Жизнь в стиле С (СИ)

ЖИЗНЬ

— Валя, — Рощин смущенно теребил край занавески и не отрывал взгляд от окна. — Мне кажется, у меня проявляются нездоровые наклонности. Я имею в виду сексуальную патологию.

Валентина вздохнула. Брат-писатель — нелегкое бремя.

— С виду ты совершенно здоров.

— У меня странное отношение к Маше, — Андрей говорил глухо, натужно выжимая из себя слова. — Возможно, девочке не следует оставаться со мной наедине.

— Что ты несешь?! — не выдержала Валентина Петровна.

— Да, Валечка, меня влечет к Маше. Она садится ко мне на колени, прижимается головенкой к груди, и я чувствую, как внутри меня шевелится страсть. Я начинаю целовать ее волосы, глажу руки, ноги. Мне хочется все время ее трогать, и я не могу удержаться: шарю ладонями по ее тельцу. Мне хочется ее целовать, хочется брать в рот пальчики, хочется кусать за попку.

Рощина облегченно вздохнула. Ох, эти наивные мужчины.

— Другие симптомы есть? Более агрессивного плана? — спросила участливо.

— Нет. Пока я контролирую ситуацию, — признался новоявленный маньяк

— Андрюша, ты говоришь страшные вещи. — Валентина Петровна сделала несчастное лицо. — Если дело обстоит действительно так — надо обратиться к психиатру. Медицина творит сейчас чудеса. Укольчики, массажик, электрошок и ты себя не узнаешь.

Рощин с подозрением взглянул на сестру. Не шутит? Нет, на лице сочувствие, в глазах блестят слезы. Или насмешка?

— Ты не виноват. Так получилось. Но может быть тебе будет легче, если ты узнаешь, что все нормальные люди тискают детишек, целуют, гладят, кусают. Балдеют от пальчиков. Сходят с ума по попкам и писькам. То чего ты испугался, ощущает каждый взрослый человек. Малыши всегда приводят взрослых в неописуемый восторг и умиление.

Рощин встрепенулся:

— Не может быть!

— Я своих ребят готова была задушить от восхищения.

— А муж?

— Мужчины тоже люди. Со всеми вытекающими последствиями.

— Но ведь Маша чужая мне. Прежде чужие дети не волновали меня.

Валентина рассмеялась.

— Маша — первый ребенок, с которым ты познакомился так близко. От других ты шарахался, как от чумы.

— А Никита? Почему я к нему не испытываю ничего похожего?

— Во-первых: он старше. Во-вторых: ты и его постоянно обнимаешь.

Наблюдать, как брат возится с Таниными ребятами, было сплошным удовольствием. И мукой. Андрей не мог иметь детей, в такие минуты Валентина вспоминала об этом особенно остро.

– Я хочу усыновить Машу и Никиту, — «переболев» педофилией, через неделю Рощин загорелся новой идеей. Обрывая нетерпеливым жестом возможные возражения, продолжил: — Они милые и хорошие дети. Они не заслуживают такой жизни. Я могу и хочу дать им больше. Разве я не прав?

— Прав, конечно. Но усыновление — большая ответственность. Дети — не игрушка. Сегодня ты очарован малышней и готов к подвигам. А завтра, когда они тебе наскучат или станут в тягость, что будет? — Валентина Петровна попыталась образумить брата. Увы.

— Никто не знает, что будет завтра, — возразил Андрей. — Надо жить сегодняшним днем. И если сегодня можно помочь двум маленьким человечкам, я готов это сделать.

— Это легкомысленно!

— Нет. В любом случае дети только выиграют. У меня есть дом, деньги, желание стать настоящим отцом. В конце концов, я завещаю им свое имущество.

Валентина покачала головой.

— Как Таня относится к твоей идее?

Андрей раздраженно пожал плечами.

— То есть она не в курсе? — уточнила Валентина.

— Если не дура, должна согласиться. Мы распишемся, оформим отцовство, разведемся. Я не покушаюсь на ее свободу и прелести. Я хочу получить детей.

— У них, между прочим, есть отец.

— Нет, отца у них нет, — отмахнулся брат.

– А тот пьяный придурок?

— Он не удосужился оформить отцовство над Никитой. И лишен родительских прав на Машу. Дети ничьи. Я могу взять их себе.

— Они — не вещь. Их нельзя взять себе, — возмутилась Валентина.

