказал:

 - Ладно, чего ты зас…л? Шучу я. Но за дядю мне причитается.

 - Само собой, – повеселел Собакин. – Ты устроишь мне с ним встречу в ажуре, а я тебе там же отсчитаю пять червонцев.

 - Значит так, – решил Рыжик, – посылай свою расписную хохлому за «николашками», а я своего человека за дядей, – и широко улыбнулся фиксами. - Он моего ответа дожидается, а я всё медлил, и выходит - не зря.

 Собакин вытащил из-за голенища клочок бумаги с огрызком карандаша, быстро чиркнул записку Канделяброву и отдал её валету, объяснив как найти того, кто даст деньги. Ошалевший от такого поворота событий, Расписной только моргал глазами.

 - Сейчас часа четыре утра. Значит, к двенадцати, когда с площади уйдут шабашники, подгребай в «Сибирь», - учил валета Рыжик. - Не тяни: дядя ждать не будет – он здеся бывать опасается.

 Несколько часов Собакин резался с ворьём в карты, пил мерзкую водку и проиграл Феде два рубля с мелочью.

 Тот потеплел и разговорился.

 - Этот барбос вышел на меня через знакомого барыгу, на Птичке.

 - На Трубной?

 - Ну. Бубнил, что есть хороший клей на Пречистенке. Дескать, зайдёте, как к себе. На первом этаже - никого. Наверх не суйтесь – там хозяйка. Ей чтой-то подольют, чтобы лучше сны смотрела. Говорил, что внизу - добра столько, что не унести. Дяде нужно будет сразу свинтить и вынести гайку, у которой камушек с червоточиной  внутри, и мы - квиты.

 - Где лежит это кольцо? Ну, гайка?

 - Без понятия.

 - А как он выглядит, этот твой дядя?

 - Не фартовый, точно. Такие только по Тверской гуляют.

 - А лет ему сколько? Какой масти? – настырничал Яша.

 - Отдзынь, достал. Придёт – сам увидишь, – увернулся Федя.

 - А где этот дом? Адрес сказал?

 - Отвали, сказал.

 - А чего ты сразу-то не согласился?

 - Не в цвет мне это дело.

 - Чего так?

 - На Пречистенке сработать – это тебе не в гадюшнике  задрипанном  покупочку сбацать. Тут засыпаться – раз плюнуть. Место чистое, на каждом углу постовой. Если и возьмёшь барахло – так его ещё оттедова унести надо. Там ни одной стоящей подворотни нет. И на штенгель плохая надёжа. Не на себе же всё переть. Пока мы дом будем потрошить, околоточный унтер наш возок обшмонает сверху до низу и станет дожидаться нас, как дорогих гостей. А ты ещё вякнул, что он жёлтый, как лимон.