Операция Наследник, или К месту службы в кандалах

— Артемий Иванович, можно мне скушать яблочко? — спросила кухарка у Владимирова.

— Скушай, скушай, Хавронья, может, подавишься, — пожелал ей Артемий Иванович, так и не придумавший, как ему избавится от нежелательной спутницы.

— Не ешь, дева, сие яблоко, — встрял в их разговор сивобородый монах, которому надоело поучать послушников, покорно кивавших на любую его реплику, — потому как этот зловредный хохол, козел смердючий, словно Диавол, принявший на себя вид змея, хочет соблазнить тебя сим плодом, как Еву искусил он плодом запретным, чтобы поссорить тебя с твоим муже, которого ты есть кость от кости его и плоть от плоти его, и оставил муж твой отца своего и мать свою и прилепился к тебе, чтобы были двое одна плоть.

— Это не я к ней прилепился, это она ко мне пристала, как дерьмо к ляжке! — гневно возразил монаху Артемий Иванович.

— А вы, святой отец, замовчите, тому як видкиля вам знаты про плоть, и до ниж вона прылепляется, — набросился на монаха хохол.

Встав, он опустил окно и высморкался на ветер, несший мимо густой черный дым из паровозной трубы вперемешку с огненными вкраплениями искр. — У нас в Лондоне за таки мовлення в суд ташшыли!

— Я до пострига служил в Преображенском полку и не одну девку испортил, прости Господи! — обиделся монах в свою очередь, тряся бородой. — Каковые грехи теперь и замаливаю слезно, — добавил он, заметив изумленные взгляды послушников.

Они проехали станцию «Лигово», потом «Сергиевскую Пустынь», где монах с послушниками вышли. Артемий Иванович, насторожившись при упоминании Лондона, все время внимательно разглядывал попутчика и теперь был уже уверен, что это тот самый беглый матрос Курашкин, которого он вывез на шхуне из Англии. Куда делся Курашкин в Остенде, после того как они все вместе попали в руки Продеуса и были доставлены к Рачковскому, он не знал. По его виду и по его подходам в разговоре можно было предположить, что хохол не оставил ремесло шпика и провокатора. А вдруг он столковался еще тогда с Рачковским и Петр Иванович подослал Курашкина после неудачной попытки Ландезена схватить Владимирова на Петергофском гулянии?

— Господи! Очам своим не верю! — вскричал вдруг Курашкин и хлопнул Владимирова по колену. — Товарыш Гурин! Вы мени не дознаетеся? То ж я, Курашкин! Давно мы с вами не бачилыся, скильки лет мынуло!

«Все, пропал! — подумал Владимиров. — Вляпался как между молотом и наковальнею».

Он оглянулся на наковальню, которая плевалась семечками и недоуменно переводила взгляд с жениха на Курашкина.

— Я бачу, вы добре пристроилыся, — улыбался во всю пасть Курашкин. — И пальте на вас с доброго сукна. Где же вы теперь подвызались? Чи знову просто так, товариш Артемий?

— Но-но, руками-то не лапь, — отвел руку Курашкина от рубинштейновского пальто Артемий Иванович. — Чай не казенное. Своего начальника можешь щупать.

— Мого начальныка зараз щупать не можна, — замотал головой Курашкин. — Мий начальнык самый полковник Секеринский.

— Подумаешь, а у меня сам Государь начальник! — не сдержался Артемий Иванович, видя такое неприкрытое бахвальство. И тут же испугался еще больше. Если Курашкин состоит на службе у Секеринского, то это еще хуже, чем Рачковский.

— Так чем же вы теперь займаетеся? — настойчиво поинтересовался Курашкин.

— Он у нас дачу ремонтирует, — вставила Февронья, когда Артемий Иванович безнадежно уткнулся носом в стекло, совершенно не в состоянии придумать выхода.

— Государю? — спросил Курашкин, пристально глядя на Февронью. Где-то в его голове бродила мысль, вызванная видом Февроньи, но поймать эту мысль ему никак не удавалось. Чертов боцман выбил из него последнюю способность соображать.

— Да нет, хозяину моему, надворному советнику Стельмаху, в Бобыльской.

— Заткнись, дура! — шикнул на нее Артемий Иванович.

— А я теперь снову по флотськой части, — сказал матрос. — Прызначеный служыти на крейсер «Память Азова».

— Заливай это кому-нибудь другому. Я своими глазами видел, как три недели назад этот крейсер из Кронштадта ушел!

— Вин-то пишов, це правда, але я його потом нагоню.

