Лёд и порох (СИ)

— Извольте познакомиться, Ксения Александровна! — управляющий Черкасов даже руками разводил как бывалый конферансье. — Староста Вичуги Ветлугин Семен Лукич.

Вперед выступил тот, который стоял слева. Росту невысокого, зато комплекции устойчивой, с окладистой черной бородой и глубоко посаженными темно-серыми глазами под весьма обильными щеточками бровей. Сущий пират прямо посреди Нечерноземья. Была бы кожа потемнее — подумала б на цыганские корни, но тут некоторая почти аристократическая бледность несмотря на активный крестьянский труд — по ладоням видно, что староста не из лентяев.

— Премного благодарны, Ваше Сиятельство, за Ваши труды. — заученно проговорил он. Ну, благодарности тут, положим, как выигрышных билетов в любой лотерее, а насчет меня пожелания включают дорогу дальнюю, да двери крепкие, но пока улыбаемся и машем, Ксения, улыбаемся и машем.

— Рада с Вами познакомиться. — вежливо кивнула и нежно улыбнулась. Не помогло.

— А Степан Михайлович Судаков — из Хреново. Заодно и Углец Вам представит. — этот помладше коллеги лет на пять, зато попухлее в области пояса. А так — точная копия.

— У вас матери в родстве состоят? — не смогла промолчать я.

— Нет. — отрезал старший и я догадалась, что местные семейные секреты мне поведать явно не захотят.

— Ну что ж. — я покосилась на своего спутника, который продолжал лихорадочно штудировать инструкции. — Послезавтра начинается перепись населения. Дело важное, государственное. Мы с Андреем Григорьевичем начнем с Вичуги, потом двинемся в Хреново, а после полудня приедем в Углец.

Мой спутник только кивнул. Мог бы и посерьезнее выглядеть — в век патриархата мое слово весит втрое легче его. Конечно, живи я тут подольше, выстроила бы всех в струночку, но пока надобно работать с тем, что есть.

Управляющий, сочтя свою миссию выполненной, хотел было покинуть поле боя, но я жестом остановила его и пригласила на стол, на котором призывно блестел штоф водки и пара бутылок вина. На них оставалась последняя надежда, и она сработала. Горничная еще дважды метнулась в погребок, и вот раскрасневшиеся старосты уже соглашаются за пару дней оповестить всех жителей быть дома и по возможности кратко и быстро отвечать на вопросы графини. Мужчины некоторое время перебрасываются взглядами, потом кивками вызывают друг друга на разговор, потом постепенно переходят к едва заметным тычкам. Опасаясь за графскую мебель, начинаю пристально смотреть на обоих, держа в памяти, что это не в глазах двоится от выпитого, а два взрослых мужика ведут себя хуже детей.

— А правды ли, что по этим спискам души в Страшный Суд сам Сатана пересчитывать будет? — это заговорил младший пират. Его алкоголь цеплял куда сильнее, и я лично заботилась, чтобы рюмка не пустела.

— М-м-мрак-к-коб-б-бесие к-к-к-как-к-кое! — не сдержался мой напарник. Вот молчал бы лучше.

Я улыбнулась во все лицо, пытаясь за оскалом скрыть панику — подобные слухи могут здорово попортить нам кровь.

— Нет, конечно, Святые Отцы лично благословили это начинание, так что это заради Господа все делается. — уверенно, словно сама при этом присутствовала, продекламировала на всю комнату.

— Ну коли благословение дадено… — протянули гости.

— Дадено-дадено. — кивала я и до синяков отдавливала ногу коллежскому регистратору, который все рвался разъяснить старостам достижения современной науки.

Старост удалось сплавить до обеда, на который экстренно пригласили местного священника. Поскольку этому лгать про массированное церковное благословление на самом высшем уровне бесполезно, я пожертвовала собой и отправилась к святому отцу ножками. Заодно и алкоголь выветрится. Деменков ворчал что-то под нос, спотыкаясь о сугробы, но я уже не напрягала уши расшифровкой претензий. Третьим в нашем тандеме оказался кучер, который помнил еще мое достопамятное путешествие с Евлогиным, и потому взирал на мальчика так, словно тому в гробу уже прогулы ставят.

