Музыка сфер

С начала революции во Франции своих агентов Министерство внутренних дел насаждало повсюду: в обосновавшихся в Лондоне якобинских клубах, в корреспондентских обществах, даже в милиции графств. Некоторые оказались полезными, другие — заметно меньше, однако в любом случае их личности и их поручения хранились в величайшем секрете.

Неудивительно, подумал Джонатан, что ему не удалось найти хоть что-нибудь о Товариществе, как на Ломбард-стрит, так и в канцелярии главного секретаря Почтового ведомства, куда он зашел накануне. Если в компанию астрономов был внедрен агент, его сообщения сразу же по заведенному порядку уничтожались. И все-таки кто-то допустил промашку, иначе он не нашел бы там того, что нашел.

— Лучше расскажи поподробнее, — сказал он.

Кроуфорд поджал губы:

— О нет! Я и так сказал достаточно. Более чем достаточно. — Он потянул носом и отошел подшить свои бумаги. Джонатан обернулся к соседнему шкафу и вернул на место те, что брал, низко нагнувшись, пока укладывал их в ящик. Выпрямившись, он заметил, что Кроуфорд следит за ним.

— Послушай, друг мой. Вмешиваться неразумно. Прекрати, — сказал шотландец, стряхивая пыль с ладоней. — Ты последуешь моему совету?

— Да, — солгал Джонатан, со стуком закрыв дверцу. — Похоже, я напрасно потратил время.

Он вышел из галереи. И, чтобы не отстать от него, шотландцу, заметно ниже его ростом, пришлось почти бежать вниз по лестнице. Вместе они под неумолчную болтовню Кроуфорда о каком-то не важном деле прошли через двор Уайтхолла к Монтегю-Хаус, где шотландец наконец попрощался с Джонатаном и отправился разбираться в путанице отчетов и платежных ведомостей Артиллерийского управления.

Джонатан, войдя к себе, тщательно затворил дверь и сел за письменный стол. Затем извлек сложенный лист бумаги, который засунул в глубь кармана, едва услышал шаги Кроуфорда, приближавшиеся по коридору.

Список дат. Этот список, как и тот, который он держал в руке, когда Кроуфорд открыл дверь, были подшиты вместе под названием «Товарищество Тициуса» в пачке бумаг, которую он вытащил изящика, помеченного «ИНОСТРАННАЯ ПОЧТА». Но на этом листе имелась фамилия. На обороте кто-то, какой-то клерк, возможно, один из тех, которых он видел два дня назад в почтамте, написал: «Отправитель — доктор Ротье. Из Лондона. Гражданин Франции». Французский врач, изучающий звезды и переписывающийся с астрономами в Париже».

Улики, которым полагалось храниться на Ломбард-стрит, были уничтожены, и теперь, спасибо Кроуфорду, он знал почему. Но кто-то забыл уничтожить документ, который Джонатан сейчас держал в руке.

Он искал убийцу и теперь обрел имя.

Часть вторая

12 июня — 15 июня 1795

XII

Гай де Монпелье обрушил пальцы на клавиши клавесина, положив конец чудесным каденциям, заполнявшим комнату. Он сказал тихо:

— Я хорошо себя чувствую, Ротье. Посмотрите на меня. Видите, я здоров.

Говоря это, он беспокойно ерзал, царапая паркет ножками стула. Его бледная кожа лоснилась от пота.

Пьер Ротье нерешительно стоял в дверях. Полагая, что Гай отдыхает у себя в комнате, он писал внизу в кабинете, прежде чем верхом вернуться в свои комнаты в Холборне. Но звуки клавесина заманили его в музыкальный салон. В руке он держал не совсем просохшее письмо.

— Я рад, — сказал он. — Но час поздний, Гай. Вам нужен отдых.

— Отдых, отдых. Скоро ничего не останется, кроме отдыха. — Голос молодого человека пронизала горечь, и Ротье с сжавшимся сердцем заметил у него в глазах отблеск его страшного недуга.

Гай внезапно вернулся к клавесину и сыграл ослепительное арпеджо в противосложении. Его запястья в кружеве манжет взлетали в магическом контрапункте над слоновой костью клавиш. Затем он снова резко оборвал мелодию.

— У вас встревоженный вид, Доктор Корвус, Доктор Ворон. Бедный ворон, уродливей всех птиц, черный шпион Юпитера… Вот как вас называет моя сестра. Вы не знали? Августа жестока, не правда ли, к тем, кто ее любит.

