Veritas

Когда коляска пришла в движение, я спросил себя, где может быть Фрош. У него будут трудности, если он не сможет оправдать свое отсутствие как раз в тот момент, когда звери выбрались на свободу.

– Я буду вынужден сообщить о том, что случилось, в императорской палате, – сказал я Симонису. – Завтра они придут осмотреть место, и мы должны будем присутствовать. Наверняка они станут задавать мне уйму вопросов, но как привилегированный трубочист, я не могу утаить от властей того, что произошло.

– Я пойду с вами, – поспешно произнес Атто.

Я догадывался почему. Аббат не собирался покидать Вену, не разузнав как можно больше о Летающем корабле. Если бы он смог сообщить наихристианнейшему королю подробности, то его путешествие в столицу императора, так или иначе, увенчается успехом. Я не возражал: все равно бесполезно противостоять упрямству аббата. И никто не станет подозревать слепого слабого старика; просто одетого, без краски и парика, я представлю его как родственника, за которым должен присматривать.

– Согласен, синьор Атто, – только и сказал я.

Коляска младшекурсника медленно двигалась по грязной дороге. Когда снова разразилась гроза, мы подобрали на дороге крестьянина.

Едва крестьянин сел в коляску, как тут же, отчаянно жестикулируя, на сильном диалекте, принялся рассказывать, что только что видел льва. Конечно же, мы притворились, что невероятно удивлены: этого ведь не может быть, львы в этой местности? На это человек возразил, что это, должно быть, одно из диких животных i Нойгебау, которых держат в качестве развлечения для посетителей, и оно, похоже, убежало от смотрителя. На известие о том, что в Нойгебау не один, а много диких зверей, мы ответили еще большим удивлением; а крестьянин заявил, что в близлежащих деревнях поговаривают даже о том, что в Нойгебау есть слон.

Мы дружно широко раскрыли глаза и попросили объяснений. И он рассказал нам, что император Максимилиан II, основатель Нойгебау, получил как-то в подарок слона из Африки. Максимилиан приказал доставить его сухопутным путем из Испании в Вену и таким образом дал возможность немецкому народу впервые познакомиться с этим видом толстокожих. Огромное животное произвело на всех такое впечатление, что любая из гостиниц, где останавливался зверь во время своего путешествия, позднее была переименована в «Гостиницу У Слона». С простодушием, свойственным обычным людям из народа, крестьянин поведал, с каким воодушевлением реагировали венцы на прибытие слона: в толпе, бежавшей за ним, была молодая мать, у которой от удивления выпала из рук ее новорожденная дочка. Однако под крики толпы слон поймал малышку хоботом и положил обратно на руки матери.

Сначала Максимилиан приказал разместить слона в одном из построенных для этих целей сералей неподалеку от Места Без Имени. Однако потом, в декабре 1533 года, животное умерло, и единственное, что осталось от него, это стул, вырезанный из костей его левой передней ноги. Все? Нет, не все, поправился крестьянин. Перед смертью слон оказался слонихой, родив (что очень редко случается с этими громадными животными с хоботом) пару симпатичных слонят. Смотритель госпожи слонихи, прадедушка теперешнего смотрителя Нойгебау, был убежден в том, что смерть слонихи была вызвана чрезмерными тяготами, которым та была подвержена из-за церемониала императорского двора. Поскольку он опасался, что рано или поздно кто-то придет и заберет обоих слонят из уютного помещения в Эберсдорфе, он сохранил известие об их рождении в секрете и разместил малышей в конюшне неподалеку, где тайно вырастил при помощи своих родственников. Когда Максимилиан умер, животных переселили в замок Нойгебау, который после смерти своего создателя оказался заброшенным и никому не нужным. Судьба их, казалось, была предрешена: как жертва сокрытия они были обречены погибнуть в одиночестве и мраке Места Без Имени. Однако поскольку милосердие матушки-природы не знает границ, среди животных дозволена и плодородна даже любовь-инцест: слонята были братом и сестрой, но уже после первых всходов юношеской страсти у них родился красивый слоненок, тот самый, которого и сегодня хранят в Нойгебау, здоровый, подвижный зверь буйного характера. Хотя он уже постарел, необузданный нрав его хорошо сохранился. «Это мы заметили!» – едва не вырвалось у меня при воспоминаниях об ужасном шуме, с которым слон ворвался на площадку. Но я сумел промолчать.

