Тайна Розенкрейцеров

– Интересное предложение. Но одного моего согласия недостаточно. У нас все решают старшины и казачья рада.

– А ты разве не принадлежишь к казачьей старшине? – вдруг спросил Теофраст.

– Почему вы так подумали?

Байда смотрел на алхимика с совершенно естественным простодушием, как могло показаться со стороны.

– Якими ензыками обцыми пан влада [52]? – задал совершенно неожиданный вопрос Парацельс.

– Русским, польским, турецким, – спокойно ответил казак.

– А как насчет латыни?

Теофраст впился взглядом в мужественное лицо Байды, на котором не дрогнул ни один мускул.

– Латынь я тоже знаю, но хуже, – спокойно, без малейшей запинки, ответил казак. – А еще греческий. Но этот язык мне совсем плохо давался.

– Интересная получается картина… – Теофраст скептически улыбнулся. – Простой казак – и латынь. Да плюс греческий язык. Как-то не стыкуется…

– Ничего необычного и странного в этом нет, – парировал Байда разящий выпад алхимика. – Я учился в школе при Киево-Печерском монастыре. У нас учатся почти все дети мещан и зажиточных казаков.

– Возможно. Однако не все учат латынь и греческий.

– Верно, – согласился Байда. – Все зависит от школы и учителей. В маленьких городках школяры больше налегают на Закон Божий, грамматику и арифметику. А в Киеве и во Львове много ученого люда, поэтому и науки разные преподаются.

– Это мне известно…

Парацельс смотрел на казака с невольным уважением. Он хорошо знал, что Киев и Львов являются мощными образовательными центрами славян. В этих городах и впрямь учились известные в научном мире Запада личности. Некоторые из них даже были посвящены в таинства ордена Крестовой Розы.

– Я так понимаю, ты принадлежишь к зажиточным казакам? – не без задней мысли спросил Теофраст.

– Я из древнего, но обедневшего казачьего рода. В свое время мой дед перебрался в Киев, где и открыл несколько мастерских. Так что я больше мещанин, нежели казак…

Ротгер диву давался. До этого дня его беседы с хлопом – вернее, допросы – шли ни шатко, ни валко. Казак прикидывался туповатым, недалеким малым, что, естественно возвышало рыцаря в собственных глазах и смягчало его намерения взяться за пленника покруче. А сегодня хитрый схизмат беседует едва не на равных с самим Парацельсом, которого Ротгер очень уважал за большую ученость.

«Ну, теперь держись… сукин сын! – Изрядно захмелевший рыцарь покрутил в руках пустой кубок и мигнул Гунду, чтобы оруженосец наполнил его. – Посмотрим, на каком языке, хлоп, ты будешь просить пощады, когда я обую тебя в «испанские сапоги" [53]!

Его мысли прервал Гуго, вошедший в апартаменты приора с улыбкой до ушей.

– Мой господин! – обратился он к рыцарю. – У нас пополнение. Отряд уже недалеко от ворот. Он идет под знаменем нашего ордена.

– Про отряд я знаю, – важно ответил Ротгер. – Готовьтесь к встрече. Мы сейчас выйдем.

Гуго поклонился и выскочил за дверь.

– Ваше преподобие! – громыхнул Ротгер, поднимаясь из-за стола. – Доставайте ваши церковные причиндалы и святую воду, чтобы отогнать всякую нечисть, которой не могли не нахвататься в дороге ваши новые защитники.

Все встали, в том числе и казак. Ротгер распорядился:

– Гунд! Проводишь хлопа в его келью. Да не торопись ты так! Выйдешь вслед за нами. Успеешь познакомиться с новыми товарищами.

– Слушаюсь, господин! – бодро ответил Гунд.

Он уже предвкушал обычный в таких случаях пир, когда во дворе крепости разжигаются большие костры, и груды дичи жарятся на вертелах, а на помосте стоит бочка и каждый пьет вино кружками, а то шлемами, столько, сколько в него влезет. Братание, хмельные разговоры ни о чем и обо всем, свежие новости, пение менестреля… Затем новички пробуют силы в шуточной борьбе с воинами гарнизона, потом снова застолье, и в конце изюминка такого редкого для пехотинцев и кнехтов праздника – юные наложницы из окрестных селений, которых запасливый Гуго никогда не забывал набирать во время набегов на схизматов…

Когда Ротгер появился в монастырском дворе, вновь прибывшие пехотинцы железной змеей втягивались в широко распахнутые ворота. Впереди на добрых конях ехали трое – польский рыцарь, закованный в броню, его паж и знаменосец отряда с развернутым знаменем. Такие торжественные мероприятия обычно проходили в монастырском дворе, который был гораздо просторней крепостного.

