Тайна древнего замка

Мне нельзя плакать. Боги не любят слезы. Мой народ славится своей отвагой и честью, и не только мужчины, но и женщины и дети. Иногда я думаю, что дети еще слишком малы, чтобы сдерживать слезы, им можно было бы позволить поплакать, когда им хочется этого. Но когда один из моих трех малышей заходится от плача, я боюсь, что к моим утешениям примешивается и упрек.

Я так скучаю по детям. Если мне удастся вернуться к ним, я стану им лучшей матерью. Я буду любить их еще сильнее. Где они теперь, мои сыночки Жольт и Левди, моя доченька Эмеше? Что они сейчас делают? Думают ли они обо мне? А Лехель, отец моих детей, возлюбленный тысячи ночей моих, думает ли он обо мне? Сомнения – словно люди, они растут со временем, прибавляя в весе и росте. Прошло три месяца с тех пор, как меня похитили. Меня протащили по всему миру. Вернусь ли я домой, к моим родным?

Мое будущее – черная, полнящаяся страхом дыра, и я хочу заткнуть ее словами. Я пишу их на стене моей темницы.

Бильгильдис

Просыпаясь утром, я сразу же ощупываю свою опухоль. Она на моем животе, справа, прямо под ребрами. В моем теле выросло трое детей, они были хорошими мальчиками, хорошими сыновьями, так много лет прошло с тех пор… Теперь же во мне растет чудовище. От этой опухоли меня тошнит, а иногда внутри что-то булькает, будто забродившая жижа. Каждое утро я натираю это место маслами. И так уже двадцать лун. Как-то мне подумалось, что этим я лишь помогаю опухоли расти, и потому некоторое время назад я стала ко всему еще и класть на больное место разрезанную луковицу – вечером, перед тем как ложиться спать. От лука у меня слезятся глаза. Какие глупости. На самом деле я прекрасно понимаю, что зло слезами не умилостивишь. Даже сегодня утром, когда у меня было столько дел, я не забыла о моей опухоли. Как глаза привыкают к темноте, так и я привыкла к круглому наросту на моем животе, наросту, к которому каждый день прикасаются мои пальцы. Я мысленно разговариваю с ним. Почему бы не поговорить с собственной смертушкой? Много лет назад я потеряла возможность говорить, зато научилась чувствовать. И сейчас я чувствую, что эта дрянь в моем теле настроена серьезно.

Сегодня мне было сложнее вставать, чем обычно, а ведь я привыкла что летом, что зимой вставать еще до восхода солнца. Что ж, просыпаться было трудно не только мне. В замке царило две тишины, привычная – тишина утром после попойки, и непривычная – тишина утром после убийства. Раймунд, спавший на своей отдельной лежанке в паре метров от меня, еще не проснулся. Я вымыла руки и лицо. За время с момента пробуждения я уже два или три раза охнула. Мне показалось, что я проспала утро, но, сняв козью шкуру с окна, я поняла, что в мире еще царит предутренний сумрак, серый знакомый предутренний сумрак.

Я отправилась на кухню. Обычно в такое время кухарка уже там, она должна готовить кашу на завтрак слугам, но сегодня ее почему-то не было, поэтому я съела небольшую миску отваренных груш, оставшихся с пира, и упаковала в корзинку завтрак для графини и для Элисии, потому что я служу им обеим.

Вначале я отправилась к Элисии. Она лежала на кровати рядом со своим супругом, ее голова беспокойно металась по подушке. Я подумала, что у Элисии жар, но, похоже, ее лишь мучили кошмары. Ничего удивительного, после вчерашней-то ночи.

Я воспользовалась редкой возможностью полюбоваться Бальдуром во всей его красе. Мой взгляд скользил по его могучим мышцам, огромным, словно наковальни, ладоням, ногам Голиафа, груди Самсона, бычьему члену, по всему этому роскошному телу, созданному для любви и сражений. Даже мне, старухе, это зрелище до сих пор доставляет удовольствие. В постели Бальдур кажется идеальным мужем, а на коне – идеальным воином. Но горе всем, если он откроет рот, начнет размышлять, примется орудовать чем-то кроме меча или члена. Бальдур похваляется тем, что может раздавить твердое яблоко, сжав его коленями, и способен голыми руками выдавить сок из редьки. Не знаю, кому это надо – разве что тому, кто обожает сок из редьки. По крайней мере, Бальдур не уточняет, зачем пригодились бы подобные таланты. Он пьет каждый вечер, где бы он ни находился, и для попойки ему не нужен пир и не нужна компания. Пиво и вино пропитывают его тело, будто Бальдур сделан из песка. По крайней мере, голова у него точно набита песком.

