Без срока давности

Могилевский подвел начальника отдела к двери с табличкой «Аптека».

— Здесь находится наша фармацея. Пилюли, порошки, ампулы… Итак, мы исходим из принципа: в распоряжении каждого исполнителя должно иметься в наличии не меньше десятка различных комбинаций уничтожения потенциальной жертвы при помощи яда. Главная задача — чтобы жертва полностью доверяла человеку в белом халате, или, если можно так сказать, вершителю своей судьбы — тому, кто будет ставить последнюю точку в ее жизни.

— Понятно.

— Вот смотрите!

С этими словами Могилевский повернул массивный сейфовый ключ и распахнул тяжелые створки металлического шкафа. Внутри он был оборудован многочисленными ячейками, каждая из которых обозначалась порядковым номером.

— Выдвигаем ящичек с номером… Например, этот!

Лапшин увидел, что изнутри этот продолговатый ящик был разделен на десяток более мелких отделений с переборками. В них лежали пакетики, мелкие коробочки, бутылочки, пузырьки, ампулы.

— Это и есть ваши ядовитые препараты?

— Совершенно верно! Только хочу обратить ваше внимание, уважаемый товарищ начальник, ни на одном из них вы не увидите ни единой надписи. Попади все это в руки постороннему человеку… Впрочем, почему постороннему — даже любому сотруднику нашей спецлаборатории, исключая, может быть, лаборанта Хилова, никто из них не сможет определить, какой в его руках препарат, как его применять и как он действует.

— Предосторожности в этом деле вовсе не мешают.

— Вот именно. Теперь давайте посмотрим на содержимое соседнего сейфа, — предложил Могилевский, приглашая Лапшина к точно такому же массивному железному шкафу. — Здесь хранятся секреты использования препаратов. Ключ от этого сейфа я всегда ношу при себе и никогда не выпускаю из рук.

Словно заправский фокусник, Могилевский открыл второй сейф, извлек из него небольшой фанерный ящичек. В нем также имелось множество перегородок, а в каждой маленькой ячейке Лежали стопки заполненных мелким почерком картонных карточек.

— Как я понял, здесь шифр содержимого сейфа с ядами, — констатировал Лапшин.

— И снова вы совершенно правы. Это классификационная картотека своего рода инструкций. Через них в складском аптечном сейфе можно подобрать любой препарат, соответствующий предстоящему заданию.

Лапшин с неподдельным интересом стал перебирать карточки. «Использование фактора существующей болезни», «Использование в естественной природной ситуации», «Использование в служебной обстановке», «Использование в интимной обстановке», «Использование в ресторане, в гостях»…

— Как видите, здесь рекомендации на все случаи жизни, в полном соответствии с заказом на ликвидацию «пациента». Вот посмотрите, инструкции к препарату для использования в пивной. Рекомендуется из ячейки номер шестнадцать-гэ, который лучше всего действует, когда его подмешивают в бокал с пивом. Причем, обратите внимание, рекомендацией предлагается широкий выбор средств в зависимости от желаемого варианта умерщвления жертвы: мгновенный, через час, через два часа, через пять и так далее. Здесь же есть рекомендация на препарат в комбинации со снотворным. И, наконец, поправки на индивидуальные особенности субъекта в зависимости от возраста, веса, физического состояния. Главным достоинством этих препаратов является гарантия достижения намеченного результата и последующее быстрое выведение токсина из организма. Все происходит бесследно.

— Понятно, — коротко произнес Лапшин.

— Давайте теперь возьмем картотеку «Использование фактора существующей болезни». К вашим услугам полный набор препаратов для сердечников, туберкулезников, больных гриппом, пневмонией и так далее… Как видите, все систематизировано и поставлено на научную основу.

— Признаюсь, в изобретательности вам не откажешь.

