Жизнь в стиле С (СИ)

– Это была ты?! — от лощеного спокойствия не осталось следа. Гурвинский пришел в бешенство. — Сука! Я тебя убью!

— Вы, должно быть, забыли про Прохора Львовича Люборецкого и его архив? На всякий случай напоминаю: меня нельзя убивать. В моих руках находятся секреты партии. Сразу после моей смерти архивы будут опубликованы. Многим это не понравится. Зато пражские фотографии, надеюсь, произведут впечатление.

Гурвинский рванулся к Надин, но, овладев собой, замер в двух шагах. Лицо его дрожало от гнева.

— Как ты посмела?! Какое имела право?!

— Я не привыкла оставаться в долгу, — открылась Надин. — Не умею прощать. Не допускаю насилия над собой. Я очень категорична в своих принципах.

— Но..

— С мужчинами так не поступают?

— Да!

— Я не делаю различий между людьми по половому признаку. Вы заслужили урок, вы его получили. Если желаете, могу прочитать лекцию: идущие на смерть выше морали, последнее наслаждение, плоть как инструмент духа. И прочая лирика.

Воспоминание об испытанном унижении, невозможность наказать обидчицу привели Гурвинского в неистовство. Продолжать разговор в таком состоянии он не мог, потому быстрыми шагами мерил комнату. Успокаивался.

— Довольно о личном, — Надин поправила кокетливым жестом волосы, она была удовлетворена. Вожделенная минута, о которой она долго мечтала, принесла ни с чем, ни сравнимое удовольствие.

— Личном? — удивился хозяин квартиры. — Я полагаю, вы намерены предложить мне фотографии в обмен на Олину свободу?

— Фи, сударь, шантаж — удел низких натур. Фотографии — мелочь, к слову пришлось, я и вспомнила. Но если желаете, можно совершить обмен. Я не против.

— Фотографии, действительно, мелочь. Серьезнее ничего нет?

— Есть. ЦК особо заинтересован в Ольге, вернее, заинтересован в ее деньгах. Девочка наследует большое состояние. Если в результате вашей самодеятельности с головы Ольги упадет хоть один волос, вас сотрут в порошок.

Гурвинский быстро возразил:

— Я в курсе денежных дел Ольги Павловны. Она, безусловно, барышня состоятельная. Но таких в России пруд-пруди. Павлу Матвееву едва за сорок, наследство — дело долгое и туманное. Вдруг появятся другие дети? Вы еще молоды, можете родить.

— Речь идет о другом наследстве, — возразила Надин. — Ольге отписано огромное состояние. Ради него мне было приказано оставить партийную работу, вернутся домой, выйти замуж за Матвеева, подружиться с племянницей.

Гурвинский, явно заинтригованный, спросил:

— Даже так?

Надин раскрыла ридикюль, достала сложенный пополам лист бумаги, протянула собеседнику.

— Это неполная копия. Ознакомьтесь.

Текст гласил:

«Я, Грушинина Глафира Георгиевна, будучи в трезвом уме и здравой памяти, завещаю Матвеевой Ольге Павловне, принадлежащие мне имущество, как движимое, так и недвижимое. А именно: банковские активы на сумму… рублей, драгоценности …и прочее …Итого: 5 миллионов рублей. Распоряжение вступит в силу чрез полгода после моей кончины, однако не ранее 1.01. 1911 года, при условии, что указанная особа в возрасте 21-го года будет состоять в браке, родит ребенка, не будет замешана в скандалах, уголовных и политических. То есть выявит себя женщиной благородной, благоразумной, доброй послушной дочерью и женой…

Если требования исполнены не будут, права наследования переходят приюту святой Марии, при Онежской обители…Сим удостоверяю…»

— Московская миллионерша назначила Олю своей наследницей? С какой стати? — Гурвинский с пренебрежением отбросил копию завещания. — Почему я должен верить этой филькиной грамоте? Почему должен верить вашим словам?

— Ольга — внучка Грушининой. У сестры был роман с покойным Леонидом Грушининым. Девочка — вылитая Глафира Георгиевна в молодости.

— Ольга в курсе? Павел Павлович?

Надин невозмутимо ответила.

— Нет, конечно. Распоряжение носит секретный характер. Иначе Олино благоразумие и чувства будущего супруга могут оказаться не вполне искренними.

— Вы, однако, прекрасно осведомлены? Удивительно!

