Иллюзия убийства

— Он, наверное, ушибся, — вздыхаю я.

— Какое имеет значение, если один из этих ленивых туземцев набьет себе шишку? — замечает леди Уортон.

Очаровательная женщина. Муж зовет ее Эленор, а для меня она леди Уортон. Эленор — это слишком нежно для столь жестокой женщины.

Когда велосипедист встает, капюшон откидывается назад и становится видным его смуглое лицо. В то же время, к своему удивлению, я замечаю, что кожа на его правой ноге выше ботинка совершенно белая, а вместо сандалий, которые предпочитают носить египтяне в своем жарком климате, на ногах велосипедиста такие же коричневые ботинки, какие я видела у английских солдат.

Смуглое лицо, белая кожа на ногах, армейские ботинки. Не странно ли это?

Я хочу поделиться наблюдениями со своими спутниками, как вдруг откуда-то доносится неимоверный гвалт, словно церберы сорвались с цепи.

— Боже милостивый! — восклицает леди Уортон. — Что это?

— Будем надеяться, это не махдисты, — говорит фон Райх.

— Кто такие махдисты? — спрашиваю я.

— Фанатики, которые объявили джихад — священную войну против англичан и других европейцев. Они хотят изгнать их из Египта и перебить египтян, сотрудничающих с ними. Название происходит от имени Махди — мусульманского мессии, аналогичного Христу, который явится на землю и избавит мир от зла.

Я вспоминаю, что читала об этом движении.

— Вы говорите о тех самых фанатиках, которые разгромили английскую армию несколько лет назад?

— Точнее, превосходящие силы повстанцев разбили египетскую армию под командованием английского генерала. Во время восстания был обезглавлен генерал Чарлз Гордон, и его голову насадили на кол. Если бы самозваный Махди не умер от тифа, то двинулся бы вниз по Нилу и сбросил в море англичан и их прихвостней египтян.

— А туристам не грозит опасность?

— В отношении иностранцев совершались акты насилия, но мы будем в безопасности. — Он похлопывает себя по груди. — Лорд Уортон и я вооружены.

Чудесно! После стычки с пиратами в гребной лодке, которые грозились выбросить меня в море, я попадаю в осиное гнездо беспощадных террористов.

— Египетское правительство малоэффективно, не правда ли? — спрашиваю я. — Хотя и под английским контролем?

— Совершенно верно. Правительство обанкротилось и не смогло платить долги, но другие государства интересуются не самим Египтом, а Суэцким каналом. Страна, контролирующая Суэцкий канал, может накинуть экономическую петлю на другие страны.

— Британия правит морями, — поясняет лорд Уортон, — а эта канава, вырытая в песке, является стратегическим транспортным путем в Индию и на Дальний Восток.

Мимо нас скачет кавалерийская рота египетских войск под командованием английских офицеров. Они движутся туда, откуда доносится шум.

— Как вы думаете, что там происходит? — спрашиваю я фон Райха.

— Шум может означать празднества или волнения. Похоже, это волнения.

— Наши войска могут справиться с любой ситуацией, — говорит лорд Уортон.

Мне хочется заметить ему, что солдаты были египетские, только офицеры — английские, но я молчу.

Гомон становится громче, и наш кучер съезжает в сторону, когда огромная толпа появляется на улице, выкрикивая одну и ту же фразу. Арабские слова для меня абсолютно непонятны, но, глядя на этих неистовых людей, я вспоминаю другую толпу, шумно негодовавшую из-за того, что по милости штрейкбрехеров остались безработными члены профсоюза, и страх охватывает меня.

Взвод пеших солдат под командованием английского сержанта занимает позицию недалеко от нас, и наши мужчины идут с ним поговорить. В толпе около сотни мужчин, женщин нет, несколько ребятишек вприпрыжку бегут рядом. Большинство мужчин одеты в джеллабу — просторную верхнюю рубаху с капюшоном, которая является здесь повседневной одеждой, если кому-то не приходится работать в воде или на пляже.

На мой взгляд, это не организованная демонстрация, а скорее толпа, спонтанно собравшаяся.

Египетские всадники с английскими офицерами — вероятно, те, кого мы видели ранее, — едут друг за другом по обеим сторонам движущейся толпы и больше напоминают ковбоев, перегоняющих скот.