— Понимаете, — продолжал Могилевский посвящать начальника в свои тайны, — всегда считалось, что хороший яд не оставляет следов, а от плохого появляются внешние признаки: чернеет лицо, возникают подозрительные пятна…

— Вот уж не знал, что отрава бывает «хорошей», — мрачно усмехнулся Лапшин. От всего увиденного он впал в дурное расположение духа, точно его затащили в сатанинское логово, где правят бал средневековые алхимики. Как убежденный материалист и идейный ленинец, Лапшин считал, что партия давно выкорчевала это мракобесие. И вдруг, к своему огромному удивлению, он обнаружил, что бесовская лаборатория существует в ранге отдела в комиссариате и его назначили руководить ею. — А кто изготавливает яды?

— Эту часть работы берут на себя наши ученые биохимики, токсикологи. Они, как вы сами знаете, тоже входят в штат лаборатории. Но кое-что поступает и по разнарядкам.

— Ну с этой частью вашей работы я ознакомился, — сказал Лапшин. — Пойдемте посмотрим другие помещения лаборатории.

Они вышли в длинный коридор, в конце которого находились камеры с доставленными на эксперименты осужденными. Лапшин постоял у двери одного из застенков, заглянул в круглый глазок. Находившийся там человек сидел на привинченной к полу табуретке и дремал, прислонившись к шершавой стене. В другой камере на нарах отдыхали еще два будущих «пациента».

— Давайте убедимся в действии одного из последних изобретений моих химиков, — предложил начальник лаборатории.

Лапшин остановился как бы в раздумье, не зная, остаться ему или уйти к себе.

— Может, на сегодня хватит? — неуверенно произнес он.

— Почему же?

Могилевский намеревался довести «экскурсию» до логического завершения, чтобы затем изложить начальнику существо своих проблем. О подробностях и характере предлагаемого опыта над арестантом Могилевский распространяться не стал, полагая, что этим он лишь усилит интерес Лапшина. Но тот оставил последнюю фразу без ответа.

«Не хочет смотреть на эксперимент — его личное дело», — подумал Григорий Моисеевич. Сейчас его беспокоил совершенно иной вопрос.

— Евгений Петрович, — решил он прервать явно затянувшееся неловкое молчание, — есть проблема.

— Я вас слушаю.

— С вашим приходом комендант товарищ Блохин почему-то поставляет нам все меньше «птичек». Я пытался у него выяснить причины, но он все вопросы адресует почему-то к вам. — Могилевский показал на две пустующие камеры, двери которых были приоткрыты. — Нам необходимо расширять круг исследований. Иначе придется надолго свертывать эту очень важную для страны работу. У нас еще столько перспективных направлений. А на полпути останавливаться вряд ли целесообразно.

— Простите, не понял, что за «птички»? — оживился Лапшин, оставив остальное из сказанного Могилевским без внимания.

— Я имел в виду, что для опытов нужны люди, то есть заключенные. А «птички» — извините, такой термин сотрудники лаборатории ввели в обиход, так сказать, в целях конспирации. Вы же сами понимаете, что наши научные исследования в области эвтаназии засекречены ввиду их чрезвычайной важности для страны.

— Это кощунственно. Вы же доктор, медик. Должна же существовать какая-то общепринятая, установленная форма?..

— В наших делах нет ничего заранее установленного, — злорадно улыбнулся Григорий Моисеевич, испытывая удовлетворение от сознания собственного превосходства над начальником и отсутствия у того малейшей возможности повлиять на дела лаборатории. — Впрочем, я не прав. Традиции в медицине действительно существуют. Издревле отравление ядами было излюбленным способом убийства. К примеру, римского папу Иоанна VIII отравили в Ватикане ртутной солью. Смерть от нее наступает через пять минут, но в зависимости от дозы человек может умереть и спустя несколько дней. Кто-то ведь трудился над изготовлением снадобья! К слову сказать, ртутная соль имеет одно несомненное достоинство: отравленный корчится в диких судорогах, но не в силах позвать на помощь или назвать отравителя — изо рта вырывается лишь бессвязный, шипящий свист.

Лапшин зябко поежился.

— Ну коли мы вспомнили Ватикан, — не останавливался Могилевский, — то другого папу — Иннокентия VII — не спас от смерти даже святой крест. Он был посыпан пылью коры ядовитого индийского дерева, и сделал это один из приближенных кардиналов. Даже гнев Господень не в силах остановить убийцу. И покарать при жизни. Может быть, там, наверху…