Тайна древнего замка

– Да, и вот еще что, Бильгильдис. Прошу тебя, поторопись. Все должно быть сделано быстро.

Я выполнила распоряжения графини быстро и точно. Отправила слуг убирать в часовне и расчищать дорогу к кладбищу, позвала священника. Эстульф приказал страже (хотя вообще-то у него не было на это права) вырыть могилу и переодеть усопшего. Но никто не поставил его приказ под сомнение – все любят Эстульфа.

Кроме права, данного законом, есть лишь две вещи, которые столь же сильно воздействуют на людей, – это страх и восхищение.

Когда Бальдур очнулся от глубокого сна, вызванного вчерашним пивом и треволнениями, церемония уже началась. Тело графа Агапета вынесли из часовни во двор, оттуда к воротам и, наконец, пронесли по узкой тропинке, ведущей к кладбищу у подножия восточной стены. Насколько я поняла, Бальдур ни во время похорон, ни после них ничего не сказал своей теще по поводу того, что его и Элисию не пригласили на церемонию. Графиня, увидев его, что-то прошептала ему на ухо, и на этом Бальдур успокоился. Глупец… Я не сумела расслышать ее слова, но сейчас госпожа весьма правдоподобно изображала безутешную вдову, этого у нее не отнимешь.

Нельзя было бы назвать эти похороны недостаточно пышными – они соответствовали всем обычаям. И все же чего-то не хватало. Я не сразу поняла, чего же именно. Печали. Конечно, часть слуг грустила по погибшему графу, но это были те слуги, которым вообще свойственно горевать по любому поводу. Бальдур не из тех, кто привык печалиться. У графини не было причин оплакивать свою прежнюю жизнь. А для большинства людей в замке нет никакой разницы, кто отдает приказы.

Место печали заняла тревога. Перерезанное горло, наполненная кровью ванна… Такие образы усиливают ужас перед смертью. Усиливают суеверный страх.

В конце церемонии похорон на могилу поставили стул, на котором заняла место графиня. Сообразно обычаю, она должна отдать своему супругу последние почести и посидеть с ним в последний раз.

Из окна я вижу, как она сидит там – застывшая, неподвижная белая точка на фоне сентябрьской зелени. Графиня смотрит на долину. Сейчас я завидую ей. Да, в глубине моей души, под налетом всей этой ненависти к ней до сих пор теплится зависть.

Элисия

Когда я проснулась сегодня утром – вернее днем, – я почувствовала, что во мне не осталось ни капли силы. Только пустота. Больше ничего. Я даже плакать не могла. И как мучительно было мне подниматься… Я съела две виноградины и ощутила, что уже сыта. В голове тоже было пусто, мое тело будто само совершало необходимые движения, по крайней мере, мне казалось, что я им не управляю. Какое-то время я просто сидела в постели. Первая мысль, которая пришла мне в голову после долгого затишья, была о шпильке в моих волосах. Мне хотелось уколоть себя этой шпилькой. И это было странно, ведь в последний раз подобные желания вспыхивали во мне в детстве, такого не было уже давно. Помню, что, когда была маленькой, я сжимала в руке шпильку, мне хотелось кого-то поранить, вот только кого? Не помню, не знаю… Наверное, того, кто обидел меня.

Но через пару мгновений воспоминания отступили, и теперь эта шпилька напомнила мне о Бильгильдис. Каждый день она заплетает мои волосы и подбирает их шпильками, но мне кажется, я подумала о ней по другой причине. Бильгильдис для меня всегда была символом отчаяния. Я привязана к ней, она была моей кормилицей, и я не помню, чтобы она когда-либо сделала мне что-то плохое. Но Бильгильдис всегда была такой… Слово, которое приходит мне в голову, звучит довольно странно. Заброшенной. Заброшенной, словно старый, покинутый всеми дом. Ее характер, конечно, обусловлен чудовищными событиями ее юности, которые привели к ее немоте. Сколько же в ней с тех пор отчаяния! Этой тоски всегда было в ней так много, что даже смерть трех ее сыновей не ухудшила ее состояние. Бильгильдис, как и прежде, слоняется по замку, подгоняет слуг, следя за тем, чтобы они выполняли свою работу, заплетает мне косы, причесывает матушку. Свои волосы Бильгильдис собирает в узел, похожий на гладкий сероватый камень. Носит простые, бесхитростные платья. Наверное, я подумала о ней, потому что сейчас я напоминала себе свою няньку. Неужели я теперь стану похожей на Бильгильдис? Захотел бы отец, чтобы его дочь стала такой?