Станет ли он новым графом? Кто еще имеет право наследования? У графини не осталось сыновей, у Агапета не было братьев и племянников. И если Бальдур станет новым графом, сколько понадобится времени на то, чтобы он встрял в какую-то кровавую драку? Сколько времени пройдет до его смерти? Род Агапидов проклят. Прадед Агапета – его тоже звали Агапет – заманил своего врага к себе в гости, преломил с ним хлеб, а потом, нарушив все законы гостеприимства, зарезал его вместе с сыном. Говорят, с этого началось проклятье рода. Этот прадед вскоре погиб на войне, в том же сражении пал и его сын. У сына было двое детей, двое мальчишек, и уже вскоре один из них убил другого – якобы случайно, во время игры, по крайней мере он так сказал. Мать не поверила в это, она прокляла сына и уморила себя голодом. Этот юноша потом и стал отцом Агапета. Однажды отец и сын отправились на охоту, отец неподалеку отсюда увяз в болоте и утонул. Во всяком случае, так сказал Агапет, став новым графом. А теперь и он сам нашел свою бесславную смерть, в луже крови, крови своих предков, которой он так гордился. Вот только кровь эта нелюба судьбе.

В народе поговаривают, что несчастья начались намного раньше, и дело тут вовсе не в Агапидах, а в замке. Мол, этот замок притягивает злой рок. Ха! Рок! Что ж, пусть зовут это так, мне все равно. Этот рок, это проклятье – оно не от Бога и не от Сатаны.

Я направилась к графине.

Удивительно, но она уже проснулась и даже была одета. Как и полагается во время траура, на графине было белое платье, подчеркивавшее ее бледную кожу и белокурые локоны. В этом платье она была похожа на ангела. Графиня увидела в моих глазах вопрос: «Госпожа, почему вы оделись сами?» Но она не ответила на него.

Таково право благородных, что оплачивают тебе похлебку. Они могут отвечать, когда им вздумается.

Таково право тех, кто может говорить. Они могут сделать вид, что не поняли вопроса, который задала немая.

Я заплела ей косы, подобрав их. Графиня любит эту прическу, траур и косы неплохо сочетаются.

Затем я приготовила розовую воду, которой Клэр полощет рот.

Графиня казалась собранной и бодрой, она ничуть не устала и не выглядела подавленной, поэтому я поняла, что она не горюет. В моем присутствии – и только тогда – она всегда искренне проявляла свои чувства, не сдерживала ни слезы, ни улыбки, свободно могла выразить и радость, и горе, я же с давних пор могу проявить свои чувства лишь при помощи жестов.

– Бильгильдис, ты была у Элисии? Как она?

Я жестами дала ей понять, что ее дочь беспокойно спала. Графиня смерила меня долгим взглядом.

– Да, она еще ребенком вела себя так, каждый раз, как случалось что-то плохое. Всякий раз, как ее отец отправлялся в путешествие или поход, Элисия умоляла его взять ее с собой, а когда Агапет отказывал ей, она потом еще долго беспокойно металась во сне. Сегодня же она прощается с отцом навсегда. Ей тяжело как никогда. Мы должны помочь ей чем только возможно. Я думаю, Элисия не перенесет похороны, – задумчиво сказала графиня. – Возможно, нам повезло, что она еще спит. Мы немедленно похороним Агапета. Пожалуйста, подготовь часовню, Бильгильдис. И сообщи отцу Николаусу. Я попрошу Эстульфа заняться всеми приготовлениями к похоронам.

Эстульфа! Это сразу показалось мне странным. Да, он был распорядителем в замке на время отсутствия графа и Бальдура. Но после возвращения этих двоих из похода Эстульф должен был лишиться своих полномочий, и то, что Агапет мертв, ничего не меняло. Бальдур – капитан стражи и к тому же зять Агапета. Это он должен заниматься похоронами. Графиня прекрасно об этом знает. Значит, мне не стоит обращать на это ее внимание. Это бессмысленно.