Две смерти Сократа

— Никто не сравнится с Периклом, по крайней мере, никто из живых.

Продик задумчиво улыбнулся:

— Перикл этого человека тоже очень хорошо знал.

— Правда? — Анаксандр был совершенно сбит с толку. — Друг самого Перикла? Постой, постой… Кто бы это мог быть?

Посол флегматично потирал запястья, с довольным видом поглядывая на Анаксандра и наслаждаясь его растерянностью.

— Этот человек писал для Перикла речи.

— Серьезно? Не только друг Перикла, но и великий оратор? И я с ним знаком? И кто, скажи на милость, поставил меня правителем на этом острове, во имя Зевса?

— Ну же? — подначивал Продик. — Сдаешься?

— Право, ты хочешь, чтобы я отправился в Аид раньше времени.

— Это женщина.

Несколько мгновений правитель смотрел на своего посла, широко разинув рот. Наконец он рассмеялся и звонко хлопнул себя по лысине:

— Аспазия из Милета! Какой же я болван! Как это я сам не догадался?

Продик легонько постучал костяшками пальцев по лысой макушке Анаксандра.

— Я скажу тебе, в чем дело, друг мой. Ты просто не подумал, что речь идет о женщине.

— Вот именно. Кому придет в голову подобная бессмыслица?

— Между тем, женщины — это половина человечества.

Анаксандр рассмеялся, словно услышал забавную шутку, но, наполняя заново кубки, вдруг подумал о своей жене, которая ткала на женской половине.

Продик бережно свернул письмо и поднес к губам, словно целуя написавшую его руку. Правитель разгадал его мысли:

— Даже не вздумай проситься в Афины — ты нужен мне здесь.

Софист сделался серьезным и печальным.

— Прости, мой добрый Анаксандр, но я слагаю с себя обязанности твоего посланника.

— Что ты! — перепугался правитель.

— Я твердо решил. — Выговорив эти слова, Продик почувствовал удивительную, ни с чем не сравнимую, пленительную легкость, доступную лишь малому ребенку, который не знает ни печалей, ни забот.

— Я тебя не отпущу. Твои полномочия пожизненные.

Продик знал, что таится за этими словами: правитель боялся потерять не только преданного слугу, но и надежного друга. Кто еще был способен разобраться во всех хитросплетениях и тонкостях окружавшей остров политики? Пощипывая веточку винограда, софист стал объяснять, что устал от службы и хочет спокойно дожить отведенный срок, размышляя только о приятных вещах.

— Значит, в своей службе ты не видишь ничего приятного? — горько спросил Анаксандр.

— Что будет, если твой верный посол останется на службе? Так и будем мы с тобой сидеть в этом зале, вспоминая старые времена, пока не превратимся в дряхлых, беззубых стариков. Нет, благодарю покорно, я не собираюсь гнить на этом острове, где с последнего извержения вулкана больше ничего не произошло.

Анаксандр поднялся на ноги, и стало видно, что это совсем старик, согбенный и усталый. Теперь он говорил серьезно, с неподдельной горечью:

— А ты подумал о том, каково мне будет без тебя? Кто тебя заменит?

— Всему свое время, Анаксандр. Возможно, и тебе пора на покой.

— И что я буду делать? Сидеть дома с женой, пить вино и ждать смерти? А островом кто править станет?

Продик вяло махнул рукой:

— Брось, это всего лишь тихий островок, крошечный осколок суши, вокруг море, над головой солнце. Он и без нас обойдется.

Обескураженный правитель пожал плечами.

— А ты что будешь делать, Продик? Засядешь за очередную заумную книгу?

— Да уж найду, чем заняться. Одно дело дожить до старости, и совсем другое — превратиться в старика.

Солнце спряталось, и в комнате воцарилась полутьма. На дворе лежала тень. Анаксандр мерил шагами зал, тщетно пытаясь найти подходящие слова. Наконец он остановился напротив Продика и наставил на него указующий перст.

— Я слишком давно тебя знаю, друг мой. Ты из породы перелетных птиц, которые нигде не вьют гнезда. Но ведь ты уже не молод, и, когда наступят холода, тебе придется вернуться. Что ты станешь делать тогда? Запрешься от смерти в своем доме?

Анаксандр решился прибегнуть к последнему средству. Он знал, какой ужас охватывает его друга от одного упоминания о смерти. Но Продик сумел обойти и эту ловушку.

— Нам остается смириться и ждать, — произнес он, махнул рукой на прощание, повернулся и вышел прочь.

