Дочь Афродиты

Фемистокл остановился и взял Сикинноса за локоть.

— Что ты хочешь этим сказать, мой друг?

— Не секрет, что ты настроил против себя аристократию. Она все сильнее боится влияния народа. Аристократы обижаются, что ими пренебрегают. Раньше крупные землевладельцы имели большой авторитет. Теперь же на первый план вышли строители и судовладельцы. Афины на пороге перемен. Ну что я тебе это говорю? Ты же сам знаешь!

Фемистокл вытянул вперед руку и указал на море, в сторону южного горизонта.

— Там лежит будущее Афин, Сикиннос! Я не устану повторять это. Надо перестроить трибуну народного собрания таким образом, чтобы ораторы смотрели на море. Может, тогда они поймут мою политику!

— Не пристало вольноотпущеннику учить своего господина. Поэтому прими совет друга: ты нажил себе уже достаточно врагов, когда поставил храм в честь Артемиды перед своим домом с надписью: «В знак благодарности за абсолютно правильный совет». Знаешь ли, больше всего на свете афиняне ненавидят непогрешимость.

— Да, — согласился Фемистокл. — Они дали мне это понять, устроив рядом с храмом место, куда палачи сбрасывают трупы повешенных, а также их одежду и веревки.

Сикиннос молчал, устремив свой взгляд на юг, туда, где протянулись стены до Пирея. У афинян наконец появилось чувство защищенности. А после двойной победы над персами, на суше и на море, каждый из них считал себя героем. Иначе чем объяснить поражение персов?

Фемистокл понимал, что его звезда клонится к закату. То, что афиняне ссылают своих лучших людей, служило слабым утешением. Неужели и его постигнет участь Алкивиада, [54] Мильтиада, Аристида?

У народа появился новый идол, Кимон. [55] Он всегда ходил в окружении хорошо одетых молодых людей, и если им навстречу попадался какой-нибудь оборванец, то кто-то из их компании должен был обменяться с ним одеждой. Кимон убрал заборы, ограждавшие его угодья, и разрешил каждому заходить на свои фруктовые плантации. В его доме была организована столовая для нищих и обездоленных. Так он приобрел огромное количество приверженцев.

Выпив вина, Кимон раз за разом повторял, что петь и играть на кифаре он не научен, но зато знает, как сделать город большим и процветающим. Будучи сказочно богатым, он привлек на свою сторону и аристократию, тяготеющую к спартанцам, для которых выскочка Фемистокл всегда был соринкой в глазу. Нет, по сравнению с Кимоном у Фемистокла не было шансов.

В эти тоскливые дни полководец часто вспоминал о переговорах с персами перед битвой под Саламином.

— Как ты думаешь, — спросил он друга, когда они спускались по ступеням от Акрополя к агоре, — царь варваров заметил тогда в твоем послании военную хитрость?

— Вряд ли, — сказал Сикиннос. — Потому что и сегодня эту тайну знаем только мы двое.

Фемистокл задумался. Когда они проходили мимо восстановленного булевтерия, он вдруг остановился.

— Сикиннос, друг! Ты можешь еще раз отправиться к персам и передать царю послание?

Сикиннос огляделся, опасаясь, не подслушивает ли их кто-нибудь.

— Это связано с гетерой?

Они шли дальше, в сторону священных ворот.

— Эта женщина не выходит у тебя из головы. Пора бы уже смириться с тем, что она потеряна для тебя. Если Дафна и выжила при отступлении персов, то сейчас, скорее всего, украшает гарем великого царя. И вытащить ее оттуда можно только путем проведения военной операции.

Фемистокл не слушал его. У него в голове созрел план. Он повторил:

— Ты поедешь в Эфес с посланием к Ксерксу. Но никто не должен об этом знать.

— И как же это сделать?

— Очень просто. Ты едешь на Делос с сообщением для администрации афинского казначейства. Корабль отсылаешь назад. Потом садишься на судно, идущее в Эфес.

— А какое сообщение я должен передать великому царю?

— Пойдем! — сказал Фемистокл, и они направились к дому у городской стены.

Смеркалось, когда Гермонтим наконец добрался до столицы Хиоса. Лучники и копьеносцы охраняли гавань, наблюдая за сновавшим среди разгружавшихся судов деловым людом. Гермонтим зашел в одну из двух пивных, расположившихся у въезда на причал, и спросил у хозяина, лысого толстяка, не видел ли тот Паниония, работорговца.

