Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа (полная серия)

При шуме отворявшейся двери Ребекка, вуаль которой была уже откинута назад, встала, и обе молодые женщины очутились лицом к лицу. Графиня вскрикнула и отшатнулась, как окаменелая, до такой степени поразило ее сходство этой женщины с нею. Но в эту самую минуту

Роллан, которого она прежде не заметила, подошел и смиренно преклонил перед нею колени. Тут графиня поняла все.

– Встаньте, милостивый государь! – сказала она ему. – Встаньте, теперь я все понимаю.

Но Роллан не вставал. Тогда графиня измерила Ребекку высокомерным взглядом.

– Кто вы такая? – спросила она. – Вы, укравшая мое лицо, мой рост, мои приемы, мой голос и даже мое имя? Кто вы такая?

Ребекка выдержала сверкающий взор графини и, выпрямляясь, в свою очередь, нахально посмотрела на нее.

– Вам угодно знать, кто я? – проговорила она.

– Да, угодно, – ответила надменно графиня.

– Я дочь вашего отца, меня зовут Ребекка.

– Сестра моя! – воскликнула Баккара.

В голосе ее звучало столько души и глубокого сострадания, что закаленное сердце Ребекки затрепетало.

– Сестра моя! – повторила Баккара в порыве сострадания. – О! Я теперь понимаю. Да, вы моя сестра. Да, да, я помню, как однажды отец, держа меня за руку, переходил со мной Бастильскую площадь. Мне было года четыре. К нам подошла женщина, ведя за руку такую же белокурую девочку, как я. Не знаю, что говорила она отцу, я ничего тогда не понимала, но помню, что она плакала, а отец оттолкнул ее.

– То была мать моя! – сказала Ребекка дрожащим голосом. – А ребенок – я. И с того самого дня я, дитя любви, дитя позора, покинутое всеми, даже самим Богом, я всегда помнила о вас, законной дочери моего отца. С того самого дня я возненавидела вас глубокой зверской ненавистью, которая заставила меня сделать вам столько зла. Ненавистью непримиримой, как я думала. Но ее нет уже в моем сердце, она уступает место раскаянию с той минуты, как вы сказали мне: «Сестра моя!»

В голосе Ребекки слышались слезы, она тоже преклонила колени перед графиней Артовой и поцеловала ее руку.

Благородное сердце Баккара было тронуто. Покаявшаяся и обновленная грешница протянула руку грешнице кающейся и сказала ей:

– Встань, сестра моя! Я прощаю тебя.

Затем, обратившись к Роллану де Клэ, она прибавила:

– Вы, вероятно, были обмануты, милостивый государь, потому что вы еще слишком молоды, чтобы быть злым.

– О, верьте, графиня, – вскричал Роллан с искренним раскаянием честного, благородного сердца, – верьте, что у меня достанет сил исправить нанесенный вам вред!

– Я от всего сердца прощаю вас. Вред, нанесенный мне, не значит ничего в сравнении со злом, сделанным благородному и великодушному человеку, которого я люблю до фанатизма и имя которого я ношу. Надо поправить это зло. Надо помочь мне отыскать виновника этой отвратительной интриги, жертвами которой сделались вы и я.

– Вы скажете нам правду, не так ли? – обратился Роллан к Ребекке.

– Скажу все, – ответила она и принялась рассказывать графине Артовой все, что рассказала уже Роллану.

Графиня расспросила все малейшие подробности, все малейшие обстоятельства.

– Но, – сказала она наконец Роллану, дополнявшему по временам рассказ Ребекки каким-нибудь неизвестным ей фактом, – у вас, кажется, был камердинер по имени Батист?

– Был, графиня.

– Он, кажется, уверял вас, что очень дружен с моей горничной?

– Уверял.

– Приносимые им записки…

– Он получал через нее, как говорил мне.

– Где же теперь этот камердинер, наверное, бывший сообщником ваших мистификаторов?

– Обокрал меня и сбежал.

– Когда?

– В тот самый день, когда я должен был выйти на дуэль с графом.

– Это так и должно было случиться. Долго служил он у вас?

– Две недели.

– Кто рекомендовал его вам?

– Один из моих приятелей, де Шамери.

– Шамери! – вскричала Баккара, чувствуя как будто электрическое сотрясение. – Но кто же этот человек? Что я ему сделала?

