Граф Соколов — гений сыска

Знаменитый адвокат А.Ф. Кони в своей защитной речи привел сильный довод:

— Ни один нормальный человек не пойдет на убийство молодой, красивой и к тому же богатой невесты ради отвратительной продажной женщины. Муратова не судить — его лечить надо!

Однако суд обоих убийц приговорил к каторге — на пятнадцать лет каждого. Криворучко “за подстрекательство” получила три года.

Прокофия и Гордея отправили в Нерчинские рудники. На другой год старик Муратов впервые за свою жизнь оставил дела и поехал навестить сына. Но встретиться с сыном ему не удалось. Уже за Уралом он простудился и умер. Его богатое хозяйство вскоре разлетелось по ветру.

Супруги Серовы взяли себе на воспитание племяшку-сироту, внешне чем-то напоминавшую Лушу. В советское время она стала известной детской писательницей.

ПАРИЖСКИЕ ТАИНЫ

Это ужасное событие, заставившее говорить о себе всю Москву, случилось за два дня до нового года. Стояла лунная морозная ночь. Тротуары опустели, но в театрах начался разъезд. Лихачи, давая разгул натуре, дико гнали лошадей по обледенелым мостовым, торопясь доставить седоков в рестораны, клубы, собрания. Как обычно, в этот час в городе наступало таинственно-праздничное настроение.

На сей раз оно было нарушено чрезвычайным происшествием. На углу Салтыковского переулка и Петровки вдруг порохом вспыхнул двухэтажный дом потомственной почетной гражданки Грудковой. Из окон первого этажа рвануло пламя, треснула и повалилась на снег новенькая вывеска

ФИНАНСОВАЯ КОМПАНИЯ И. ТРАХМАНА

С соседней Скобелевской площади, трезвоня колоколами, вмиг домчались куражные и ловкие мужички — пожарные. Они сбили пламя. На полу первого этажа обнаружили сильно обгорелый труп.

Вызвали полицию. За дело принялся сам Соколов. Началось следствие, которое дало поразительные результаты.

Широкие просторы

Иван Спиридонович Трахман был симпатичным молодым человеком в черепаховых очках. В недавние времена, пребывая студентом Императорского Санкт-Петербургского университета, своим благонравием и усердием свидетельствовал, что он не бесплодно для науки и государства обретался пять лет в стенах почтенного учреждения. На выпускном акте физико-математического факультета Трахман удостоился почетного отзыва самого министра народного просвещения, члена Государственного совета, сенатора и тайного советника Александра Николаевича Шварца.

— Я ведь на золотую медаль рассчитывал, — признался Трахман своему приятелю и соученику Леону Люцеранскому.

Однако в прочувствованном слове он горячо благодарил родную альма-матер и обещал: выходя из священных стен университета, всего себя посвятить святому делу — служению обществу!

А служить было надо: отец, акцизный чиновник, спился окончательно, и ему отказали от места. Мать билась изо всех сил, чтобы прокормить двух дочерей-подростков.

Теперь Иван через отца Люцеранского — крупного чиновника Дворянского земельного банка, что на Адмиралтейской набережной, сумел поступить учителем во 2-ю мужскую гимназию. Жизнь вроде бы стала веселей, да с годовым жалованьем в тысячу двести рублей особо не за- шикуешь. Иван вздыхал:

— Если бы на одного, а то прокорми всю мою ораву!..

Но обстоятельства жизни приготовили вчерашнему студенту приятную перемену судьбы.

Богатство

В Москве, в тихом Перуновском переулке, что в Сущевской полицейской части, в собственном домишке жил-поживал дядя Ивана Трахмана. Дядя был трезвым, богомольным, скуповатым, да к тому же держал москательную лавку. Так что денежки у дяди водились.

На третий день Масленицы, вернувшись с обедни в соседней церкви Казанской Божией Матери (окошки дядиного домишки как раз выходили на сей храм), он сел трапезовать. Кухарка Анна, голенастая и смазливая девица, из мещан, поставила на стол блины и сметану, потому как икру дядя не ел из экономических соображений. После третьего блина дядя вдруг налился багровой кровью и грохнулся на дощатый пол. Прибывший доктор определил наступление смерти от апоплексического удара в голову.

