Афинский яд

Снова гневный голос:

— Есть… закон… на тебя… дядю. А потом ты умрешь.

Спокойный голос:

— Не… бессмысленно…

Вопль:

— Зачем тебе деньги? Ты покойница!

Увещевания. Потом вновь спокойный голос:

— Умерь…

Крик:

— Где этот раб?

— Я нужен, — встрепенулся бледный карлик и, словно краб по прибрежной гальке, выбежал из комнаты, оставив меня наедине с голыми стенами и собственными мыслями. Шум не стих, потом хлопнула дверь, протестующие голоса стали громче и вскоре появился Эргокл, вопя и брызгая слюной от гнева.

— Отказываясь возвращать долг чести, не умилостивишь богов! — объявил он. — Если хочешь, чтобы они сжалились над тобой, падшая женщина, если хочешь снова увидеть сына, тогда поступи по справедливости и верни мне мои законные деньги!

Дядя Гермии пораженно вскрикнул.

— Ах, я и забыл! — едко усмехнулся Эргокл. — Он же не твой сын, о достойная госпожа, значит, волноваться незачем. Особенно если учесть, что тебя уже ждут не дождутся в Аиде!

Аристотель, который, сжав губы, шел за Эргоклом, положил руку ему на плечо. Знаком велев мне следовать за ними, он попытался утихомирить кипятившегося гражданина.

— Ну все, довольно, — сказал он, подталкивая его вперед. Мы взяли потерявшего всякий стыд Эргокла под руки и повели, следом шел горбатый малыш Батрахион с полными слез глазами.

— Думаю, Эргокл немного не в себе, — вежливо объяснил Аристотель стражникам. — Глотни свежего воздуха, приятель, и тебе станет лучше.

И он заботливо, но твердо повел Эргокла, который все еще плевался и брызгал пеной, прочь от обветшалого особняка. Горбун, следивший за нашим уходом, с радостью закрыл дверь, не забыв набросить цепь. Догадаться о том, что случилось во время допроса, было несложно. Вдова Ортобула утверждала, что понятия не имеет о сделке, на которую намекал истец. Она соглашалась признать лишь долг, подписанный рукой покойного мужа. А Эргокл принес только свое собственное заявление.

— Можете не сомневаться, — злобно уверял Эргокл, — я не забыл включить в счет рабыню Мариллу. Ортобул обманул меня и ввел суд в заблуждение. Мне так и не возместили ущерб. Я заплатил половину суммы за эту сикилийку, но не получил ни своей законной доли, ни достойной компенсации за многие месяцы — да-да, месяцы, — в течение которых был лишен ее услуг. А потом ее продают другому прямо у меня под носом! И у этой вдовы еще хватает наглости отпираться, хотя сквозь плотную вуаль я видел ее разорванное ухо! Бесстыжая, как смеет она утверждать, что все уже давно улажено!

— Успокойся, возьми себя в руки, — велел ему Аристотель. — Не пристало мужчине на всю улицу голосить о своих личных делах!

И все же, стоило нам немного отойти от дома Фанодема, Аристотель сам вернулся к этой неприятной теме, видя, что Эргокл больше не исходит пеной, а лишь ворчит себе под нос.

— Что ты там сказал о сыне, точнее, пасынке Гермии? — осведомился он. — Я не совсем понял, что ты имел в виду, говоря: «Если ты хочешь снова увидеть сына?»

— Да ничего, — передернул плечами Эргокл.

— Тебе что-то известно о мальчике?

— Ничего. Только то, что говорят все: он пропал. Я просто хотел немного встряхнуть Гермию. Напомнить ей, что если она желает себе и своей родне добра, надо поступать по совести. Это семейство всегда было ко мне несправедливо!

— Ты считаешь, — уточнил Аристотель, — что человек, кому отказываются вернуть долг чести, имеет право помочь себе сам. И потому, Эргокл, ты решил припугнуть Гермию, надеясь, что это ее образумит?

Эргокл вдруг испугался:

— Я лишь прикрикнул на нее и сказал, что она скоро умрет. Это правда. Если она сама не боится, значит, она еще глупее, чем я думал.