Схватив Роллана за руку, она прибавила:

– Вы молоды, ветрены, легкомысленны, но все-таки вы, вероятно, честный человек и умеете держать клятву?

– Какова бы она ни была, я сумею сдержать ее перед вами, графиня!

– Ну, так поклянитесь, что вы будете слепо повиноваться мне.

– Клянусь прахом моих родителей.

– Что вы никогда и никому не расскажете того, о чем говорили мы с вами.

– Но я должен восстановить вашу репутацию, графиня! – вскричал Роллан де Клэ, в котором, наконец, заговорила благородная, рыцарская кровь его предков. – Я должен сказать целому свету…

– Не нужно. Свет не должен знать, что я была опозорена безвинно, что я была оклеветана, что вы принимали за меня женщину, так странно на меня похожую. Сестра моя завтра же уедет из Парижа, закрытая густой вуалью, в почтовом экипаже. Ее никто не должен видеть.

Роллан и Ребекка не могли выговорить ни слова от изумления.

– Час восстановления моей чести еще не настал, – прибавила графиня Артова. – Подождем.

На следующий день доктор Самуил Альбо встал, по обыкновению, в семь часов утра и, прогулявшись по саду, принялся читать «Судебную газету», где длинная статья под заглавием «Драма в Клиньянкуре» сейчас же обратила на себя его внимание.

Статья эта начиналась так:

«Несколько дней тому назад мы сообщали об убийстве курьера в Сенарском лесу, между Мелуном и Парижем, убийстве, до сих пор еще не раскрытом. Теперь мы должны рассказать о происшествии, еще более таинственном.

В Клиньянкуре, в квартале тряпичников, вчера утром местные жители были крайне удивлены, заметив, что широкая струя воды бежит из-под дверей избушки, откуда за два дня перед тем выехала тряпичница. По всей вероятности, водопроводная труба лопнула и затопила подвал.

Дверь избушки была немедленно выломана, и вошедшим представилась ужасная картина.

Люк подвала был открыт, и оттуда лилась через край вода, окрашенная кровью. Около стены стоял окровавленный человек, который озирался вокруг бессмысленным взором. Ноги его были по щиколотку в воде, одежда совершенно мокрая. Из левого плеча его струилась кровь, волосы, совсем черные на темени, были на висках белы как снег. Ему предложили несколько вопросов, но в ответ на них он захохотал диким смехом и запел португальскую песню.

Недалеко от него в бочке найдено мертвое тело женщины, в которой тотчас же признали прежнюю жиличку избушки, тетку Фипар.

Когда ее вытащили, на поверхности воды показалось другое мертвое тело – толстого мужчины лет пятидесяти, которого также тотчас же признали за личность, приезжавшую за теткой Фипар два дня назад и называвшую ее своей матерью.

На место происшествия прибыл полицейский комиссар в сопровождении доктора, который, осмотрев раненого, объявил его помешанным. Затем доктор объявил, что женщина умерла от удушения и, по всей вероятности, брошена была в подвал уже мертвой. Мужчина умер мгновенно от раны, нанесенной ему в грудь.

Тряпичники припомнили, что накануне с теткой Фипар приходил молодой человек с белокурыми волосами и усами.

Когда выкачали воду из подвала, на полу его нашли каталонский нож, которым, по всей вероятности, и был убит пожилой мужчина.

Водопроводная труба оказалась просверленной буравом.

Доктор перевязал рану сумасшедшего и отправил его в больницу, где надеются возвратить ему рассудок и тогда узнать от него виновников этой кровавой драмы.

Когда его привезли в больницу, один из больных вскричал:

Да это Цампа!

– Что это за Цампа? – спросили его.

– Камердинер покойного герцога де Шато-Мальи, – отвечал больной, бывший конюх герцога де Шато-Мальи.

Полиция продолжает свои розыски».

Статья эта произвела сильное впечатление на доктора Самуила Альбо.

Было девять часов.

– Графиня Артова ждет меня в двенадцать, – проговорил он. – За эти три часа я успею взглянуть на этот интересный случай помешательства.

Через четверть часа он уехал уже в морг (дом, где выставляются мертвые тела). Он обратился к стоявшему здесь сторожу и попросил пропустить его за стеклянную перегородку, где и увидел два трупа.