Скупердяя похоронили. Огласили завещание. Всего капиталу наличными в процентных бумагах оказалось без копеек пятьдесят тысяч рубликов. Двадцать пять тысяч покойный отписал церкви Казанской Божией Матери — на вечный помин души, и столько же и домишко — любимому племяшке Ивану.

Наследник испытал сложные чувства. Свалившееся на голову богатство весьма обрадовало, но жаль до слез было всего остального. “На помин и ста рублей хватило бы, — с досадой крутил головой Иван. — А мне, по молодости, деньги на пользу бы пошли!”

Однако по совершении необходимых формальностей наследство принял. Домишко вначале хотел продать, но несколько дней прожив в нем, испробовав блинов, испеченных ловкой Анютой, и густо покрыв их черной икрой, решил вдруг остаться в Москве: “Делать карьеру и затеять на имеющийся капитал какое-нибудь дело!” Отца и мать с обеими сестренками он оставил в Петербурге: “На время, пока обживусь в Белокаменной!”

Признаемся, что на такое решение повлияли и красота Анюты, и желание избавиться от родительской опеки: “Уже не маленький!”

Поначалу Анюта была в роли горничной и кухарки, а через полгода молодые обвенчались и сыграли свадьбу. За столом сидели нетрезвый папаша Трахман, частенько утиравшая умильные слезы мамаша, Леон Люцеранский — чиновник министерства просвещения с белой гвоздикой в петлице хорошо сшитого фрака, подаривший жениху бриллиантовый перстень, и ужасно всего конфузившиеся бедные родственники Анюты.

И супруга, и новая жизнь поначалу весьма пришлись по душе Ивану. Он вполне ощущал себя — после полуголодной юности — богачом-барином. Перстень он носил на среднем пальце правой руки и приобрел привычку этим пальцем почесывать кончик носа — чтоб окружающие понимали силу его достатка.

А вскоре ему приперло принимать важное решение.

Проценты

Люцеранский довольно часто наведывался в Москву по делам службы. И каждый раз он приезжал в уютный домик в Перуновском. Анюта, оказавшаяся верной женой и хорошей хозяйкой, накрывала стол. Под водочку-селедочку друзья вспоминали золотые студенческие годы, строили планы на будущее. Люцеранский как-то сказал приятелю:

— Надолго ли, Иван, тебе хватит наследства? Деньги надо поместить в надежный банк под хорошие проценты. Тем более, что ты обретаешься пока без службы.

Анюта, как раз притащившая пыхтевший самовар, встряла в разговор:

— Я ему то же самое твержу. Вот, к примеру, взять гимназического учителя Цветкова, что в желтом флигеле живет. Он купил эти, как их, ну, акции в банке...

Иван задумчиво почесал средним пальцем кончик носа и неопределенно промычал:

— Да уж, денежки мои тают: то свадьба, то вот Анюте шубу беличью справить пришлось. Надо обдумать тщательно.

На другой день друзья вместе отправились на Ильинку, в Русско-Азиатский банк. Постояли у окошка, где акционеры доходы получают — четыре процента годовых. Прошли в Учетно-ссудный Персидский банк — это рядом, в Верхних торговых рядах. Тут процент еще ниже — три с половиной. И все равно желающих купить акции — множество великое, так денежки и текут рекой, только кассиры успевают получать.

— Очень для банка дело прибыльное, — со знанием дела произнес Люцеранский. — Ведь платят клиентам лишь самую незначительную часть прибылей, которые имеют банкиры.

Тяжело вздохнул Иван:

— Нет, даже на пять процентов мне не прожить. Ну, на двадцать две тысячи рубликов я могу купить акции, это толку мало. Следует что-то другое придумать.

— Свое дело организовать?

— Только не москательная торговля! Надо обмозговать. Люцеранский вечерним поездом укатил в Петербург, а уже на другое утро Иван получил то ли весточку судьбы, то ли совет нечистого.

Сафьяновый переплет

После приезда в Москву Иван приобрел привычку посещать сухаревскую толкучку. Среди палаток, раскинутых по случаю воскресной торговли, и сотен колыхающихся голов толкались мазурики, фармазоны, подмосковные крестьяне, наивные провинциалы. Одни продавали, другие покупали, третьи обманывали или воровали. Но здесь по случаю можно было порой за бесценок купить нечто фантастическое — старинную картину замечательного мастера или за пятак взять первопечатную книгу.