Книга воздуха и теней

— Ну-ну. Знаешь, Амалия звонила мне сегодня утром. Мне показалось, что она очень расстроена.

— Черт возьми, Пол, мне жаль, что Амалия расстроена! Почему бы тебе не жениться на ней? Тогда вы совершенствовались бы вместе, а я бы и дальше тонул в разврате. Я и Мири…

— Мири тоже беспокоится о тебе. Ну, так что с этими русскими гангстерами?

От чего я буквально схожу с ума, так это от привычки моих родственников обсуждать меня за спиной. Поэтому я стараюсь вести себя безупречно (секс оставим за скобками) и не давать повода для сплетен, но, очевидно, у меня не получается. Однако в тот момент я подавил вспыхнувшие по этому поводу чувства, поскольку пришел к Полу за советом. Я знаю, что никто не имеет таких обширных контактов в самых разных общественных слоях Нью-Йорка, от уличных бомжей до мэра. Поэтому я выложил ему все — Булстроуд, рукопись Брейсгедла, убийство, нападение, разговор с Мири (хотя об этом он уже слышал от нее), встреча с Мирандой, ее похищение и телефонный звонок.

Он выслушал меня в молчании, а когда я закончил, сделал круговое движение рукой и сказал:

— И?..

— Что «и»?

— Ты уже преуспел? С мисс Келлог? Не трудись лгать, я вижу ответ на твоем лице.

— Это что, для тебя важнее всего? Что я имел эту женщину? Убийство, похищение — пустяки по сравнению с тем, что я вставил ей?

— Нет, но то, что ты вставил ей, похоже, влияет на течение твоей жизни и осложняет жизнь людей, которых я люблю. Отсюда мой интерес.

— Ох, а я-то подумал, что это секс — единственная вещь, которая интересует церковь. Разве ты сейчас говоришь не как проповедник?

— Да, умственная похоть, в которой ты упорствуешь, вот твоя проблема. Не просто похоть, проблема не в ней; пройдет еще лет двадцать, и она сама позаботится о себе. В конце концов, это мелкий грех. Нет, твоя проблема — лень, и всегда было так. Отказ от необходимой духовной работы. Ты всегда берешь на себя ответственность за все плохое, что произошло с нашей семьей, включая, скорее всего, и Вторую мировую войну…

— Ты сидел в тюрьме.

— Да, но это к делу не относится. Бог не сидел в тюрьме, но ты не просишь его о помощи. Нет, ты все взвалил на свои плечи и потерпел неудачу. И ты никогда не прощаешь себя. Ты считаешь, что находишься за гранью прощения, и это дает тебе лицензию причинять вред любящим тебя людям — потому что бедняга Джейк Мишкин якобы так далеко за гранью, до такой степени лишен надежды на прощение, что всякий, кто любит его, наверняка заблуждается. Следовательно, любящих не стоит принимать в расчет. Знаешь, почему ты сейчас ухмыляешься, паршивец? Потому что ты снова заставил меня сказать то, что я всегда говорю тебе, и теперь ты можешь опять забыть это. Даже если ты понимаешь, что я прав. Лень. Грех против надежды. И ты знаешь, что когда-нибудь он убьет тебя.

— В точности как мутти? Ты в самом деле так думаешь?

Снизу, из мастерской, где чинят велосипеды, донесся воющий звук шлифовки. Пол дождался, пока он затих, и ответил:

— Да, думаю. И тебе это известно. Как сказал один человек, Бог создал нас без нашей помощи, но не спасает нас без нашего согласия. Либо ты просишь о милосердии и прощении — и получаешь прощение, либо гибнешь навсегда.

— Да, святой отец, — сказал я, ханжески воздев взгляд.

Он вздохнул, устав от старой патетической игры, в которую я заставлял его играть. Я тоже устал от нее, но не мог противиться отчаянному, хотя и совершенно бессмысленному зуду.

— Да, ты манипулировал мной, заставляя читать тебе проповедь, — сказал он, — и, значит, снова победил. Мои поздравления. Ну, что нам делать с твоей проблемой?

— Не знаю. Поэтому я и здесь.

— Думаешь, здесь замешан русский — Шванов?

— Что касается исполнителей, да. Но не представляю, кто стоит за ними.