— Отнюдь. Я работаю с Грушиниными давно. С покойным Игнатием Ивановичем состояла в дружеских отношениях. С Леонидом Игнатьевичем была накоротке. Теперь курирую старуху. После трагической гибели сына Глафира Георгиевна шага не ступит, не посоветовавшись со мной.

Гурвинский сжал в нитку тонкие губы:

— Получается, я здесь лишний?

— Более чем, — сообщила Надин.

Инженер всплеснул руками, изобразил озарение:

— Почему бы мне тогда не стать мужем Ольги?

— Потому, что Грушинина четко определила, кого желает видеть Ольгиным супругом.

— И кого же?

— Есть несколько достойных молодых людей, которым старуха благоволит.

— Да…дела.

Надин степенно поднялась и подошла к окну. Город по-летнему суетился, цокал каблучками, шаркал подошвами, гремел ободьями колес, шуршал резиной шин, колыхал терпким июньским воздухом тонкие занавески в распахнутых окнах дома напротив. Город радовался жизни, и не думал, как ей, бедняжке, приходится сейчас туго.

— Вы, ввязались не в свою игру. — Надин бросала слова тяжело, словно камни. — Хочется вам или нет, в террор Ольга не пойдет. Советую найти приличный повод и порвать отношения. Иначе — пеняйте на себя. Вы знаете, как поступают с теми, кто мешает партии устраивать финансовые дела.

— Кто может подтвердить ваши полномочия? — спросил Гурвинский после долгого молчания. И добавил: — Может все-таки выпьете? — он кивнул на бутылку французского коньяка.

— Пить с вами я не стану, а фамилии назову, только получив санкции из Женевы. Через три дня я направляю отчетный доклад, где опишу ваши подвиги. Так или иначе, от меня или из центра, вы получите указание оставить Ольгу в покое.

— Милая, Надежда Антоновна, — последовало тот час возражение, — с недавнего времени я являюсь членом Центрального Комитета. Тем не менее, никогда не слышал о вашем задании. Я знаю: вы оставили сначала террор, потом партийную работу, вернулись домой, живите под настоящей фамилией. Возможно, это внешняя сторона дела. Возможно, в некоторые особые обстоятельства я не посвящен и вы честны со мной. Но, не исключено, что надеясь спасти племянницу, вы блефуете. Последняя версия, кажется мне очень правдоподобной. Так или иначе, я не могу исполнить вашу просьбу. — Гурвинский вновь затеялся мерить шагами комнату. — У меня четкие инструкции: взять в оборот Ольгу и, таким образом, заставить вас вернуться в партийные ряды.

– От кого непосредственно вы получили указание? — рявкнула Надин.

Гурвинский кривовато улыбнулся.

— Обойдемся без имен. Скажу лишь, человек этот обладает очень высокими полномочиями.

— Господи, да когда же в Центральном Комитете будет порядок. Вечно левая рука не знает, что творит правая. — Надин, с трудом подавив гнев, процедила сквозь зубы: — В августе я еду в Швейцарию. Буду в Женеве и непременно свяжусь с нужными людьми. До тех пор, прошу не беспокоить Ольгу.

— Я должен подумать, — помялся Басов.

— Черт возьми, — снова закипела Надин. — Я ведь объяснила все достаточно ясно. Вы мешаете. У меня дело на пять миллионов, а тут вы со своей самодеятельностью. Вам что надоело жить?!

— Знаете, Надежда Антоновна, а вы убедительны. Пожалуй, я оставлю Олю. Но в обмен на некоторую компенсацию. Вы — дама богатая. Надеюсь, щедрая.

— Конечно, конечно, деньги… — Надин торопливо достала из кармана жакета конверт.

— Благодарю, — Гурвинский заглянул внутрь. Чертыхнулся.

На снимках пражские бродяги пользовали худощавого мужчину. Фотограф не поленился и осветил процесс со всех сторон. Особенно удался кадр, где крупным планом были сняты обезумевшие от боли и ужаса глаза мужчина. Гурвинский побледнел.

— Мы так не договаривались.

— О деньгах не может быть и речи. Я, не в пример вам, не торгую людьми. Что еще?

— У вас в Москве квартира пустует. Жалеете денег на революцию — дайте хоть ключи и рекомендательное письмо к управляющему.

— Хорошо, — Надин поднялась. Завершая визит, направилась к двери. — Ключи и записку я пришлю с уличным мальчишкой. Под какой фамилией вас знают в Женеве?