Седьмая чаша

Толстяк одарил меня снисходительной улыбкой, а потом, небрежно поклонившись Гаю, сунул кошель в пояс и вышел из лавки.

— Что это за тип? — спросил я.

На губах Гая заиграла язвительная усмешка.

— Арчер — самый главный человек в корпорации врачей. Я там занимаю весьма незначительное положение, поэтому вынужден угождать ему. Он сторонник традиционных методов лечения и уверен в том, что со времен Галена в медицине не появилось ничего нового за исключением его собственных знахарских снадобий. У меня он покупает ингредиенты для их изготовления. Он влиятельный человек, ему нравится покровительствовать мне, а я за это беру с него символическую плату.

Голос Гая внезапно стал усталым, он махнул рукой и сел за стол напротив меня.

— Ладно, забудем про Арчера. Чем я могу тебе помочь, Мэтью? По твоему лицу вижу, что это не просто визит вежливости.

Прежде чем отвечать, я немного помолчал. Приглядевшись к другу внимательнее, я заметил, что он выглядит уставшим и каким-то опустошенным. Мне вдруг не захотелось втягивать его во всю эту гнусную историю, связанную с убийствами. Но что поделать — я нуждался в его совете. Подумав об этом, я прикоснулся к знаку пилигрима, лежавшему в моем кармане.

Гай обернулся к Пирсу.

— Принеси нам вина, мой мальчик, — попросил он. — Кстати, тебе не следовало подтрунивать над доктором Арчером. Каким бы он ни был дураком, Арчер подозрителен и остро чувствует насмешки.

— Простите, мастер. Не сумел сдержаться.

— Я тебя понимаю, — ответил Гай.

— Что мне сказать, если снова придут те люди, которые продают жир из огромных рыб, выловленных в Темзе? — спросил Пирс. — Многие аптекари покупают его.

— И без сомнения, приписывают ему всякие магические свойства. Вели им проваливать. Пусть даже близко не подходят к моей лавке. Этот жир воняет на добрую милю.

Когда Пирс ушел, Гай снова заговорил:

— Наверное, это были именно они, а я подумал, что местные мальчишки так шутят в День дурака: постучат в дверь и убегают.

— Ты слишком мягок с этим парнем, — заметил я. — Насмехаться над таким субъектом, как Арчер, и вправду опасно.

— Да, но Пирс любит пошутить.

Гай улыбнулся, но тут же снова стал серьезным.

— Что стряслось, Мэтью? Это как-то связано с мастером Эллиардом?

— Да.

Я колебался. Имею ли я право вовлекать его во все это? А потом решил: да, имею, потому что он может оказать нам неоценимую помощь. И стал рассказывать.

— Как выяснилось, Роджер стал третьим человеком, убитым за последнее время самым что ни на есть жестоким и извращенным способом. Причем все три убийства кажутся совершенно бессмысленными.

Я рассказал ему про Тапхольма и доктора Гарнея, как их убийства связаны с Книгой Откровения, и о том, что душегуб, возможно, выискивает тех, кто отошел от радикальных религиозных взглядов. Темнокожее лицо Гая вытянулось и потемнело еще больше.

— Я знал Пола Гарнея, — сказал он, когда я закончил свой рассказ и взял с него клятву хранить молчание об услышанном. — Не очень близко, но мы несколько раз встречались. Он производил впечатление умного, образованного человека. Не чванливого индюка, как доктор Арчер.

Гай сокрушенно покачал головой.

— Я готов поверить, что он начинал как реформатор, а потом разочаровался в этих невежественных, но убежденных в собственной правоте радикалах.

В дверь постучали. Вошел Пирс с подносом, на котором стояли стаканы и кувшин. Красивое лицо ученика вновь было непроницаемо, но что-то во взгляде больших голубых глаз заставило меня задуматься: а не подслушивал ли он? Я смотрел, как он поставил на стол поднос и направился к двери. Парень заметил, что я за ним наблюдаю. Именно этого я и хотел.

— Вот что мы нашли на месте убийства Тапхольма, — сказал я, доставая из кармана знак.

Гай повертел его в своих длинных пальцах и бросил на меня острый взгляд.

— Ты все еще думаешь, что убийцей может быть врач-бенедиктинец? Из-за этого и двейла?