— Почему тебя это волнует? Рукописи больше нет, а исчезнувшей женщиной займется полиция.

— Мне велено не обращаться к копам. Она сказала, что они убьют ее.

— И ты чувствуешь себя обязанным спасти ее.

— Я обещал защитить ее и не сделал этого. Да, я чувствую себя обязанным.

— Ты хочешь продолжить эту связь. Ты влюбился.

— Какое, черт побери, это имеет значение? Она — человеческое существо, которому угрожает смертельная опасность.

Он оперся подбородком о сцепленные пальцы и вперил в меня пронизывающий взгляд — так он теперь поступает вместо того, чтобы надрать мне задницу.

— Ну, я, конечно, помогу тебе, чем смогу. У меня есть контакты в полиции. Я сделаю несколько звонков, выясню, что у них имеется на этого Шванова, и намекну, что дело серьезное…

— Нет! Никаких копов, я же сказал. У тебя есть контакты другого рода.

— Ладно. Посмотрим, что говорят на улице.

— Спасибо. Больше всего, однако, меня беспокоят Амалия и дети. Если бандиты захотят оказать на меня давление…

— Об этом я тоже позабочусь, — ответил он после долгой паузы.

Конечно, ради того я и пришел. Пол знаком с множеством так называемых крутых парней; у него с ними странные взаимоотношения. Он думает, что они — в точности немецкие или славянские варвары, которых в Средние века миссионеры обращали в христианство: гордые, яростные, жаждущие сами не знают чего люди. В начале своей миссионерской деятельности он вынужден был в буквальном смысле драться, чтобы продемонстрировать свое превосходство. То, что его насиловали в тюрьме и что он ранил ножом насильника, его репутации не вредило. Он производил впечатление человека, который лично убил больше людей, чем все эти бандиты, вместе взятые, и это шло ему в плюс.

Еще Пол говорит, что по сравнению с его вьетнамскими партизанами нью-йоркские гангстеры не такие уж крутые. Никто из них никогда не голодал и даже в тюрьме жил в условиях, которые показались бы роскошным курортом среднему вьетнамцу. Он рассказывал, что его монтаньяры могли бы на завтрак съесть все банды Нью-Йорка. И жалкая бравада уголовников вызывала в нем сочувствие, а не ужас, как у представителей высших классов. (Пол не боится смерти, он бесстрашный лет с десяти.) Однако кланы он воспринимал серьезно и, подобно иезуитам прежних времен, выбирал своей целью лидеров банд, самых яростных и отчаянных, и с течением времени заключил с ними что-то вроде договора. Именно поэтому около его аббатства не торгуют наркотиками, нет никаких шлюх, и бродяги, спасающиеся от чьей-либо мести, могут найти убежище внутри. Некоторых из уличных лордов ему действительно удалось обратить в свою веру, а многие посылают своих детей или младших братьев и сестер учиться в его школу. Все это вполне в духе Средневековья — и совершенно естественно для человека типа моего брата.

По виду Пола я понял, что он решил помочь мне и теперь не может дождаться, когда я уберусь отсюда. Неспокойный человек, вроде Иисуса у Матфея: всегда торопится, нетерпелив с апостолами, осознает быстротечность времени, торопится подготовить преемников к тому моменту, когда основатель сойдет со сцены. Пол отошел и заговорил с какими-то парнями. Ну а я подхватил Омара и удалился.

Мы поехали в сторону Колумбийского университета. Обычно я осведомлен о расписании Микки Хааса и знаю, что по четвергам он все утро проводит в своем кабинете. Я позвонил ему, он оказался на месте и ответил: да, он будет рад перекусить со мной, на этот раз в университетском клубе. Я всегда считал, что обеденный зал на четвертом этаже жилого комплекса в Колумбийском университете — одно из самых приятных мест для ланча: большой, с прекрасными пропорциями, много воздуха, замечательный вид на город из высоких окон и отличный буфет. Однако Микки больше любит наше обычное «Соррентино» — скорей всего, потому, что во время наших трапез он любит выпить и предпочитает делать это не на глазах коллег. Возможно, ему нравится и то, что я посылаю за ним лимузин.

Не успели мы доехать до клуба, как зазвонил мобильный телефон. Это оказалась моя сестра.

— Ты был прав, — сказала она. — Осип действительно хочет встретиться с тобой.