Нефертити. «Книга мертвых»

Дома шли параллельными линиями, создавая узкие улочки, еще больше сужавшиеся из-за наваленных грудами товаров, строительных материалов и мусора. Бегали, путаясь под колесами нашей повозки, свиньи, собаки, кошки и дети, переругивались через улицы женщины, немногочисленные торговцы расхваливали свой товар. Бродяги в вонючих лохмотьях, калеки с гниющими конечностями и отчаявшиеся найти работу мужчины сидели на корточках в тени. Мы с трудом прокладывали дорогу среди вьючных мулов и людских толп. Контраст с шикарными зелеными предместьями был ошеломляющим, и, признаюсь, впервые за несколько дней я почувствовал себя как дома. Приятно было снова оказаться в гуще дел, хаоса и сутолоки нормальной жизни и вдали от этих прекрасно распланированных, но неестественных кварталов власти.

Несколько вопросов, умело поставленных Хети, привели нас к дверям смотрителя. Я постучал в притолоку и заглянул в темное нутро помещения. Грубоватого вида верзила с суровым лицом и жесткими, коротко остриженными волосами поднял от стола глаза.

— Я что, даже поесть не могу спокойно? Чего надо?

Я вошел в душную комнату с низким потолком и представился. Он заворчал и нехотя предложил мне сесть на невысокую скамью.

— Не стойте и не смотрите на меня, пока я ем. Это невежливо.

Хети остался за порогом.

Усевшись, я окинул смотрителя взглядом. Это был типичный строитель, добившийся успеха: мощного телосложения, с брюшком, на толстой шее золотое ожерелье, большие руки человека, всю жизнь много трудившегося, обломанные широкие ногти на сильных, тоже украшенных дешевым золотом толстых пальцах, которые ломали хлеб по необходимости, а не с удовольствием. Он ел непрерывно, механически, набирая еду всей пятерней, насыщаясь как животное. За спиной у него, из-за занавески, отделявшей комнату от кухонного дворика, выглядывали женское и девичье лица. Когда я посмотрел в их сторону, они ответили мне внимательными, как у бездомных кошек, взглядами, а затем скрылись.

Я показал смотрителю свои документы. Прочесть их он смог, как большинство таких мастеровых, поскольку им приходится понимать планы и инструкции по строительству и вырезать иероглифы. Он коснулся печати фараона и пробурчал что-то — с подозрением и, хотя он это и скрыл, тревогой.

— Что нужно человеку с письменными полномочиями от фараона на такой свалке, как эта?

— Жаль прерывать ваш отдых, но мне необходима помощь.

— Я всего лишь строитель. Какого рода помощь я могу оказать такому, как вы? Или любой из этих дрессированных обезьян, которые сходят за наших господ и хозяев?

Мне понравились его мужество и презрение. Напряженность между нами чуть ослабла.

— Я ищу одного человека. Девушку. Пропавшую девушку.

Отвечая, он продолжал жадно есть.

— А почему здесь? О пропавших девушках тут никто не беспокоится, от них рады избавиться. Не лучше ли вам поехать в город?

— У меня подозрение, что ее семья живет здесь.

Он подтолкнул ко мне хлеб.

— Голодны?

Я отломил кусок и медленно его съел. Я и забыл, что мы сегодня не ели.

— Расскажите мне о пропавшей девушке.

— Это молодая женщина. Красивая. Ее воспитывали для хорошей работы в городе.

Он вытер руки и лицо.

— Не слишком много исходного материала, а?

— Кто-то да скучает по такой девушке.

— Какого цвета у нее глаза? Что за лицо?

— У нее нет лица. Кто-то разбил его.

Он посмотрел на меня, присвистнул и медленно покачал головой, словно это сообщение лишь подтвердило его представление об устройстве мира. Затем резко встал и указал на дверь:

— Идемте.

Толпа на узких улочках быстро расступалась, давая нам дорогу; этого человека уважали и боялись. Он был смотрителем, имевшим власть давать и отнимать привилегии, работу и вершить правосудие. В этом своем царстве он был могуществен, как сам Эхнатон. Мы пришли на единственное в поселке открытое пространство, затененное пестрыми полотняными навесами, которые отбрасывали узор на утоптанный земляной пол и скамьи, расставленные рядами по всей длине площади. Сотни рабочих со всей империи — от Нубии до Арзавы, от Хатти до Миттани — сидели разговаривая, крича и даже распевая песни на своих языках. Все быстро ели, накладывая себе из больших котлов, стоявших вдоль скамей. Эх, сюда бы тех парней, что несли стражу у пограничного камня. Ходили туда-сюда женщины, разнося в чашах густое ячменное пиво. Шум и жара были невероятные.

