Тайна Шампольона

В его истории я увидел раздражение учителя, превзойденного учеником. Так я и сказал.

— Раздражение? — удивился он. — Я называю это махинациями! Ведь это дело гораздо серьезнее. В действительности страсть Ланглеса к персидскому языку скрывает его расчеты. Его план состоял в том, чтобы отправить меня в Персию консулом. И тогда я мог бы проститься с расшифровкой… Два зайца одним выстрелом: он отстранял меня от изучения Розеттского камня и от Школы восточных языков.

— Я слышал об этой истории, Сегир, — сказал я. — Не только ты оказался мишенью. Император хочет уничтожить университет. Он убирает наши школы одну за другой, ему нужно только то, что позволит выковывать новых офицеров. Война! Вот кто за это в ответе…

Он пожал плечами. Я его не убедил.

— Призыв на военную службу, которым мне угрожали, — это тоже заговор, дабы отстранить меня от расшифровки. Но я не отступлюсь. Египет и ничего другого!

В этом был весь Сегир. Горячий и увлеченный! Лихорадочный и беспокойный! В главном он не изменился.

Я начал его утешать. Здесь он был под надежной защитой и, благодаря дону Рафаэлю или аббату де Терсану, он возвращался, вооруженный бесценными знаниями: он знал коптский и располагал множеством документов, что позволяло ему заняться наконец демотическим текстом Розеттского камня.

Заговор? Так он выразился. Он говорил мне об этом с 1809 года. Двадцать лет спустя эта гипотеза о заговоре нашла во мне отклик.

Почему я не говорил тебе раньше? Я был слеп, Фарос. Я обвинял наше чудо в преувеличении, и я ошибался, что доказывает свидетельство аббата де Терсана, второго монаха, о котором говорил мне Сегир, вернувшись в Гренобль.

«Святой старик» предоставил ему рукописи огромной ценности. Мало того. Он привез ему из Лондона копию Розеттского камня. Эта копия стала нашим реваншем за Александрию. В феврале 1812 года аббат де Терсан приехал в Гренобль. Я думал, это визит вежливости по отношению к Сегиру. Аббат приехал осведомиться о достижениях дешифровщика. Или помочь ему. Казалось бы, он приехал за новостями. Но в действительности его приезд скрывал нечто иное.

Какой странный человек! Если не считать скромного креста, прикрепленного к отвороту куртки, ничто в нем не выдавало религиозного служителя. Волосы длинные, одежда — великолепна. Он говорил деликатно, не меняя тона. Его голос? Его, как и лицо, очень трудно вспомнить. Гладкое лицо, без морщин… Я не смог бы даже описать цвет его глаз. Волосы — другое дело. Очень длинные. Возможно, седые. Возраст? Ему было лет пятьдесят, когда я с ним познакомился.

Или шестьдесят? Я видел его много раз. Но он всегда казался мне одним и тем же. Неизменно нейтральным. Как банкир или дипломат. В нем было что-то от них. Мы начали завтракать с его благословения. Аббат оставался сдержан. Тайна, непроницаемый миссионер, загадка?.. Теперь давай посмотрим, как развивалась наша беседа.

Аббат де Терсан откусывал по чуть-чуть. Сегир проглотил свою форель одним махом. С полным ртом он стал рассказывать нам о своей теории хронологии различных народов. Он вновь принялся за чтение Священного Писания. И вдруг мы, к своему изумлению, поняли, что он связывает расшифровку иероглифов с задачей еще обширнее — поднять древние тексты до того же уровня, что и основополагающие элементы Библии!

Такое намерение не было безопасным. Браться за догмы христианства! И провозглашать это перед одним из его представителей. У Шампольона-младшего неуважение явно соседствовало с неосторожностью.

— Вы хотите их принизить, — пробормотал аббат де Терсан.

— Я не верю в первенство написанного. У всего одинаковая ценность. То, что выше, называется Словом Божьим.

— Богом, — добавил аббат де Терсан.

— Все — сыновья божьи. Все равны! — возбужденно крикнул Шампольон.