И в этот момент пустота во мне начала постепенно наполняться. Мысли о смерти отца вызывали во мне ярость и жажду отмщения. Да, я скорбела бы, если бы он погиб в бою, умер от лихорадки или его хватил удар. Но это другое. Моего отца убили, а я искупалась в его крови…

Меня вырвало. Я выполоскала рот, использовав целую кружку воды, бросилась на кровать и изо всех сил попыталась расплакаться. И вновь мне это не удалось. Я корила себя за то, что до сих пор не оплакала отца. Потом я, наверное, уснула, потому что следующее, что я помню, это как в комнату входит Бальдур.

Выражение лица у Бальдура было суровым. У моего мужа вообще всего два выражения лица – суровое лицо воина перед битвой (орлиный взгляд, нахмуренные брови) и расслабленное удовлетворенное лицо воина после битвы.

– Ты не спишь, – сказал он.

Мне было трудно говорить. Да и не хотелось.

– Только проснулась.

– Тебе уже лучше после сна?

– Не знаю. Конечно, нужно было выспаться. Но я боюсь засыпать, помнишь…

Бальдур не знал, что на это ответить. Ну что ж, это и к лучшему. Я села перед зеркалом из полированного металла и принялась расчесывать волосы.

– Позвать твоих служанок? – спросил Бальдур.

– Нет.

– Позвать Бильгильдис?

– Нет.

– Ты не собираешься выходить из комнаты?

– Собираюсь.

– Тогда нужно позвать кого-то, кто заплел бы тебе волосы.

– Сегодня я оставлю их распущенными. Папе нравилось, когда у меня распущенные волосы. Прощаясь с ним навсегда, я хочу выглядеть так, как понравилось бы ему.

– Мы уже похоронили его.

Прошла пара мгновений, прежде чем я осознала смысл его слов.

– Ты ведь не хочешь сказать… – Я резко развернулась к Бальдуру. – Нет. Ты хочешь сказать, вы уже положили его в гроб?

– Есть разница между тем, чтобы уложить кого-то в гроб и похоронить. Твой отец уже под землей, Элисия. Она посчитала, что так будет лучше.

– Она посчитала… Что значит «она»?

– Твоя мать. Она приказала провести похороны без тебя.

Я швырнула гребешок на пол. Он сломался.

– Ох, я так и знала! Ах она подлая, злая, мерзкая, коварная, ревнивая…

– Элисия…

– Она всегда ревновала, потому что я предпочитала проводить время с отцом. Но она сама виновата! Она всегда любила моего брата больше, чем меня, намного больше, а на меня вообще не обращала внимания все эти годы. А когда потеряла Оренделя, то вдруг вспомнила о том, что у нее есть дочь. Но меня не обмануть! Я никогда не была для нее важна. И я дала ей понять, что у нее не получится ввести меня в заблуждение. А теперь она…

– Я поддерживаю ее решение.

– Что-о?!

– Я согласен с Клэр в том, что тебе не следовало присутствовать на похоронах. Это стало бы для тебя слишком сильным ударом. Могло пострадать твое здоровье.

– Но это, как ты и сказал, мое здоровье. Мое! Принадлежит мне! И немножко Богу. Все, что касается моего здоровья, я решаю сама. Кроме того, это был лишь предлог. Напоследок мать успела сделать отцу еще одну пакость. Отец хотел бы, чтобы я присутствовала на его похоронах, и мать это знала. Но она всегда старалась задеть его, как только могла.

– Как бы то ни было, мы поступили правильно, похоронив твоего отца так быстро. Подумай о том, какие сейчас жаркие дни.

– Ах ты бестактный, отвратительный…

– Элисия, я солдат и привык рассуждать практично. Например, после битвы…

– Мы сейчас в нашей спальне, а ты говоришь со мной о битве?

– Твой отец понял бы меня.

– Он бы скорее понял белку, чем тебя.

– С тобой сегодня невозможно говорить. Завтра мы сходим на могилу твоего отца, и ты попрощаешься с ним.