Мученик

Болтфут вытащил кинжал и вытер кровь о носовой платок.

— Давай-ка, Диего, пошевеливайся. Хватай его за ноги, а я за руки.

Стенли был тяжелый, но им хватило сил, чтобы без особого труда оттащить его на палубу. Диего отпустил ноги Стенли, и они с глухим стуком упали на деревянную палубу. Он огляделся. Дозорного поблизости не было. Диего сделал знак Болтфуту, затем снова схватил Стенли за ноги. Они быстро подняли его и перебросили за кормовой фальшборт. Наконец, они столкнули его в волны, словно камень. Плеска почти не было слышно.

— На корм рыбам, — произнес Диего.

— Боюсь, Диего, застрянет он у них в глотке. Из предателя аппетитного блюда не получится.

Из-за густого тумана Джон Шекспир продвигался очень медленно, но все же он ехал вперед, едва нащупывая то, что он считал дорогой. Только когда на короткое время туман рассеивался, он пускал лошадь рысью. Время от времени мимо него на восток в сторону Лондона проезжали повозки или всадники. Значит, дорогу он выбрал верно. Это ободряло. Но никто из опрашиваемых им не видел высокого всадника с приметами Херрика. След остывал.

Ориентируясь по мильным камням, что попадались ему на дороге, Джон подсчитал, что к полудню окажется на полпути к Плимуту. Спина болела, а бедра стерлись в кровь о седло, но на отдых он не останавливался. Ему необходимо наверстать упущенное время. Цель ускользала от него, словно привидение или несбыточная мечта.

Но Шекспир двигался вперед. С наступлением ночи он намеревался продолжать путь, но не смог. Дороги было не видно. Уж лучше он восстановит силы. Незадолго до этого Шекспир проехал мимо большой таверны и повернул к ней. Окна таверны были ярко освещены, маня усталого путника. Денег, которые одолжила ему хозяйка «Белого Пса», как раз хватало на одну ночь.

Отужинав жареной дичью и овощами, он заперся в предложенной ему хозяевами небольшой комнатке, помолился, после чего закрыл глаза и проспал до рассвета.

Открыв глаза, Шекспир увидел, что туман рассеялся. Был ясный день, в небе плыли лишь несколько белых облаков. С наступлением ночи он должен быть в Плимуте. Если на то будет Божья воля, он прибудет вовремя.

Томас Вуд смирился со смертью. В минуты затишья, между пытками, он обращался к Господу и молился о детях.

Топклифф так ничего у него и не выведал. Вуд всегда думал, что он не рожден для мученичества, но все же его не сломили ни дыба, ни кандалы. Да и что он мог рассказать? Что иезуитский священник по имени Коттон и другой, которого звали Херрик, проживали в его доме в Доугейте? Больше он ничего не мог рассказать, поскольку не знал, куда они направились. Пытки были теперь бессмысленны, и поводом к ним была лишь злоба. Когда Топклифф или его ученик, Джонс, насмехались над ним или угрожали смертью, он воспринимал это с хладнокровием на грани радости. Все, что могло прекратить эти муки, было для него благом.

Он всегда представлял себе, что дыба — это самая страшная пытка, которую придумал человек, но ее было легче вынести, чем кандалы. Ему казалось, что боль от кандалов, когда его подвешивали, сродни той боли, что испытал Христос, но потом он ругал себя за такие недостойные мысли: кто он такой, чтобы уподоблять свои мучения тому, что испытал Сын Божий?

Он умрет здесь, но это его не волновало. Он боялся за судьбу Грейс и Эндрю. Как они будут без него? В своем завещании он указал, что дети остаются под опекой Кэтрин Марвелл. Но что, если все, что ему принадлежит, будет конфисковано в пользу уплаты штрафа и попадет в руки такого, как Топклифф? Только ради этого он должен молчать. Никаких признаний, какой бы мучительной ни была боль.

Вуд почти не чувствовал зловония камеры. Он лежал на грязной соломе не в состоянии пошевелиться. Он не мог поднять рук, чтобы поесть, так что почти не ел и не пил. Ноги тоже его не слушались, и в туалет ему приходилось ходить под себя.

