Лёд и порох (СИ)

— С-с-а-сам. — проблеял тот.

— И хоть знаешь, зачем к взрослым женщинам по ночам ходят? — я напрочь игнорировала тот факт, что за окном еще не опустились даже зимние сумерки, а режим сна у нас превратился в решето.

— М-м-м.

Правильно, иногда лучше молчать, чем говорить. Особенно когда жуткая совершенно женщина, полуодетая стоит перед тобой. Словно ныряя в озеро с ледяной водой, он задержал дыхание и неловко впился в мои губы, ладонями для верности придерживая бедовую черепушку. Это мой первый поцелуй после… В общем давненько уже, но стало как-то тошно. Можно дать пощечину, можно заорать, укусить в конце-то концов, а можно и иначе поступить.

Я приоткрыла рот, впуская его внутрь себя и движением губ и языка направила так, как сама хотела, выпивая до дна и этот поцелуй, и всего этого несчастного запутавшегося малыша. Несколько секунд спустя он смотрел на меня мутным взглядом, не понимая, что же происходит.

— Вот так оно и бывает, ребенок. Когда дорастешь до этого — выбери себе девочку из хорошей семьи и повтори то, что я только что показала.

Он только кивнул.

— А пока спать иди.

Развернулась на босых пятках и пошлепала к кровати. Сон совершенно сбился и теперь особенно сильно захотелось ощутить совсем другие губы и руки. И стыдно перед мальчиком за свою шалость, и тошно перед другим за это все. Пожалуй, круиз по чужим постелям стоит не просто отложить, а вовсе вычеркнуть из планов на год.

Устя разбудила меня в три и помогла одеться. Ксения Александровна, и что же Вам дома-то не сиделось? Уж ладно ты сама, а детей-то во что втравила?

Второе дите не поднимало глаз.

— Позавтракали, Андрей Григорьевич?

Только головой помотал.

— Зря. Пусть горячее подадут. У нас большой день сегодня.

Он послушно следовал всем указаниям, но робел теперь пуще прежнего. По пути в сказочную деревеньку я наклонилась так, чтобы уж наверняка попасть в поле его зрения.

— Андрей Григорьевич, у Вас нет оснований искать пятый угол при встрече со мной. Мы разобрались со всеми недоразумениями и теперь вполне сможем работать вместе.

Тот только коротко кивнул и сжался еще сильнее.

— Вы всерьез хотели добиться от меня взаимности? — улыбнулась ему я.

Отрицательно помотал головой.

— Тогда зачем себя насиловать? — стало совсем смешно.

Таких у меня тут еще не было. На спор, по идее, благотворительности и страсти — эти случались. Но вот чтобы поперек собственного желания — пока Господь миловал.

— Я… об-б-бещал. — едва слышно сообщил мой спутник своим валенкам.

И я понимаю кому. Вернусь — припомню. Даже ругаться не стану, просто подходящего момента дождусь и припомню.

— Давайте обнимемся и останемся друзьями. — я приветливо, насколько это позволяла ширина возка, распахнула руки и возложила их на плечи остолбеневшего спутника. В щеку чмокнула, конечно, зря, но уж до того забавно смотреть на его пунцовение, что устоять нереально.

Дальше он порой искоса посматривал на меня, но попыток пересечь границы более не предпринимал, так что я выдохнула и начала воспринимать его как Демьяна или Фрола. Захватили отца Феофана и отправились навстречу народу, который так восхищает нашего нового императора. Хоть сравню впечатления, а то речи Государя читала — словно сказочные персонажи у него в подданных были аккурат до семнадцатого года, когда их разом подменили злые силы.

Семен Лукич лично встречал нас у околицы и пожертвовал собой и своими близкими, как рекламным проектом.

В огромной, по северному широкой избе, состоящей из двух срубов, обложенных кирпичом, навстречу нам высыпали несметные полчища детей, кошек, кур, женщин и подростков.

Ксюха, это только первый дом.

— Итак, изба у Вас, Семен Лукич, из камня, крыта железом, верно?

— Истинно так, Ваше Сиятельство. — степенно, но с некоторым смущением произнес хозяин. Мы уже выяснили, что пусть грамоте староста и обучен, но в письме весьма нескор, так что для сохранения самоуважения он потом за мной все «проверит».