— Бегом, что ли?

— Навищо бегом? — обиделся Курашкин. — Меня через неделю вкупи со сменою матросив для «Владымыра Мономаха» до Одессы на поезди повезуть, а оттуды на пароходе в Средыземно море, до грекив в Пырей. А оттуды я пиду уже на крейсери до Японии.

— Уж не к наследнику ли тебя, Курашкин, Секеринский приставил?

— Ни, — испугался Курашкин. — Мени командыр наказав выполняти обязанности псаломщика при еромонахе Фыларете.

— Чего это ты так испужался, Тарас? — в отчаянии перешел в атаку Артемий Иванович. — Как же ты по флотской части, если служишь у Секеринского и ходишь в штатском? Или теперь на «Памяти Азова» Секеринский свое охранное отделение открыл?

Артемий Иванович увидел, что все сидевшие в вагоне паломницы и гвардейцы уже давно с интересом наблюдают за их перепалкой. Он умолк и почувствовал, как взмокла у него спина от пробившего его холодного пота, как потекли струйки по лбу, а испуганные удары сердца отозвались где-то в животе.

— А мой Артемий Иванович агентом почище вас будет, — в полной тишине, нарушаемой лишь ритмичным стуком колес, с вызовом сказала Февронья, сплюнув прямо на пол с языка черные лепестки шелухи. — Он знает такое, чего даже Государь не знает: что бунтовщики хотят убить нашего цесаревича с подводного аппаратуса, когда он поплывет в Эфиопии вверх по Нилу.

— Дура! — прошипел Артемий Иванович, окончательно падая духом. — Я тебе по секрету, а ты, свинья, на весь вагон!

Только тут Курашкин понял, что спутница Владимирова и баба, рассказывавшая на базаре о покушении на цесаревича — одно и то же лицо. А значит, ее жених, плававший на отхожем месте и поведавший ей о таких планах — и есть Артемий Иванович. Нужно было немедленно сообщить обо всем Черевину.

Помня о том, каким хитрым и коварным оказался в Лондоне Владимиров, Курашкин решил запудрить ему мозги пустыми разговорами, чтобы он не догадался ни о чем до приезда в Петергоф и не помешал ему.

— Эх, пан Гурин, — с ностальгическим всхлипом сказал Курашкин и опять высморкался в окно. — А памятати, як мы у нас в Лондоне седовали разом в трактыре? Чудные булы времена!

Февронья дернула жениха за рукав.

— Вот вы, Артемий Иванович, с этим субъектом в трактире сидите, а меня обещали сводить в «Бель Вю» и не сводили! А он скоро закроется на зиму.

Артемий Иванович просиял. Ему, конечно, надо было бы бежать к Черевину и сообщить, что теперь через Секеринского обо всем узнает Федосеев и Селиверстов, но он решил, что лучше промолчит, авось обойдется и так.

— Душечка, Хавроньюшка моя, да ты просто прелесть! — сказал он Февронье и поцеловал ее в щечку, отчего та зарделась, как маков цвет. — Конечно же, «Бель Вю»! Совсем запамятовал со всеми этими ремонтами! Прямо с вокзалу туда и направимся.

— А как же башня? — спросила кухарка.

— Вздор. Башня обождет. Скажешь хозяину, что башня отличная и весь пляж виден.

— А що така за башня? — оживился Курашкин.

— Это Артемий Иванович построил на даче в Бобыльском башню с золотой маковкой, — пояснила Февронья.

— И высока та башня буде?

— Сажен пятнадцать будет, не меньше, — с мстительной ноткой в голосе заявил Артемий Иванович.

— Це от земли?

— Да нет же, от крыши!

— Так цю башню с Петергофу да с Кронштадту видать повинно, а я ее на берегу щось не памятаю, — Курашкин озадаченно почесал потылицу.

Однако на разговоры у него уже не было времени, потому что поезд въехал под крышу Ново-Петергофского вокзала и, распрощавшись с Владимировым и даже поцеловавшись с ним троекратно по православному обычаю, Курашкин выскочил на дебаркадер.

В другом случае он пошел бы к Черевину пешком, но сейчас было не до экономии и он взял извозчика в надежде, что генерал оплатит ему проезд. Извозчик высадил его у зданий конюшни и потом Курашкин долго метался, спрашивая у всех встречных городовых и военных, где ему найти начальника царской охраны, пока какой-то полицейский не отвел его за шиворот в канцелярию Черевина и не сдал на руки дежурному офицеру.