– А родители его? Умерли? – спросил Симонис.

– Кр'дены во вр'мя Тр'дц'тилетней войны. С'жрали их. Г'лодал' все, – лаконично ответил крестьянин.

Атто, Симонис и я вздрогнули. Отец Абрахам а Санта-Клара поистине был прав: с учетом аппетита венцев ни одно животное в этом городе не могло чувствовать себя в безопасности.

– А-а, покойник! – вдруг сказал крестьянин. – Сегодня его нашли в лесу.

– Ах, вот как? И где же? – спросил я.

– У Двух пвешнных.

От удивления у меня захватило дух. Крестьянин заметил это.

– Ваша м'л'сть не знает, где эт'? Сраз' за Сальманнсдорф.

Ссадив своего пассажира на перекрестке, мы не долго раздумывали. Еще раз попросив его объяснить, что это за поляна такая в северной части Венского леса – Двое повешенных, мы узнали, что она так называется, потому что когда-то там нашли два качающихся на веревках трупа, вероятно, грабителей.

Мы добрались до этого места после почти двух часов дороги, сначала в коляске, а потом пешком, окруженные милыми пейзажами Сальманнсдорфа. Мы достигли цели, следуя за любопытными, бродившими по лесу. Впрочем, объезд сильно удлинил дорогу: сначала мы отвезли Атто, слишком уставшего для дальнейших приключений, в монастырь Химмельпфорте. По возвращении я собирался рассказать ему, что узнала Клоридия во дворце Евгения.

Тело Угонио лежало лицом вверх на еще мокрой после дождя траве. Причем лицо его было не хуже, чем обычно (да этого и быть не могло). Капюшон прикрывал те немногие седые волосы, которые еще оставались у него на голове; из-под грязного плаща торчала смуглая шея и кривые, покрытые пятнами руки; его окружал неодолимый знакомый запах конюшни. Только тонкая струйка зеленоватой слизи, сбегавшая по подбородку, свидетельствовала о том, что произошло. Если бы мы не знали наверняка, то могли бы решить, что он спит.

Тем временем небо посветлело. Солнечный луч пронизал кроны деревьев и упал на корзину, которую брал с собой Угонио и которая все еще лежала рядом с ним. Из нее выглядывало несколько предметов: две маленькие стеклянные ампулы и коробка. Солнечный луч коснулся ампул, и жидкость в них вспыхнула сначала золотым, а потом рубиново-красным светом.

Мы с Симонисом проложили себе дорогу среди любопытствующих, которые непринужденно обсуждали обнаружение мертвого. Нет ничего более непохожего в Вене и Риме, чем отношения между живыми и мертвыми. В Риме все уверены, что даже разговоры о смерти приносят несчастье; а в Вене она является главным освободителем и все, что ей сопутствует (причины и обстоятельства кончины, похороны, наследство, поминки), является предметом обычных бесед. В Риме насмехаются над венцами: как, черт возьми, они могут весело говорить о таких грустных вещах? Но римляне забывают, что смерть в городе пап, в основном насильственная, хотя обсуждается меньше, но случается чаще.

Угонио жил в Риме и Вене и соединил в себе итальянские и австрийские обычаи: он умер в Венском лесу от руки итальянца. Да, я мог назвать имя убийцы, это было слишком однозначно: Al. Ursinum,как было написано в заметке Угонио, или же Alessium Ursinum,кастрат Гаэтано Орсини, исполнявший партию святого Алексия. Покойся с миром, Угонио, адью навеки, мой добрый друг; тайну, которая связывала тебя с Орсини, ты унес с собой в могилу. А также фраза, написанная архангелом Михаилом: теперь, когда мы с Атто наконец поняли, что означают слова аги, она мало помогла бы нам, хотя я с удовольствием узнал бы, какое же послание выцарапал архангел мечом на верхушке собора Святого Стефана, на том самом месте, где когда-то находилось богохульное яблоко Сулеймана Великолепного и в соответствии с пророчеством только и ждало того, чтобы вместить в себя настоящее Золотое яблоко.