Однажды ему, словно во сне, явилась Маргарет. Он не знал, был ли это день или ночь, ибо ничего из внешнего мира не проникало в узкую камеру в доме смерти Топклиффа. Она была с ним, ярко светилась в тонкой дымке, легкая, как пушинка. Маргарет намочила ткань холодной водой и промокнула его лоб. Она поцеловала его в губы, и, хотя она не произнесла ни звука, ему казалось, она говорит, чтобы он потерпел и все будет хорошо. Спи, Томас, спи, и все будет хорошо. Скоро мы будем вместе.

Топклифф расхаживал взад-вперед. Он только что вернулся из частных апартаментов королевы, и она как бы невзначай спросила его об иезуитах.

— Господин Топклифф, я полагала, что увижу их в Тауэре еще до этой встречи, особенно кузена лорда Берли Саутвелла. Вы еще месяц тому назад говорили мне, и я хорошо это помню, что он почти у вас в руках.

Ниточкой к этим иезуитам, и он это знал, были Кэтрин Марвелл и дети Вуда. Если Вуду пригрозить пыткой или смертью его детей или Кэтрин Марвелл, он заговорит не хуже кумушек, что болтают у церкви по воскресеньям. Вуд хорошо знал Саутвелла; он приведет его к этому осиному гнезду папистов.

— Дик, скажи мне еще раз, ты действительно поверил, что ее там нет, что она уехала в Йорк?

Ричард Янг сидел у окна в прихожей дома Топклиффа. В комнате нечем было дышать от дыма трубки, которую курил Топклифф.

— Тогда мне казалось, что это правда. Но сейчас я не так в этом уверен. Служанка могла и соврать.

— Может, привезти ее сюда?

— По какому обвинению? У меня нет доказательств, что она хотя бы папистка. В приходе все считают ее прилежной прихожанкой нашей церкви.

Топклифф глубоко затянулся и продолжил вышагивать взад-вперед. Королева говорила с ним как бы в шутку, но ее шутливый тон означал: «Я глубоко разочарована вашей неудачей, господин Топклифф. Я теряю терпение».

— За домом наблюдают?

Янг кивнул.

— Я оставил там своего сержанта и послал другого ему на смену. Это небольшой дом, он хорошо просматривается, и его будет легко обыскать. Если девица Марвелл решится выйти, ее сразу же арестуют.

— Хорошо. — Топклифф должен найти этого иезуита. И поэтому нужно заставить Томаса Вуда говорить. Когда он увидит Кэтрин Марвелл на дыбе, с искаженным страхом лицом, услышит, как трещат ее суставы, то расскажет все, что знает. Сведения польются рекой. — Тысяча смертей папе и его приспешникам! Дик, нам нужно туда вернуться. С вооруженным отрядом и быстро. Если эта женщина там — а я полагаю, что так оно и есть, — мы должны забрать ее прежде, чем поднимется шум, и прежде, чем вмешается Уолсингем или кто-нибудь еще. Это наш единственный путь. Как только она окажется у нас в руках, ничто в этом мире не сможет вырвать ее у нас, пока мы не добьемся того, чего нам нужно, обещаю тебе. Мы должны это сделать, Дик, и успеть до возвращения Шекспира. Уолсингем, без сомнения, будет в бешенстве. Он сочтет, что мы перешли ему дорогу, наложили кучу ему под дверь. Но уж лучше я поссорюсь с ним, чем с нашей Золотой Девой. Собери отряд персевантов, десятерых наших лучших людей. Выступаем до рассвета.

Глава 40

Миновав Эксетер, Шекспир заметил, что местность резко изменилась. Вскоре он очутился в непроходимом болоте. Куда бы он ни взглянул, — всюду только трясина и камни. Вокруг паслись дикие лошади. Он проехал мимо цыганского табора, где над костром висел котелок.

Теперь Шекспир был уверен, что двигается в нужном направлении. Он знал, что это юго-восточная окраина Дартмура, да и по наезженной дороге легче ехать, чем по лесной местности, в которой легко заблудиться. У южной оконечности болот растительности стало больше, и Шекспир обнаружил, что спускается в лесистую долину. У него был выбор: отправиться прямо в Плимут или сначала в Баклэнд-Эбби, на случай, если вице-адмирал направился прямо туда.

Где Дрейк наиболее уязвимым? В Баклэнд-Эбби наверняка большой и постоянный штат слуг, которые сразу же заметят незнакомца, но там невозможно обеспечить абсолютную защиту и днем и ночью. Херрик мог наблюдать с расстояния и выбрать время и место для нападения.