Пора возвращаться на пароход, думаю я, однако, привыкшая не праздновать труса, держу эту мысль при себе, в то время как возвращаются наши мужчины с английским сержантом.

— Сержант О’Молли говорит, что мы будем в безопасности рядом с его солдатами, — сообщает нам лорд Уортон.

В знак приветствия сержант кончиками пальцев касается своего пробкового шлема.

— Не беспокойтесь, леди, мы не допустим, чтобы толпа вышла из подчинения.

— Что они кричат? — спрашиваю я.

— Отец ужаса, — отвечает фон Райх.

— Отец ужаса?

— Так точно, мадам, — подтверждает сержант. — Так они называют Сфинкса. Вроде бы как дерево сказало им, что Сфинкс собирается встать с того места, где он лежит в Гизе рядом с пирамидами, и изгнать нас, дьяволов-иностранцев, из Египта.

Мне вдруг пришло в голову, что велосипедист, которого я видела, мог быть английским шпионом, выслеживающим смутьянов.

Сержант О'Молли идет строить своих солдат, чтобы контролировать толпу, а наш кучер выводит экипаж на обочину дороги.

— Деревья говорят! — фыркает леди Уортон с некоторой обидой, словно они говорят за ее спиной. — Что еще придумают эти невежественные люди?

Она постоянно носит шляпу с вуалью и даже на пароходе не расстается с ней. Я подозреваю, у нее есть дефект на лице и она скрывает его или бережет кожу от попадания солнечных лучей.

Что-то в выражении моего лица заставляет леди Уортон направить свой гнев против меня.

— Я полагаю, девушка, вы верите в говорящие деревья.

Я мило улыбаюсь:

— Я слышала, что недалеко отсюда Бог говорил с Моисеем из горящего куста и повелел ему вывести народ из Египта.

Фон Райх не говорит ни слова, но по его стиснутым зубам можно было судить, что он едва сдерживает смех.

4

Когда наш экипаж подъезжает к арочным каменным воротам базара, нас обгоняет велосипедист.

— Не тот ли это человек, который упал? — спрашиваю я.

Фон Райх качает головой:

— Не могу сказать.

— У него были такие же ботинки, — бормочу я себе под нос.

Фон Райх говорил, что рынок представляет собой караван-сарай, место, где останавливаются караваны верблюдов для разгрузки и погрузки. Я ожидала увидеть широкое поле с верблюдами, палатками и кучами навоза под ногами.

Вместо этого, войдя в ворота, мы оказываемся в прошлом, но не на древней земле фараонов, а в средневековом Багдаде «Тысячи и одной ночи», где Али-Баба произносил магические слова «Сезам, откройся!», чтобы забрать сокровища сорока разбойников, и в таинственных арабских кварталах, называемых «касба».

Базар — это темный, экзотический и запутанный лабиринт, запруженный людьми, товарами и животными, словно намеренно размещенными там каким-то художником, чтобы сделать рисунок с натуры.

Над проходами, такими узкими, что в них едва могут разойтись два человека, натянуты навесы из нильского тростника, из-за чего там тенисто и сумрачно даже днем. Неяркие лампы и люди в одежде с капюшонами и в тюрбанах создают атмосферу непостижимой таинственности, свойственной культуре, которая тысячелетиями существовала на нильских берегах.

Базар — это не строгая система магазинов, а скопление маленьких лавчонок, иногда по размерам не больше шкафа, настолько забитых товарами, что кажется, все это добро того и гляди рассыплется в разные стороны.

Люди прижимаются к стенам, чтобы их не придавили навьюченные товарами ослы и верблюды, пробирающиеся по проходам, и никто не выражает недовольства. Это организованный хаос.

Атмосфера завораживающая. За нами следует человек-змея, невообразимым образом выворачивая свои члены, акробаты высоко взлетают в воздух, подпрыгивают и катаются словно резиновые мячи. Как в случае с верблюдами, люди просто уступают им дорогу.

Я улавливаю едкий запах пряного турецкого табака, разносящийся из кофейни на открытом воздухе, где мужчины в джеллабах пьют кофе по-турецки и чай с мятой из маленьких стеклянных чашек и курят кальян.