Аббат де Терсан промолчал, и это, без сомнения, тревожило более всего. Было видно, что он искренне противится такому повороту событий — кое было не чем иным, как объявлением войны папскому престолу. Должен ли он доложить об этом своим начальникам? Мне кажется, этот вопрос мучил его. Несколько раз я ловил его ледяной взгляд, обращенный на юного Жана-Франсуа, ученика волшебника.

Завтрак продолжился, и вопросы коптского языка заняли нас до самого десерта. Я получил несказанное удовольствие, выслушав наставление священника об этом языке. Его лекция стоила в тысячи раз больше, чем тысячи ученых докладов с кафедры Школы восточных языков. Позже к нам присоединился и Фижак. Крайне редко он не вмешивался вдела брата, но сейчас не смог отменить уроки истории и греческой литературы, которые давал в университете Гренобля. Едва поприветствовав аббата де Терсана, он тут же поинтересовался, о чем мы говорили за завтраком. Да, вот именно. Фижак хотел все контролировать. Затем он сообщил нам, что ему надо поговорить с Сегиром о какой-то книге, купленной Дюбуа-Фонтанеллем, директором Гренобльской библиотеки. Братья извинились и вышли.

— Полагаю, он главным образом беспокоится о том, что мог сказать брат, — заметил аббат де Терсан. — Он боится его неловкостей. Это его способ защитить младшего…

— Опасения Фижака порой чрезмерны, — добавил я.

— Не думаю, — ответил аббат, и взгляд его вдруг стал жестким. Он отпил немного вина, медленно проглотил и через некоторое время продолжил: — Жану-Франсуа следует быть поосторожнее. Церковные власти раздражены этими его древнеегипетскими поисками. В Париже он утверждал, что фараоны, возможно, держали в руках скипетр всех народов мира.

Сегодня он упорствует, желая поколебать первенство Библии.

Это очень опасная игра. Вам следует быть таким же бдительным, как и его брат…

Я попытался расспросить его поподробнее.

— Вы видите в этом опасность для Шампольона? — спросил я.

Он улыбнулся и ответил:

— Форель была прелестна. Расскажите мне, она выловлена в Дюрансе?

Слишком поздно я сопоставил слова аббата де Терсана со словами дона Рафаэля: расшифровка, без сомнения, была самой большой опасностью, с которой Сегиру предстояло столкнуться.

Два духовных лица, два союзника Сегира предупреждали меня. Дело очень рискованное. Получается, монах и аббат пришли на помощь Сегиру. Дон Кальмэ и аббат Дюссер были первыми. Затем — изучение коптского языка и доставка копии Розеттского камня. Я не могу объяснить этот парадокс: и те и другие действовали так, чтобы довести расшифровку до конца, но они же, казалось, опасались ее фатальных результатов. Можно ли помогать другу, если знаешь, что он идет навстречу гибели?

И как поверить, что де Терсан или дон Рафаэль говорили только от своего имени? За их предостережениями я вдруг начал воображать тень Церкви — более того, тень самого Ватикана. И тут на сцене появился один старый свидетель. Маль-тийский рыцарь Гомпеш, тот, кто в 1798 году наблюдал, как его остров оккупирует командующий египетской экспедиции.

Я разыскал в рассказе Моргана его точные слова. Вот что сказал рыцарь по поводу Востока и замыслов Бонапарта: «Тайны фараонов? Вы тоже, как и прочие осквернители Священной Земли, увлеклись идеей завоевания Востока?.. Ватикан — а он очень плохо относится к Бонапарту — никогда не оставит вас в покое. А он, поверьте, располагает гораздо большими средствами, нежели вы думаете. Остерегайтесь». Я соединил эти угрозы с предупреждениями аббата де Терсана и дона Рафаэля. Должен ли я был заключить, что Ватикан стал врагом Сегира? Верить — это одно; это лишь глас интуиции. Мне не хватало доказательств, которые, возможно, найдешь ты. Во всяком случае, мне бы этого очень хотелось.

Я совсем запутался. Если опасность кажется мне отныне очевидной, надо еще найти, откуда она происходила. Я за это взялся, Фарос. Я проанализировал все годы, что предшествовали расшифровке. Нашлось не так уж много следов.

Все это время представляется мне плотной и темной массой. Я вспоминаю сомнения, тревоги Шампольона. Он продвигался вперед медленно. Иногда ему приходилось отступать.