Жизнь в стиле С (СИ)

— Зачем же вы его сдаете?

— Мавр сделал свое дело, мавр должен уйти. Террор, как форма борьбы изжил себя. Его кровавым героям пора на помойку истории.

Основной причиной, как понял Матвеев, по которой на террор, накладывалось табу, было настойчивое желание западно-европейских и заокеанских инвесторов заставить подшефные партии превратить единичные акции в массовые народные выступления. Что ни как ни устраивало полицию.

— Вы и Надежда Антоновна совершаете благородное дело, спасая страну от кровавого монстра….

— Давайте, по сути, — Матвеев скривился, будто от зубной боли. Он терпеть не мог, когда с ним обращались, как с идиотом. Прагматизм полицейской операции был более чем очевиден. Объявляя во всеуслышание, что первое лицо БО эсеров является платным осведомителем, сыск дискредитировал идею террора, лишал боевую работу смысла, демонстрировал миру разброд, царящий в рядах партии социал-революционеров, продажность ее верхов, неуправляемость низов и, как следствие, не перспективность финансирования подобной организации. Удар грозил превратить эсеров из лидеров революционного движения в аутсайдеров. Ведь без денег «щедрых меценатов» грозная общественная, сила, властительница умов и душ должна была стать тем, кем была на самом деле. Горсткой жалких болтунов.

Борис Николаевич вежливо улыбнулся:

— Суть такова: пока ваша супруга не исполнит свой гражданский долг, ваши банковские депозиты будут заморожены, а завод не получит ни копейки в уплату от военного ведомства.

Матвеев побледнел. Год назад он отхватил выгодный государственный заказ на изготовление приборов навигации для военных кораблей и. чтобы его выполнить, приобрел массу дорогостоящего оборудования. Теперь, если военные не рассчитаются, завод обанкротится, он разорится.

— Круто… — Павел с трудом перевел дух. Не только Надю взяли за горло. Его тоже ухватили за одно место.

— Как только Надежда Антоновна выполнит задание, вы будете свободны. Потому не стоит нервничать и изводить себя. Что случилось, то случилось. На все воля Божья.

— Божья или полицейская?

— Все мы в Его руках. И полицейские, и капиталисты, и революционеры.

В благостных призывах поскрипывала сталь. И скука. Взывать к подвигам и морализировать было для Лаубе делом привычным.

— Давайте-ка, оставим высокие материи, вернемся к делам земным. Итак, вы с женой отправляетесь за границу. Цель поездки: на месте ознакомиться с купленной вами недвижимостью. Ольга на всякий случай остается в России. Вместо нее вас будет сопровождать наш сотрудник. Он приглядит за развитием событий и, если понадобится, как юрист. поможет разобраться с вашими швейцарскими партнерами. Все ясно?

Матвеев затянулся сигарой и предложил, наконец, то, ради чего затеял встречу:

— В общих чертах. Но, может быть, Наде лучше не ехать? Я сам передам документы и сам потолкую с Ярмолюком. Вам ведь важен результат, не так ли? Я сумею обеспечить его.

— Это исключено, — Лаубе небрежным жестом отмел возражения. — Вы для ЦК и для Ярмолюка — пустое место. С вами никто не станет разговаривать.

— Ну, а газеты? Ради сенсации, они охотно опубликуют материал.

— Также охотно они напечатают на следующий день и опровержение.

— Что же изменится, если это сделает Надежда?

— Обвинения обретут силу. Госпожа Матвеева всегда умела заставить своих коллег по партии прислушаться к себе. Нынешний случай — не исключение.

— Вы намекаете, что Надин должна шантажировать ЦК? — говорить об опасности с человеком, посылавшим его жену на смерть было бессмысленно.

— Ее никто не тронет пальцем, — уверил Лаубе. — Об этом позаботился Люборецкий. Надежда Антоновна наследует дневники Прохора Львовича, появление которых сулит эсерам множество неприятностей. Чтобы избежать их, теперь, после смерти Люборецкого, ЦК будет сдувать с вашей супруги пылинки, и уж, конечно, не только примет всерьез ее заявление о предательстве Ярмолюка, но и отыщет аргументы, способные убедить главу БО оставить политическую карьеру. Не стану, вас обманывать, риск все же есть. Генрих Францевич — личность одиозная и прессинг со стороны партии может воспринять не адекватно. Потому операцию лучше начать с беседы с ним. Он сам сообразит, что к чему и сделает, надеюсь, правильные выводы.

Матвеев кивнул уныло

— Я тоже на это надеюсь.

— Тогда, прощайте.

— Позвольте, напоследок, один вопрос? Исключительно для спокойствия Надежды Антоновны.