Хозяин пивной ответил, что тот, по-видимому, дома, поскольку его повозка стоит в парке, а Панионий никогда не ходит пешком.

Гермонтим заявил, что он хотел бы купить пару рабов, и толстяк указал на бревенчатый сарай возле парковой ограды, который, по его утверждению, всегда забит рабами. А сейчас, когда наступили тяжелые времена, он вообще переполнен. Хозяин спросил у Гермонтима, откуда тот, и евнух неопределенно махнул рукой в сторону запада. Хозяин недоверчиво посмотрел на него, и Гермонтим поспешил уйти, даже не попрощавшись. Евнух направился к роскошной вилле, но у самого входа в нее, где его не стало видно из пивной, он свернул к сараю, в котором содержались рабы. Расположившись под сенью платана, он стал наблюдать за виллой. В доме горел свет, в сарае было темно. Евнух перемахнул через ограду и, подойдя к железной решетке, служившей дверью, тихо позвал:

— Эй, вы там!

Но рабы дремали, не обращая на него внимания. Только когда Гермонтим начал ковыряться кинжалом в замке, они зашевелились. Вскоре замок поддался, и Гермонтим вошел внутрь сарая.

— Не бойтесь, — прошептал евнух. — Я такой же, как вы. Мое имя Гермонтим. — Голос незнакомца внушал доверие.

— Что ты задумал?

— Со мной случилось то же, что и с вами. Панионий купил меня и кастрировал, сделав инвалидом. Это было десять лет назад. Но мне до сих пор кажется, что это было вчера. Я тогда поклялся, что поквитаюсь с этим чудовищем, если он попадется мне в руки. Сегодня этот час настал.

— О Зевс! Ты хочешь?..

— Я хочу сделать с ним то, что он сделал с нами. И вы должны мне в этом помочь.

Гермонтиму с трудом удалось добиться тишины.

— Кто пойдет со мной? — спросил он, уверенный в том, что его поддержат все. Но рабы колебались.

— Если нас поймают, то отрубят головы!

— За то, что мы поквитаемся с ним?

— Мы — рабы. Он — хозяин!

Трое все-таки согласились. Гермонтим пообещал, что в случае успеха он отвезет их на корабле в Аттику.

— Вы знаете расположение помещений в доме? — спросил он, когда они крались по парку среди благоухающих кустов олеандра.

— Да, — сказал Лампон, фригиец из Малой Азии. — Я здесь уже около года. Такого старого раба, как я, трудно продать. Мне иногда приходится выполнять кое-какую работу в доме.

Гермонтим, притаившись, наблюдал за рабом-стражником, который сидел у входа и дремал.

— Это единственный стражник? — спросил евнух.

— Нет, — ответил Лампон. — Ночью еще один раб охраняет черный ход.

— А куда ведет черный ход?

— В кладовую, из которой можно пройти в кухню и дальше, в зал.

— Хорошо, — сказал Гермонтим. — Делаем так: ты с одним из своих товарищей идешь к черному ходу, и вы снимаете там стражника. А я со вторым товарищем позабочусь о другом, который у главного входа.

— Мы что, должны их убить? — испуганно спросил один из рабов. — Ведь они такие же рабы, как и мы.

— Балбес, — прошипел Гермонтим. — Убивать не надо. Только отключить, связать и заткнуть в рот кляп!

— Стражников мы спрячем в одном из помещений кладовой, там, где хранятся амфоры с вином, — сказал Лампон.

— Хорошо, — прошептал Гермонтим. — Тогда начали! Только без шума.

Лампон и еще один раб ушли. Гермонтим со вторым рабом подкрался к входу.

— Клянусь Зевсом, он спит! — Гермонтим усмехнулся. Он быстро взбежал на крыльцо и передавил стражнику горло. Тот не издал ни звука. Они перенесли его к черному ходу, где их товарищи уже закончили свое дело.

На верхнем этаже дома горел свет. Гермонтим вытащил кинжал, и они на цыпочках, друг за другом, стали подниматься. За блестящим занавесом, отделявшим маленькую спальню от зала, стояла широкая кровать. На ней лежала полуобнаженная женщина и сладко потягивалась. Подкравшись поближе, Гермонтим увидел работорговца, который стоял на коленях возле кровати и пытался целовать ноги красавицы. Та не давалась, отодвигая свои белые ноги, и мурлыкала, как кошка. Ее звонкий смех возбуждал работорговца. Он снова и снова предпринимал попытку добраться до ее ног, но лишь вызывал у женщины очередной приступ смеха.