Мучная война

— Дражайшая Полетта, я бы хорошенько подумал, прежде чем говорить!

Опершись на беломраморную столешницу туалетного столика, она с трудом повернулась, явив ему толстощекое лицо, покрытое свежим слоем белил, где пятна кармина еще не успели превратиться в яркий румянец.

— A-а! Вот и еще один негодяй! Можешь войти, я давно тебя поджидаю. Понятное дело, твои фискалы меня выдали, то-то этот тип с вонючими ведрами только и делает, что шляется по улице Сент-Оноре, словно других мест нету…

Ее массивное тело содрогалось от ярости.

— Ты брюхатишь бедную девушку, а потом выбрасываешь ее на улицу вместе со своим семенем, ведь для тебя она всего лишь пустой сосуд…

— Но…

— Никаких «но», ты выслушаешь все, что у меня накипело. Ребенок родился, рос, а ты даже не пошевелился! Зато стоило тебе его случайно встретить, так нате вам, отправил его мать в изгнание, а его запихнул в тюрьму к долгополым! И как ты думаешь, что он там встретил? Брань, пинки, щелчки. Устав от оскорблений, он бежал и очутился на дороге в Париж, без денег, без ничего, оставалось только пойти с протянутой рукой. Но, слава Богу, его подобрали, отогрели, накормили. А его бездельник папаша по-прежнему беззаботно где-то ходит. Ты что-то сказал? Знаешь, меня он зовет теткой, и я имею право говорить все, что думаю. Так и жду какой-нибудь гадости, раз ты сюда притащился.

Несмотря на грубую брань Полетты, счастье волной захлестнуло Николя. Луи здесь, в нескольких шагах от него, живой, здоровый, свободный! Он чуть не задохнулся, подавляя рвущиеся из груди рыдания.

— Вы предъявили мне обвинение, сударыня, но я согласен забыть его из уважения к особе, приютившей моего сына. Тем не менее у меня к вам разговор. Сейчас велите привести Луи и оставьте нас. Мы поговорим потом.

Пока она, подчинившись, тяжело поднималась и, волоча ноги и цедя сквозь зубы неразборчивые слова, шла к двери, Николя думал, что, пожалуй, она тоже не знает истинных причин бегства Луи из коллежа. Через минуту, насупив брови и опустив глаза, вошел Луи. Его враждебная поза не предвещала радостной встречи.

— Я рад вас видеть, Луи. Я вас слушаю.

Он старался говорить как можно более ласково, однако в ответ получил молчание. Тогда он решил взять беседу в свои руки.

— Хорошо, молчите. Тогда я скажу вам, что у меня на сердце. Какими бы ни были ошибки, которые, по вашему мнению, я совершил по отношению к вам, я совершил их невольно. Скромность и благородство вашей матери стали тому причиной. Она слишком поздно сообщила мне о вашем существовании. Взывая к вашему чувству справедливости, я ожидаю от вас уважения и откровенности. Откройте ваше сердце и объясните мне причины вашего исчезновения, которые, как мне кажется, связаны с исключительно серьезными обстоятельствами. Иначе пришлось бы предположить, что вы совершили некий поступок, которого теперь стыдитесь, но в это я поверить не могу, ибо вы принадлежите к роду Ранреев.

— Отец, если вы так думаете, значит, вы вообще меня не знаете. Раз меня вынуждают объясняться, придется сказать, что мне не нравится, как вы ко мне относитесь, и я полагаю…

Что оправдывало столь надменный тон? Горькие воспоминания затопили Николя: он вновь переживал столкновение с собственным отцом в замке Ранрей. Всегда сдержанный и терпеливый, сейчас он чувствовал, как в нем нарастает раздражение; к счастью, ему вовремя удалось его сдержать.

— Вы забываетесь, Луи, и причиняете мне боль. Попробуйте обойтись без ненужных упреков и объяснитесь. А потом мы все взвесим на весах нашей совести.

Казалось, его слова успокоили Луи.

— Все зашло слишком далеко, — прерывисто дыша, неуверенно начал он. — Меня оскорбляли, унижали, обращались как с сыном…

— Замолчите! И никогда не позволяйте оскорблять вашу мать.

— Откуда вы знаете, что речь идет о моей матери?

— Потому что я сам найденыш и задолго до вас успел узнать все, что могут сказать в коллеже.