Церковь Сергия Радонежского сияла медной крышей под скудным зимним солнцем и выглядела так, как показывают в фильмах о екатерининской эпохе, хотя и построили ее в царствование Николая Павловича. Меня лично особенно потрясли огромные полукруглые окна, словно в зимних садах. Шпиль над колокольней почти копировал Адмиралтейство, а однокупольный белоснежный храм в стиле позднего классицизма выглядел элегантно, словно не в глухой провинции построен, а чуть поодаль от Большой Охты. Окружающее храм кладбище само по себе намекало на это сходство.

— Отец Феофан! Какое счастье видеть Вас снова. — я настоятелем мы познакомились еще на похоронах Петеньки, да и с тех пор ежегодно встречались именно во время поминальных молебнов.

— Благословена будь, раба Божья! — по привычке перекрестил меня высокий и худой как жердь настоятель. Борода с моего прошлого визита окончательно утвердилась в белизне, а бледно-бледно серые глаза смотрели уже словно наполовину из лучшего мира. Сдал человек за два с половиной года так, как у нас за десять стареют. Управляющий Черкасов как-то вскользь проговорился, что за год четверых детей схоронил. Пусть и взрослые, но все же кровинушки.

— Как Вы? — вместо заготовленной речи взяла его за руку.

— Да Господним промыслом. — слабо улыбнулся старик. — Вот матушку схоронили в самый Сочельник.

— Соболезную. — что еще скажешь. — Я тоже в ноябре близкого человека потеряла.

Потеряла. Едва рассмотрела и сразу потеряла.

Мой собеседник кивнул и проводил к канунному столу. Там поставила по привычке самую большую свечу в память о Петеньке и еще одну за упокой души того, кого и любить-то по-настоящему стала после смерти. Петина свечка загорелась сразу, а тюхтяевская и из рук выпадала, и разгораться не хотела, так я и расплакалась прямо там, у икон, упав на колени. Священник молча подошел, подобрал свечу и послушная его воле она затеплилась желтым пульсирующим теплом.

— Плохо, когда душа беспокойна. — горестно произнес священнослужитель.

— Думаете, ему там плохо? — вскинулась я, протягивая руку к свече. Огонек моргнул и погас.

— Там всем хорошо. Это Вам тут неспокойно. — разложил Феофан по полочкам мою проблему и вновь зажег пламя. — Душу умершего отпускать надобно, а когда держишь слезами и горем своим — только мучаешь.

Лик Спасителя едва проступал сквозь сумерки и мои собственные слезы, но явно осуждал, вторя тону священника. Мало того, что я послужила причиной его смерти, так и по ту сторону покоя не даю.

— …И пошли ему Царствие Небесное и вечный покой. — произнесли мои губы совершенно отдельно от сознания.

— Вы же Петра Николаевича отпустили. В сердце память храните, но не держите. Вот и эту душу отпустить надобно. — продолжал звучать слегка срывающийся на фальцет голос.

Я отпущу. Обязательно. Не сегодня, наверное, но постараюсь. Помолилась, перекрестилась, встала.

— Отец Феофан, может, зайдете сегодня к нам в усадьбу? — боевой настрой разговора я утеряла и хотела сейчас только плакать. — Там обед хороший приготовят. Вам-то одному теперь, небось, недосуг с кастрюлями возиться?

— Отчего бы и не зайти. — пожал плечами священник.

Домой возвращаемся молча. Андрюшенька старательно отводит глаза от моих заиндевевших ресниц, но у крыльца подает руку и всячески пытается ухаживать. Не флиртует, но словно разглядев во мне что-то живое, попробовал подружиться.

— Благодарю. — я оперлась на его руку и мы догуляли до библиотеки.

Он помялся рядом.

— В-в-вы в-в-в-все еще ск-к-к-корб-б-бите по м-м-м-мужу? — произнес он, исследуя завитки на ножке моего кресла.

— По несостоявшемуся мужу. — уточнила я.

Он кивнул, но уходить не собрался.

— А Вас ко мне приставили не только присматривать, верно?

Покраснел.

— Ее С-с-сиятельство с-с-ссов-в-ветов-в-вала п-п-п-поч-ч-чаще об-б-бщаться…

Ее Сиятельство отличается садизмом, как я погляжу. А у меня от его физического недостатка уже мигрень начинается, и дабы мы оба живыми вернулись в Санкт-Петербург, что-то надо срочно менять.