— Валяйте.

— Жизни Виталика Орлова и этой красивой брюнеточки ничего не угрожает? Надя вбила себе в голову, что должна их спасти.

— К мальчишке у нас претензий нет. Ну, а барышня теперь, конечно, на крючке. Впрочем, если она захочет оставить террор, мы возражать не будем. Что касается госпожи Матвеевой, то лучше бы она не о революционерах радела, а детишек рожала. Что за времена, что за нравы нынче! — В голосе Лаубе звучало почти искреннее возмущение. — Все только о высоком помышляют, о долге, о миссии. Нет, прежде простые человеческие обязанности исполнить, честно отработать свое естественное предназначение. Женщина должна рожать и растить детей. Мужчина обязан заботиться о своих близких. Глядишь, и не понадобятся никакие революции, будет в обществе и так порядок и благолепие.

С азбучной правдой хотелось согласиться. Матвеев считал так же: рожать, растить и заботиться — рецепт социального спасения был прост.

— Если вы отправитесь в Швейцарию через неделю, то, как раз застанете господина Ярмолюка на месте. В сентябре он обычно отдыхает в Ницце и партийными делами не занимается. Так что, лучше поторопиться.

— Через неделю, значит через неделю, — спорить было не о чем.

Женева встретила Матвеевых дождями. Проливные, холодные, они были созвучны траурным настроениям.

— Бедный, бедный, Прохор Львович… — Надин не давали покоя воспоминания, связанные с редкими и не особенно впечатлившими когда-то, интимными свиданиями с Люборецким. Хоть по принуждению, партийного задания ради, занималась она сексом со стариком, а тело вспыхивало страстью, наливалось нежностью и желанием. Прохор Львович многое уже не мог, но многое умел и этим покорял. Сексуальная повинность была не в тягость. Не только характер вырастил в ней Люборецкий, но и женственность затронул, чувств коснулся. И теперь, осиротевшие, чувства ныли, точили душу болью.

Не добавляла радости и мысль о предстоящем задании.

По большому счету, разоблачить Ярмолюка Надин очень даже хотелось. Неплохо было бы и ЦК наказать. И по террору нанести удар. Это для сопливых дилетантов член ЦК, партия, Боевая Организация — понятия святые и светлые. А для нее, познавшей истинную цену и людям этим, и их делам, все давно ни почем. Для нее Генрих Ярмолюк — не кумир, а один из бывших любовников и сутенер. ЦК — не обитель честнот, а свора говорунов и лентяев. Террору и вовсе приличных определений не достало. Все эсеровское движение заслужило хорошего пинка. Тем не менее, переходить в разряд врагов партии не хотелось.

Паша сказал:

— Сделай, как они велят, плюнь и забудь. Мы в капкане, они диктуют правила, другого выхода нет.

«Выхода нет» — в устах Павла звучало, как приговор. Особенно удручало промелькнувшее ненароком «мы». Видимо, Пашу тоже его взяли в оборот.

Надин собиралась на встречу, успокаивала себя, приговаривала: сделаю, плюну, забуду. Если выкручусь, конечно, следовало добавить. От мысли о предстоящем сердце ныло от тоски.

Предположение Пети Травкина о наличии в партии человека, наделенного невероятной силой внушения, имело серьезное основание. Надин знала людей, которые после общения с Ярмолюком менялись самым радикальным образом. Словно по мановению волшебной палочки после получасовой беседы думающие, ищущие ребята превращались в фанатиков, помышляющих только о жертвенности и подвиге, и почитали Генриха, как Бога. Саму Надин не миновала чаша сия.

После первого же свидания с маленьким, толстым, некрасивым и неопрятным Генрихом Надин потерла голову. Ярмолюк казался ей олицетворением женских грез и желаний. Она готова была целовать его ноги. Что и делала регулярно. А началось все так: они сидели за столом вчетвером, Надин, Артем Березин — тогдашний ее интимный приятель и Генрих с женой; обсуждали новости, ужинали. Яролюки Надин не нравились. Он — своей бесцеремонностью, она — рыбьим немым безучастием. И квартира Ярмолюков — мало вкуса, много дорогих вещей — не нравилась Надин. Даже угощение — вино, салат и мясо из ближайшего ресторана вызывали глухое неприятие. Потная же ладонь Генриха на колене Надин и вовсе была основанием для скандала. Но, комкая шелк юбки, ладонь ползла по бедру выше, выше, а Надин, удивляясь охватившей ее ленивой покорности, не предпринимала ничего. С тем же коровьим смирением она отдалась Ярмолюку в хозяйкой спальне, куда заскочила на минутку поправить прическу.