Возможно, рассуждал он, чтобы перестать бояться смерти, одна мысль о которой приводит в трепет человеческое существо, нужно постоянно думать о ней, искать слова, чтобы выразить ее, наполнять ею свой мир, чтобы постепенно, шаг за шагом, приучать себя к ее неизбежности. Что если и вправду осесть на острове, гулять по горным тропам, пока не начнут ныть кости, а потом закрыться в доме и потихоньку забывать слова, что были написаны, идеи, что пришли в голову, планы, что были претворены в жизнь. Напоследок каждого из нас ожидает еще одно испытание — быть может, самое трудное из всех.

— Предатель, — донеслось из-за дверей, — ты еще будешь у меня в ногах валяться!

ГЛАВА XIV

Аспазия Продику Кеосскому: здравствуй. Вот уж семь лет, Продик, от тебя нет вестей. Я не в обиде, но мне очень жаль, что все так вышло. Я писала тебе спустя год, как ты уехал на свой остров, и посланник уверил меня, что письмо мое ты получил. Прошлого не вернуть, но все равно не верится, что ты никогда больше не вернешься в Афины. Разумеется, думать, что ты вернешься ради меня, было бы слишком самонадеянно. Надеюсь, ты пребываешь в добром здоровье. О моем заботится Геродик [70], брат Горгия, и должна признать — он умеет обходиться с женщинами: у жителей нашего славного города это качество встречается довольно редко. Лекарь нашел у меня сердечную недостаточность и хрупкость костей вдобавок и прописал полный покой. Лечиться на редкость тоскливо, но я согласилась посидеть дома, чтобы не расстраивать моего доброго Геродика. Так что теперь появилось время написать тебе длинное письмо.

Афинам выпали непростые времена. Вот уже который год мы пожинаем горькие плоды своего поражения, И дело не только в потонувших кораблях, вычерпанных шахтах, разрушенных стенах, разграбленных сокровищницах, потерянных торговых путях и сожженных амбарах; народ утратил перу в себя, разочаровался в демократии, внутри каждого из нас поселился страх. Прежде враги, будь то спартанцы, персы, или кочевники-варвары, всегда приходили извне. Мы, афиняне, оставались единством избранных. Разве могли мы представить, что проиграем войну, переживем тиранию и, в конце концов, станем второй Спартой? Сейчас наша демократия возвращается к жизни, но пока она слишком слаба, и боюсь, народ уже не поверит в нее после стольких лет войны, гонений и казней. О Перикле давно позабыли. Наш город очень болен. В нем правят бедность, несправедливость и неравенство. Мы проиграли войну и теперь можем проиграть мир.

Ты знаешь, Продик, как важен для государства сильный и мудрый правитель, способный выбрать верный курс и повести за собой народ. Нынешняя демократия наследует эпохе тирании и потрясений. Афинами управляет страх перед новыми бедствиями. Вместо того чтобы строить мирную жизнь, мы тратим силы на борьбу с мнимыми врагами. Народ растерян. Политикам никто не верит. Традиции в забвении. Люди боятся друг друга и самих себя.

Несколько месяцев назад умер Алкивиад, единственный человек, который был способен возглавить заговор аристократов. Алкмеонид был как раз тем вожаком, которого так не хватает врагам демократии. С его смертью афиняне смогли перевести дух: больше не осталось подлинных героев, ни настоящих злодеев. Однако на самом деле ничего не изменилось. По-прежнему процветают доносчики, клеветники, самозванцы, трусы, все горожане, как один, боятся заговоров, каждый по отдельности боится прослыть заговорщиком, а ловкие дельцы наживаются на наших страхах.

Недавно жертвой клеветы стал Сократ. Жаль, что именно мне приходится сообщать тебе эту горькую весть. По приговору суда, он должен выпить чашу цикуты. Это был самый нелепый и несправедливый процесс из всех, что мне приходилось видеть. Хуже, чем суд над Софоклом. Хуже, чем процессы Еврипида и Фидия. Хуже, чем тот, что осудил Про-тагора. Мы до сих пор не можем понять, как такое могло произойти. Ты, должно быть, слышал, что новые власти не стали преследовать приспешников тирании. Мы надеялись, что этот шаг приблизит наступление мира. Нам хотелось поскорее перевернуть черную страницу истории нашего города. Исправить прежние ошибки и вернуть Афинам утраченное достоинство. Однако нынешние правители первыми нарушили собственный закон, чтобы осудить на смерть честного человека, посвятившего жизнь поискам истины. Это был чудовищно несправедливый процесс. Сократ пытался защищать себя сам.