Без срока давности

Могилевский снова ядовито улыбнулся, но, столкнувшись с раздраженным взглядом Лапшина, который еле сдерживал появившуюся неприязнь к этому злобно-льстивому шуту и мракобесу, попробовал разрядить атмосферу другим способом:

— А что, товарищ полковник, может, нам по случаю столь близкого знакомства с лабораторией «X» чего-нибудь выпить? Есть вино, водка, спирт… Закуска кой-какая тоже найдется…

— Да нет, спасибо.

Могилевский расценил его отказ по-своему.

— Если бояться отравы, то, кроме сырых куриных яиц, и есть ничего нельзя, — с издевкой произнес он. — Туда пока подмешивать яд не научились. А еще можно перед трапезой сливочного маслица поесть. Говорят, тоже спасает.

— На себе не пробовали?

— Не довелось. Так, как я понял, продолжение знакомства с нашей работой отложим на потом?

Лапшин решительно кивнул и зашагал к выходу. Не заходя в свой кабинет, он направился прямо к заместителю наркома внутренних дел. Едва переступив порог, он запальчиво выплеснул наружу все, что накипело в его душе:

— Товарищ Меркулов! Я только что познакомился с деятельностью спецлаборатории доктора Могилевского. Там вершатся самые настоящие убийства… Вы посвящены в то, что у него происходит?

— В общем-то да.

— Но это ведь жуткое средневековье. В наше время так измываться над людьми нельзя. Есть же законный порядок приводить смертную казнь в исполнение, — недоумевал Лапшин.

— Что-то не совсем вас, товарищ Лапшин, понимаю. К чему это вы историю вспомнили? Вы что, заступаетесь за осужденных врагов народа, за опасных преступников? Они же все приговорены к расстрелу. Да, если хотите, эти люди должны благодарить Бога, что ниспослал им возможность принять смерть неожиданно, без процедуры расстрела.

— Я вовсе не собираюсь защищать преступников, товарищ заместитель наркома. Но порядок приведения смертной казни в исполнение установлен приказами товарища Берии…

— Ты вот что, дорогой. Нечего мне про приказы напоминать. Они мне не хуже тебя известны. Занимайся лучше своим делом. А коль ты такой сердобольный, не суй больше в эту лабораторию своего носа, не расстраивай себе нервы. Это я тебе по-человечески напоминаю, как уважаемому мною товарищу. Надеюсь, ты меня понял?

— Так точно, товарищ генерал.

Лапшин все понял. В дела Могилевского он больше никогда не вмешивался. Но последствия его разговора с Меркуловым все же не заставили себя ждать. Вскоре Берия на одном из своих совещаний объявил об очередной реорганизации аппарата НКВД. Токсикологическая лаборатория Могилевского — изыскание новых ядов и наркотических средств для оперативного применения (так теперь она именовалась в лексиконе бериевского ведомства), бактериологическая лаборатория Муромцева — разработка болезнетворных бактерий для тех же целей, лаборатория телемеханических приборов Монина — лаборатория по изготовлению документов оперативного прикрытия, фотомеханических приборов переходили от Лапшина в подчинение к другому, более сговорчивому и молчаливому начальнику. Такие качества, как промолчать где надо, не выплескивать эмоций перед руководством, умение правильно сориентироваться в ситуации и поддержать идею старшего начальника — не только основные условия выживания, но и залог служебного роста в обстановке, в которой правят бал не закон и порядочность, а сила и произвол.

Покладистость, исполнительность Могилевского импонировали руководству НКВД с самого начала. Первые положительные результаты лаборатории в создании эффективных средств физического устранения неугодных людей утвердили Берию и Меркулова в безошибочности сделанной ими ставки на этого человека. А с началом войны акции лаборатории, а следовательно и ее руководителя, сразу же заметно поднялись в цене. Тогда возникла особая потребность в большом количестве специальных средств для диверсионных групп, партизанских отрядов и советской агентуры, действовавшей во вражеском тылу и на чужой территории. Прибавилось много работы и внутри страны.