Для встречи Гуго уже построил кнехтов, свободных от дежурства, и военные рожки вовсю наигрывали мелодии, не отличающиеся благозвучием, но поднимающие боевой дух воинов. Гунда и конвоируемого им пленника оттеснили на задний план. Оруженосец рыцаря не опасался, что казак сбежит, так как, по его мнению, это было просто невозможно – в монастырском дворе насчитывалось не менее сотни вооруженных воинов. Но Байда был досадной помехой, хотя бы потому, что Гунд не мог в полной мере насладиться торжественным моментом, стоя за спиной своего господина, и юноша исходил желчью, брюзжа, как старый дед. Что касается казака, то действо, развернувшееся перед ним, вызывало в нем неподдельный интерес. Он быстро сосчитал воинов нового отряда и взглядом знатока оценил их вооружение.

Тем временем польский рыцарь вместе со своим оруженосцем спешились – не без помощи воинов, и снял шлем, закрывающий его лицо с длинными вислыми усами, а Ротгер, широко улыбаясь, подошел к нему вплотную.

– Чтан из Бискупиц, – представился поляк, церемонно склонив голову.

– Ротгер из Ландсберга, – весело осклабился немец. – Милости просим. Гей! – крикнул он музыкантам, которые на время прекратили терзать слух собравшихся в монастырском дворе дикими воинственными мелодиями. – Гуго! Теперь ты здесь командуешь. Вина и еды не жалеть.

– Слушаюсь и повинуюсь, мой господин!

Рожки вновь заголосили, завыли, как голодная волчья стая при полной луне. Кнехты сделали коридор, и рыцари направились во внутренние покои, в малую трапезную, где монастырские послушники уже накрывали на стол. Эта трапезная предназначалась для встреч высоких господ и различного церковного начальства. Как и апартаменты приора, она была обставлена удобной мебелью, ее стены украшали французские гобелены, а на полу лежали мавританские ковры.

Гунд со своим подопечным немного замешкался и не успел отойти в сторону, чтобы пропустить своего господина и Чтана. Польский рыцарь, занятый разговором с Ротгером, посмотрел в их сторону – и резко остановился. Похоже, он не верил своим глазам, которые впились в невозмутимое лицо Байды.

Казак, прищурясь, дерзко глядел на Чтана со странной улыбкой, больше похожей на звериный оскал.

– Ты!? – наконец выдохнул Чтан. – Пся крев!..

Он так и не успел закончить фразу. Мощным ударом в челюсть свалив польского рыцаря на землю, Байда выхватил у стоящего неподалеку кнехта копье и молнией бросился бежать по короткому железному коридору, образованному воинами Ротгера.

На какое-то мгновение все остолбенели. Происходящее выходило за рамки понимания кнехтов. К тому же они не получали никаких команд, потому что на Ротгера тоже напал временный ступор, а Гуго находился далеко и ничего не видел. Подбежав к пажу и знаменосцу, которые все еще находились в седлах, Байда оперся на копье и одним махом запрыгнул на коня позади оруженосца. Юноша попытался оказать сопротивление, но что он мог поделать против стальных мышц казака, закаленных в многочисленных сражениях?

Сбросив пажа, как куль соломы, под копыта коня, Байда страшным голосом прокричал какой-то варварский клич, поднял испуганного жеребца на дыбы, и вихрем помчал к воротам, куда как раз начал втягиваться обоз, приведенный Чтаном.

– Задержать!!! – наконец громыхнул Ротгер. – Убить!!! Стреляйте же, сучьи дети!

Но чтобы выстрелить из арбалета, требуется немало времени, не то, что из обычного лука, а заряженные ружья были лишь у дозорных на стенах крепости. Что касается пехотинцев польского рыцаря, то среди них были только арбалетчики.