— А живут здесь все? — я обозрела все ширящиеся народные массы: из сеней заглядывали соседи, да и своих только прибывало.

— Нет, это так, поглазеть пришли. — Он шикнул и народ притих.

— Тогда начнем с Вас. — я грациозно пристроила папочку на коленке и принялась конспектировать.

— Возраст у Вас какой? — уставилась на сложную работу мысли. Ну да, эти цифры запомнить нелегко.

— Да уж тридцать семь стукнуло.

Да ладно? Он же выглядит как ровесник Тюхтяеву, если не старше.

— К какому сословию относитесь?

— Крестьянствуем мы. — гордо ответствовал староста.

— Родились здесь?

— Туточки.

— Приписан тут же?

— Истинно так.

— Обыкновенно проживаете здесь?

— А то где же?

— Вероисповедание?

— Православные мы! — он даже ногой топнул.

— Родной язык русский?

— А как же.

Насчет грамотности мы уже условились.

— Ремесло Ваше?

— Земледельствуем.

— А побочное есть?

— Раньше в отход ходил, а теперь как сход старостой выбрал — бросил. Теперича мануфактуру держу небольшую.

То есть почти что пенсия.

— А супруга Ваша?

Он кивнул в сторону старой женщины, прям вот очень старой, со сморщенным в кулачок размером лицом.

— Как Вас величать, голубушка? — обратилась я, но та только нырнула за печь.

— Анною. — ответил глава семьи.

— А по отчеству?

— Ивановна она.

— Возраст?

— Да старая уже, почитай на два года меня старше будет.

Не удержалась, посмотрела на дряхлую тридцатидевятилетнюю старуху. Как хорошо, что та яма была рядом с Фролушкиной лавкой. Переглянулась с Андрюшей — тот тоже немного озадаченно наблюдал за нашим контингентом. Если бы на даче провалилась, то наилучший исход — превратиться к жалкое подобие этого кошмара.

Само собой, неграмотна, местная, ни разу за пределы околицы не выбиралась.

— Дети?

Мне выстроили целую толпу: сыновья двадцати трех, двадцати одного, двадцати, тринадцати, двенадцати, девяти, шести лет, и дочери четырнадцати, одиннадцати, семи и четырехлетнего возраста. Она вообще помнит, когда не была беременна? И кто-то еще говорил о том, что это дворянки изнашивали свой организм постоянными родами, а крестьянки защищались лактационным бесплодием. Так себе защита получается.

Сыновей староста отдавал в школу, а девочкам грамота ни к чему.

— Пятерых уже замуж выдали. — гордо произнес многодетный отец.

Трое старших сыновей уже также были женаты и вместе с женами и детьми жили тут же. Изба мигом перестала казаться просторной.

Но переписали и этих.

— Кто-то еще проживает с Вами?

— Отец мой, Лука Мефодьевич. — вон он на печке дремлет.

— Годов ему?

— Да старый совсем, шестьдесят уж почитай стукнуло.

Тем мощам, которые удалось рассмотреть при свете керосиновой лампы, я б и сто шестьдесят дала. Что-то свежий воздух и экологически чистые продукты пока никого тут не омолодили.

— Семейное положение у него?

— Да уж почитай дет десять вдовствует. — домочадцы с облегчением кивали. Любили тут свекровушку, прямо горячо и пламенно.

Православный, местный, неграмотный. Живет при сыне. Тоже себе официальный статус.

Итого при одной избе старосты насчитывалось 14 мужчин и 12 женщин. Двадцать шесть душ — и это только первый дом. Вряд ли мы вернемся в усадьбу раньше воскресенья. Мы вышли, выдохнули и я поймала себя на том, что опираюсь на своего несостоявшегося любовника.

— Я бы так не смогла. — прошептала ему на ухо.

— Я т-т-тоже. — негромко согласился он.

Дождались старосту и священника и рванули вдоль улицы.

И пошло дело куда бодрее.

— Имя? Семейное положение? Отношение к главе хозяйства? — Пол расставляли сами. — Возраст? Сословие или состояние? Вероисповедание? Место рождения? Место приписки? Место постоянного жительства? Родной язык? Грамотность? Занятие?