Смотритель встал у центральной скамьи, трижды стукнул своим жезлом по дереву скамьи, и все моментально стихло. Головы всех присутствующих повернулись к нему — со вниманием, хотя едоки горели желанием вернуться к процессу еды.

— У нас важный гость, — объявил смотритель, — и он хочет знать, не пропала ли у кого девушка.

Короткой волной пронесся смех, но быстро заглох, когда смотритель снова сильно ударил своим жезлом. Все посмотрели на меня, чтобы увидеть, кто задает этот вопрос и почему. Я понял, что нужно объясниться.

— Меня зовут Рахотеп, полиция Фив. Я расследую одно дело. Никто из здесь присутствующих не сделал ничего дурного, но мне важно найти семью пропавшей девушки. Я считаю, что работала она в городе, но жила здесь. Все, о чем я спрашиваю, — не знает ли кто семью, которая волнуется за свою дочь или сестру? — Мужчины пристально смотрели на меня. — Кто бы что ни сказал, это останется в тайне.

Повисло тяжелое, враждебное молчание. Никто не шевелился. Затем в заднем ряду медленно поднялся молодой человек. Я отвел его на скамью подальше от толпы. Смотритель покинул нас со словами:

— Я хочу, чтобы он без промедления вернулся к работе.

Мы сели друг против друга. Звали его Пасер. У него было крепкое, ладное, тренированное тело опытного рабочего, белые от пыли кудри, руки уже загрубели от жесткого камня, который был ему более знаком, чем тело жены и его дети, если говорить о том, с чем он в своей жизни имел дело. Но ответный взгляд Пасера был смышленым; возможно, умным я бы его не назвал, но вдумчивым и независимым.

— Расскажите мне о себе, пожалуйста.

— Что вы хотите знать? — с подозрением спросил он. — Зачем вы здесь со своими вопросами?

— Почему вы отозвались на мою просьбу?

Он опустил глаза, сплел пальцы рук.

— У меня есть сестра. Ее зовут Сешат. Она выросла в Саисе, в западной части дельты, но город умирает, там нечего делать, кроме как сидеть и ждать работы, которой никогда больше не будет. Поэтому мы и приехали сюда, молясь, чтобы найти работу. Нам повезло. Попав сюда, мы с отцом устроились на строительстве, потому что мой отец — двоюродный брат смотрителя, а Сешат попала в гаремный дворец.

Мы с Хети переглянулись. Вот наконец интересная связь.

— Когда вы видели ее в последний раз?

— Я бы не хотел отвечать.

— Почему?

Он колебался.

— Ничего из сказанного вами не выйдет за эти стены.

— Вы полицейский. С чего мне вам доверять?

— Потому что вы должны.

Выбор у него был невелик, и в конце концов он заговорил.

— Я работал на строительстве новых помещений в гаремном дворце. Иногда нам с ней удавалось поговорить. Мы на несколько минут находили тихий уголок… — Он помолчал. — Обычно мы виделись несколько раз в неделю. Мы договаривались. Но в последний раз она не пришла. Я подумал, что, может, она просто занята. Каждую неделю она что-нибудь передавала для наших родителей. Но на этой неделе… — Он покачал головой. — Где она?

Он отвел меня в дом своих родителей. Чувствуя себя неловко в моем присутствии, они ходили из угла в угол, не зная, что им полагается по правилам — сидеть или стоять. В задней комнате работали дед и бабка. Они вежливо кивнули и вернулись к своим трудам. Я с удовольствием отметил, что старые боги по-прежнему стоят на семейном алтаре: амулеты Бэса и Таурт, статуэтка Хатхор — все старые божества семьи, плодородия и веселья. Новая религиозная борьба с изображениями еще не затронула этот маленький дом.

Отец, мужчина средних лет, начал говорить о дочери, своем сокровище: как она преуспевает, как ее красота и изящество позволили ей начать новую жизнь в гаремном дворце. О своей гордости. Своей радости. Их светлом будущем. И все это время, еще не будучи уверен до конца, я интуитивно чувствовал, что на столе в комнате очищения лежит мертвая, изуродованная, уничтоженная для вечности дочь этого человека. У занавески я увидел ее мать, растерявшуюся из-за моего присутствия и вопросов. Но у меня не было доказательства, а именно за ним я сюда и приехал. Я не мог поддаться доводам чувств, не сейчас.