— Можно. Надо только договориться с Таней.

Господи, всполошилась старшая Рощина, он уже все решил!

— Андрюша, понимаешь, с детьми не просто. С чужими особенно. Лучше бы ты сошелся с Таней поближе. Получше узнал бы ребят. Оно само все и организовалось бы. В директивном порядке такие вещи не делают. Надо время, привычка, терпение.

— Возможно, ты права. Но я уже сказал Никите, что я его отец.

Валя ахнула:

— Ты ненормальный. Тебе лечиться надо. Разве можно творить такое?!

— Можно! — рубанул Андрей. — Творить можно все, что угодно, главное, определить цель. Я желаю детям добра и действую в их интересах.

— Жизнь — не романы. Ты не вправе вмешиваться в чужие судьбы.

— Жизнь так же не управляема, как романы. Главный не властен над финалом. Потому надо идти вперед и не бояться последствий.

— Эк, тебя разобрало, — буркнула Валентина, лишь бы сказать что-нибудь. Удивлению ее не было предела. Андрей, всегда рациональный и спокойный, словно помешался. У него горели глаза и подрагивали от возбуждения губы. — Чего же ты достиг, обманув мальчика?

— Я отрезал пути к отступлению. Понимаешь, Валечка, тут такое произошло. Что я просто не выдержал.

Пару дней назад Андрей и Никита разбирали на чердаке старый сундук. Где-то под ворохом пожелтевших газет и истрепавшихся журналов, под слоем, пересыпанного табаком, тряпья лежала коробка с оловянными солдатиками. Ими в детстве играл Андрей, затем сын Валентины Максим, потом дочка Юля. Теперь Никита нетерпеливо заглядывая в провал сундука, ждал обещанного подарка.

— Я ненавижу своего папу, — сказал вдруг мальчик. — Я выросту и убью его.

Андрей растерялся. Ребенок доверил ему сокровенное — свою ненависть. Говорить в утешение пустые незначащие слова было кощунственно. Молча, Рощин вытащил из сундука соломенную шляпу с провалившимся днищем, натянул на голову Никите.

— Красавец! А вот и наши солдатики!

Долгожданная коробка наконец-то обнаружилась и, как следовало ожидать, привела Никиту в полный восторг.

— Ой, моя фотография! — Никита подобрал с полу снимок. Затем с сомнением добавил: — У меня нет такой машины.

Конечно. Большой железный грузовик, который прижимал к груди светловолосый мальчик на фоне деревянного резного кресла, принадлежал Андрею. Он помнил, как отказался сниматься без любимой игрушки и как сам потащил ее в фотосалон. Было ему тогда, дай Бог памяти, кстати, вот и дата на обороте, пять лет, столько, сколько сейчас Никите.

Андрей смотрел на карточку в легкой прострации. Этого не могло быть! Тем не менее, было! Если не считать легких отличий в росте, весе и других анатомических особенностях, сходство между Никитой и им самим, пятилетним, обнимающим железное уродище, было разительным.

Ночь Рощин провел без сна под заунывное тиканье будильника и собственное бормотание: «..этого не может быть…». Днем, так и не придумав ничего путного, Андрей увез Никиту в город, сводил в зоопарк. И там, наконец, понял, что надо делать.

На обратном пути он остановил машину, признался:

— Я твой папа. Я потерял тебя, долго искал и только сейчас нашел.

Никита уставился на Рощина огромными изумленными глазами, в которых медленно и натужно рождались слезы. Он молчал и ждал продолжения.

— Мы жили вместе и очень любили друг друга. Потом поехали на поезде и попали в аварию. Мама сильно ударилась головой, потеряла память, забыла меня. Я долгое время тоже ничего не помнил. Но всегда чувствовал, что где-то у меня есть сын.

Детство, проведенное в окружении мыльных сериалов, сглаживало огрехи выдуманной истории. Никита согласно наклонил голову и уточнил:

— А дочка? Маша ведь тоже твоя? Правда?!

— Конечно же, — немедленно исправился Рощин. Секунду назад он не думал о девочке. Однако услышав имя, встрепенулся. Отдать кому-либо Машуту, даже в воображении, было выше его сил. — Конечно, она моя. Чья же еще? Я долго искал вас. Наконец, нашел. Мне казалось, мама увидит меня, и все образуется. К сожалению, так не получилось. Я для нее пока чужой человек.