Тяжелое лицо Ротье осталось непроницаемым. Он ничего не сказал, но пальцы, державшие письмо, судорожно стиснулись.

— Быть может, Ротье, мы не заслуживаем таких мук, вы и я, — продолжал Гай. Он встал и направился к доктору. Его нестерпимо блестящие глаза вперялись в лист, который держал Ротье. — Но что вы писали? Письмо моей сестре?

— Нет, ничего подобного.

Гай улыбнулся медлительной улыбкой.

— Я думаю, вы лжете. Я думаю, это письмо к ней. Неужели вы не знаете, что она посмеется над ним, как смеется над вами? Покажет его Карлайну, когда он придет к ней ночью. А вы слышали их вместе, доктор? Вы слышали мою сестру, когда она взывает к нему в своей муке, в своем экстазе?

— Я пишу о звездах, — резко перебил Ротье. — И ни о чем другом.

— Ну так покажитемне! — Шагнув вперед, Гай вырвал письмо. И прочел вслух имена звезд: Хара, Алькафаза, Алифа, Мирфак и еще, и еще, знакомая литания, с таким тщанием выписанная столбец за столбцом на белесом пергаменте. Но пока он читал, его напряженное лицо омрачила тень.

— Некоторые ваши цифры неверны. Посмотрите сюда, на Алифу. Вы обозначили ее как звезду третьей величины, тогда как в наибольшей своей яркости она выше четвертой не поднимается.

Ротье торопливо протянул руку за листом.

— Вы правы. Элементарная ошибка. Утром я все это проверю.

Секунду Гай удерживал лист, но затем его пальцы расслабились, и он позволил Ротье забрать его. И вновь усталость словно бы взяла над ним верх.

— Все звезды там, — сказал он тихим голосом почти самому себе. — Все за исключением пропавшей. Я обещал ей, что найду ее, и потерпел неудачу. Селена… — Он рухнул на стул у клавесина, и Ротье шагнул к нему.

— Гай, вы должны забыть. Вы должны перешагнуть через свои воспоминания о Париже.

Гай поднял исказившееся лицо.

— Но я не могу забыть тюрьму, — прошептал он. — Иногда мне кажется, я должен был бы убить ее в ту ночь, когда посетил ее там. Мне следовало бы наложить руки на ее тонкую шею и убить ее. Это было бы милосерднее.

— Ш-ш-ш! Вы терзаете себя. Все позади…

—  Я не могу забыть…

— Погодите тут.

Ротье выбежал из комнаты, а Гай поник на стуле, сжимая и разжимая кулаки. Ротье вернулся почти сразу же, держа небольшой коричневый флакон с лекарством и рюмку, в которую отлил дозу густой жидкости. И следил, как Гай ее выпил.

— Вы должны помнить, — сказал он, — что Селена теперь просто название исчезнувшей звезды. Атой не существовало. Никогда.

Гай кивнул.

— Только звезда. А когда я найду ее, то смогу обрести покой… — Он посмотрел на свои скрюченные пальцы, потом внезапно поднял голову. — Ротье…

— Что?

Гай облизнул пересохшие губы.

— Иногда боль становится почти нестерпимой. Мне нужно знать, станет ли она еще хуже?

Лицо Ротье побелело.

— Я этого не допущу, — сказал он.

— Обещаете?

— Обещаю. — Ротье ласково положил ладонь на плечо молодого человека.

— А теперь вы отдохнете, Гай? Послушаетесь меня?

— Да. — Гай медленно наклонил голову.

Гай слушал, как шаги доктора замирали, удаляясь по коридору, а тогда подошел к окну и прижал лоб к холодному стеклу, готовясь поддаться такому знакомому воздействию датуры. Словно хитрые пальцы посылали тепло в его кровь, и оно разливалось по кровеносным сосудам ко всем нервным окончаниям в его теле. Неужели доктор не понимает, что лекарство это вызывает в нем желание действовать, а не спать? Неужели Ротье не знает, что оно переполняет его рассудок буйными фантазиями и жестокими видениями? Как человек может отдыхать, как может спать, если кровь темно бьется в его чреслах, если сон приносит только мучительные образы, и рыжеволосая колдунья, суккуб с нежной белой кожей, предлагает себя ему, пытает его своей красотой? СЕЛЕНА…