— Я думаю, что такое возможно.

Гай снова посмотрел на значок, вернул его мне и шумно вздохнул.

— Не исключено, что ты прав. Мы не знаем, что сделало этого человека тем, во что он превратился.

— Вчера мы с Бараком провели целый день в архиве суда по делам секуляризации, вычисляя бенедиктинских врачевателей, находившихся в Лондоне в период закрытия монастырей. Врач, лечивший монахинь в обители Святой Елены, умер, а доктор из монастыря Всех Святых вернулся к своей семье в Нортумберленд и мирно живет там, получая пенсию. Но вестминстерский врачеватель и оба его помощника до сих пор обитают в Лондоне и получают свои пенсии в Вестминстере. Их адреса мы сможем узнать только в понедельник, но имена этих троих нам известны. Врача зовут Годдард. Ланселот Годдард. Его помощники — это брат Чарльз Кантрелл и послушник Фрэнсис Локли. Эти имена тебе что-нибудь говорят?

— Говорю же тебе, я не знал никого из них. Когда я приехал в Лондон, то уже не был монахом. Кроме того, Мэтью, после закрытия монастырей в Лондон стянулось множество монахов-бенедиктинцев со всех концов Англии. То, как поступили с монахами, вполне могло свести кого-то из них с ума, — добавил он с неожиданной горечью. — Они были лишены своего дома, вырваны из привычной жизни и брошены в другой мир, где Библию воспринимают в буквальном смысле, позабыв о ее символизме и метафоричности, а фанатики с невозмутимостью реагируют на кровь и жестокость Откровения. Ты когда-нибудь задумывался о том, каким должен быть Бог, приказавший совершить все те жестокости, что описаны в этой книге? Ведь это же поголовное истребление человечества! И все же многие из этих праведников с готовностью принимают все это.

— Епископ Боннер истребит их столь же безжалостно.

— Думаешь, я этого не понимаю? — огрызнулся Гай. — Я, чью семью инквизиция изгнала из Испании — хотя мы были ревностными католиками — только за то, что наши предки исповедовали ислам.

— Я понимаю. Мне очень жаль.

— Мне тоже. Мне жаль того, что станет с миром.

Гай склонился над столом и оперся подбородком о ладони и поднял на меня глаза.

— Извини, Мэтью, — устало проговорил он. — Ведь ты пришел за помощью.

— Это как раз то, что мне нужно, Гай. Мы говорим о том, что мир сходит с ума. Харснет убежден в том, что преступник одержим, полагая, что сумасшедший не смог бы столь терпеливо планировать подобные убийства и осуществить их так тщательно. Мы считаем, что, сначала наблюдая за нами, а потом прячась от нас, он целый день пролежал в холодных Ламбетских болотах.

— А что думаешь ты сам, Мэтью?

— Одержимость — самое простое объяснение необъяснимого, но эти убийства настолько необычны и ужасны, что я не знаю, что и думать. Даже Барак напуган. Он никогда раньше не слышал ни о чем подобном.

— Я слышал, — тихо сказал Гай.

Я смотрел на него округлившимися от изумления глазами.

— Одержимость, — медленно заговорил Гай, — это разновидность сумасшествия, о которой мы с тобой не говорили в Бедламе. Человек может быть странным образом одержим каким-то аспектом своей жизни, а в остальном быть — или казаться — совершенно нормальным. Одержимость известна со времен Древней Греции и Древнего Рима. У меня самого в прошлом году был пациент, торговец, который с юности был одержим манией собирать обувь. Он подбирал повсюду, в том числе и на помойках, туфли: мужские, женские, детские, старые, рваные, починенные. Ими был забит весь его дом. Об этом знала лишь его жена, но когда она пыталась устыдить мужа, тот отвечал, что весь этот хлам «может пригодиться». К тому времени, когда она пришла ко мне, чтобы посоветоваться, уже бывший торговец, забросив все дела, шатался по всему Лондону в поисках старых башмаков.

— Но какое отношение эта странная история имеет к нашему убийце?

— Терпение, Мэтью. Я встретился с беднягой, и он рассказал мне, что в детстве у него не было обуви. С тех пор где-то в мозгу у него засел страх, что это может повториться вновь. Он был одержим этой манией так долго, что почти забыл, с чего все началось.