Видя, как уважительно относится к нему высшее руководство, Могилевский решил воспользоваться благоприятной ситуацией. Первым делом намекнул про награды. Наверху отнеслись с пониманием. Конечно, самых высоких почестей во время войны должны удостаиваться люди, совершающие подвиги в действующей армии, проявляющие мужество и героизм в боях с врагом. Но это вовсе не означает забвения тех, кто трудится в тылу. Словом, с орденами все прошло вполне гладко. Труды Могилевского получили официальное признание. Он стал орденоносцем.

«Настала пора осуществить и главную мечту, — подумал Григорий Моисеевич. — Стать профессором». Все сдерживало единственное препятствие — требовалась диссертация. А ее не было. И Могилевский начал вести тонкую дипломатию.

По поводу ученой степени он осторожно обмолвился заместителю наркома Меркулову:

— Когда за научной деятельностью лаборатории стоит профессор, доктор наук, она выглядит достаточно солидно и ни у кого не возникает сомнений относительно научно-исследовательской направленности этого заведения.

Однако, выслушав доводы Григория Моисеевича, Меркулов просто отмахнулся: дескать, дело не в степенях и званиях, а в результатах. Родина же верных сынов никогда не забывает. Два ордена на груди — разве не свидетельство достойной оценки заслуг?

Тогда начальник лаборатории решил зайти с другой стороны. Обратился за протекцией к бывшему шефу — полковнику Филимонову. Тот знал подходы к руководству. Мог одним махом решить любые проблемы, особенно если был в них заинтересован. Филимонов согласился поддержать Могилевского и отправился к Меркулову.

— Чего ты лезешь в чужие дела? — одернул его заместитель наркома. — Он уже обращался с этой просьбой. Что, разве в этом есть такая необходимость?

— Мне кажется, полковник Могилевский этого вполне достоин.

— Тоже мне — достоин! Только вот доктором каких наук его делать? Ты об этом не подумал? Сначала стоило бы с этим определиться, — окончательно осадил энтузиазм ходатая Меркулов.

— Медицинских, наверное…

— Вот именно — наверное, — с усмешкой передразнил Меркулов. — Медицина вообще-то лечит, а у нас людей калечат, отправляют на тот свет. Улавливаешь разницу? А твой протеже Могилевский в ангелы от медицины рвется, ни много ни мало — в доктора наук. Тоже мне — светило. Когда же это и о чем он успел диссертацию нацарапать?

— Говорит, будто много лет усиленно работает над важной темой. Ее когда-то отклонили, якобы потому, что соискатель — сотрудник НКВД.

Филимонов наступил Меркулову на больную мозоль. Тот сразу же вскипел:

— Как это прикажешь понимать?

— Да вроде объяснили, что в НКВД совсем другой наукой занимаются — преступников обезвреживают. Пускай, мол, по этой тематике и пишут свои диссертации. Саботаж какой-то…

Филимонов понял, что попал в цель. О чести своего ведомства Меркулов беспокоился постоянно. И не терпел даже малейших попыток принизить его значимость.

— Саботаж, говоришь! А ну-ка давай сюда этого Могилевского!

Через пять минут начальник лаборатории стоял по стойке «смирно» в кабинете заместителя наркома, держа в опущенной по швам руке тоненькую папку с заранее заготовленными бумагами.

— Так что, именитые ученые мужи почитают нас, сотрудников НКВД, за низший сорт людей, за простых городовых? — сразу же ошарашил Меркулов перепуганного насмерть Могилевского, который уже был и не рад, что заварил всю эту кашу. — Почему они отказали тебе в присвоении докторской степени?

— Главным образом, потому что я из органов, — робко ответил Григорий Моисеевич, предусмотрительно предупрежденный Филимоновым о содержании его предыдущего разговора с высоким начальником. — Ну еще из-за секретности. Не мог же я в своих работах отразить результаты наших секретных исследований, привести данные экспериментов…

— Что от меня требуется?

— Да, собственно, самая малость. У меня в общем-то все уже готово. Отзывы есть. Академик Сперанский, член-корреспондент Гращенков, профессора Гаврилов, Муромцев, Тарусов, Франк…