Прошлое вновь со всей ясностью встало перед ним, и он не смог сдержать горький вздох…

— Действительно, речь шла о моей матери, которую называли…

Шагнув вперед, Николя ладонью закрыл сыну рот и с удивлением обнаружил, что лицо его горит.

— Вы больны?

— Я простудился по дороге…

Внезапно Николя почувствовал, как напряжение мальчика прошло.

— …я не смог этого перенести. У нас был поединок. Что-то вроде дуэли.

— На циркулях, знаю.

— Нас развели. Меня посадили в чулан. Потом от вас с письмом прибыл отец капуцин. Я несколько дней дрожал от холода…

Николя кусал себе губы, но не решился перебить мальчика.

— …он сказал мне, что вы очень рассержены моим поведением и приказываете мне немедленно покинуть коллеж и отправиться в Лондон к матери, ибо больше не желаете меня видеть.

— Как вы могли этому поверить?

— Письмо было написано вашим почерком и запечатано вашей печатью. Как я мог сомневаться? Впрочем, вот оно. Судите сами.

Взяв письмо, Николя изумился сходством почерка.

— И вы могли представить себе, что я способен расстаться с вами?

— Никогда… но в какой-то момент… да… и меня охватило отчаяние.

— Почему мне сообщили, что вы бежали?

— Монах сказал мне — теперь я точно знаю, что не вы его прислали, — чтобы я бежал из коллежа, а он встретит меня на перекрестке. Но его там не было. Я не знал, как добраться до порта, а оттуда до Англии. Поэтому я пошел в Париж, но так как дороги я не знал, я шел следом за телегами. Прийти на улицу Монмартр я не решился и отправился в «Коронованный Дельфин», где меня встретила тетка.

— Ваша тетка?

— Полетта. Так я называл ее в детстве.

Из горла мальчика вырвались сдавленные рыдания. Николя распахнул объятия, Луи бросился к нему на шею, и они долго стояли, крепко обняв друг друга.

— Вам следует знать, что дела, которые я веду, и интересы могущественных особ, в них замешанных, побуждают меня сделать вывод, что через вас хотели поразить меня.

— Я это прекрасно понимаю. Отец, я не хочу возвращаться в Жюйи.

— Об этом и речи быть не может, тем более что у меня на вас иные виды. Но мне бы не хотелось навязывать вам какое-либо занятие, не зная, куда влекут вас ваши собственные наклонности.

— Я хочу служить королю с оружием в руках.

— Ваше желание вполне согласуется с моими планами. Так что идите, собирайте вещи, и я повезу вас на улицу Монмартр, где в вашу честь заколют упитанного тельца! Поблагодарите вашу… тетку за заботу и скажите, что я жду ее: мне надо обсудить с ней еще одно дело.

Бросив на отца сияющий счастьем взор, обрадованный Луи выскочил из комнаты. Волоча ноги, вернулась Полетта. Николя молча ждал ее.

— Вот она я, бедная женщина, — прокряхтела она. — Ну и норовистая, словно мул. Я знаю, ты на меня сердит. И ты прав. Я несла чушь, сама не понимала, что говорю. Малыш просветил меня. Мне перед тобой даже неловко, хотя…

— Хотя?

— Ты все равно не должен был отсылать Сатин в Лондон. Не говоря уж о том, какие убытки потерпело мое заведение, которым она так ладно управляла…

Он ни за что не сумел бы определить, о чем она сожалела больше. Разумеется, и о том, и о другом…

— Что-то вы слишком расчувствовались! Да будет вам известно, что она сама так решила. Я жалею лишь об одном и готов честно вам признаться: увидев, что она торгует в нижней галерее Версальского дворца, я излишне резко выразил ей свое неудовольствие. Надеюсь, вы понимаете, что я находился там как должностное лицо. Это все, но для нее оказалось достаточно. Но забудем об этом; по долгу службы мне придется задать вам несколько вопросов.

Вспомнив печальный взгляд Сатин, сердце его сжалось от сострадания. Полетта вздохнула: разговор сворачивал на привычную почву. Плюхнувшись в скрипучее кресло-бержер и ухватившись распухшей рукой за все свои многочисленные подбородки, она выжидающе посмотрела на него из-под полуприкрытых век.

— Добрая моя Полетта…

— Нечего рассыпаться в комплиментах, я давно изучила твои повадки!