— А мальчик? Что ты о нем знаешь? Где, по-твоему, следует его искать?

— Откуда я знаю? Эти люди так кичатся своей знатностью и положением в обществе. А может, им стоит обратиться за помощью в бордели, столь дорогие сердцу Ортобула?

Казалось, Эргокл был рад скрыться за дверью собственного дома и даже не подумал пригласить нас войти.

Аристотель поручил коротышку заботам слуги, посоветовав тому напоить господина холодной водой и уложить в постель.

XIII

Блины в публичном ломе

Мы с Аристотелем отправились ко мне, чтобы тоже выпить чего-нибудь прохладительного. По дороге Аристотель сам начал пересказывать разговор Эргокла и Гермии.

— Нас привели в комнату в задней части дома, вдова осталась в коридоре снаружи, под охраной своего дяди. Ее лицо было скрыто покрывалом. Эргокл начал с длинного и подробного перечня долгов и жалоб. Гермия терпеливо слушала, а когда он закончил, прошлась по списку, сказав, что, на ее взгляд, три первых пункта давно улажены, а об остальных у нее нет никаких сведений. Эргокл попытался припугнуть ее упоминанием о Марилле — он, похоже, помешался на этой наложнице. Гермия не дрогнула и повторила, что это разногласие было полностью улажено на суде. Эргокл потребовал часть выручки от продажи Мариллы и даже заявил, что прочие долги можно погасить из суммы, полученной за старого привратника Ортобула и других рабов. Гермия послала его к Критону. И тогда Эргокл — этот грубиян — перешел к прямым оскорблениям, как ты, должно быть, и сам слышал. Он заявил, что Гермия — без пяти минут покойница, а посему вполне может расстаться со своими деньгами. Сие любезное и тактичное предложение было встречено не слишком тепло. Фанодема оно, мягко говоря, разозлило. Остальное ты, думаю, слышал. В конце концов, мне пришлось вывести Эргокла. Бессмысленное предприятие — ну, почти.

— Зато ты мог составить свое мнение о Гермии, пусть и не задал ей ни одного вопроса.

— В некотором роде, да. Это очень умная женщина — даже странно, что она оказалась в таком ужасном положении. По моему мнению, она слишком умна, чтобы убить собственного мужа. Ведь так часто подозрение падает именно на супругу. Но важнее то, что ни в ее словах, ни в тоне, ни в манерах я не заметил и тени ненависти к Ортобулу. Совсем. Даже когда Эргокл упомянул сикилийку Мариллу и ее любовную связь с Ортобулом, Гермия не лишилась хладнокровия, да и о своих беседах с мужем рассказывала вполне спокойно. Если ее и задела эта связь, то она прекрасно скрывает обиду. Вдова не уклоняется от вопросов о покойном супруге, но и не произносит его имя без повода. Подводя итог, я очень сильно сомневаюсь, что она убила Ортобула. Хотя мои сомнения ничего не доказывают.

Я передал Аристотелю слова Батрахиона, который на все лады расхваливал доброту Гермии.

— И знаешь, — прибавил я, — карлик говорит, что даже теперь, когда ей недолго осталось жить, она добра и внимательна к слугам. Он даже разрыдался!

— Ага! — сказал Аристотель. — Это производит впечатление, причем выигрышное. Вряд ли суд сочтет сей факт убедительным, но я не стал бы его отметать. Способность даже в горе сохранить кроткий нрав не сыграешь, скорее всего, это истинное лицо Гермии. Твои слова, Стефан, напоминают мне «Алкесту» Еврипида. Царица Алкеста готова умереть вместо своего супруга. В назначенный день она прощается с жизнью, домом и дорогими людьми, не забывая и о рабах. Если ты помнишь, служанка говорит:

Я всегда думал, что это доказывает необыкновенную доброту и глубокое душевное благородство Алкесты. Даже на пороге смерти она благословляет всех — до последнего раба.

— Неужели? Надо перечитать эту драму. Я помню только, что Алкесту спас Геракл, когда ни муж, ни отец не пожелали умереть за нее. Но не думаю, что Гермию ожидает столь же чудесное избавление.