Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа (полная серия)

– Берегись, – сказал он, – если ты лжешь…

– Никак нет-с. Месяц назад, когда я просил у сеньориты Концепчьоны рекомендательного письма к вашему сиятельству…

– А! Ты сам просил его?

Тонкая улыбка мелькнула на губах португальца.

– Я знал, что сеньорита не откажет мне, – сказал он, – и что ваше сиятельство уважит ее просьбу.

– Ты рассчитал очень верно. Ну, дальше?

– Когда я произнес ваше имя и сказал, что желаю поступить к вашему сиятельству в услужение, сеньорита очень покраснела, но не сказала ни слова и дала мне письмо.

– Ну, и что же?

– Я заключил из этого, что ваше сиятельство и есть этот самый…

– Замолчи! – отрывисто проговорил де Шато-Мальи.

– Позвольте мне сказать еще одно словечко.

– Что такое?

– Дон Хозе умер.

– Знаю.

– Сеньорита Концепчьона все еще не замужем.

– И это знаю.

– Она воротилась.

Герцог подпрыгнул на постели.

– Воротилась! – вскрикнул он. – Она воротилась?! Она воротилась?

– Вчера утром.

– И с герцогом?

– С герцогом и с герцогиней.

При этом известии мысли герцога как-то перепутались. Он поспешно вскочил и начал одеваться, как будто собирался ехать сейчас же.

Но это лихорадочное нетерпение было непродолжительно, холодный рассудок одержал верх, и герцог де Шато-Мальи ограничился тем, что спокойно спросил Цампу:

– Каким образом узнал ты, что герцог де Салландрера воротился?

– Мне сказал вчера вечером его камердинер.

– А?..

– И я думал, что ваше сиятельство будете не прочь узнать эту новость.

– Хорошо, ступай! – отрывисто проговорил герцог. Цампа вышел безмолвно, а герцог де Шато-Мальи сел к бюро, облокотясь головою на руки, и задумался.

– Боже мой! – проговорил он наконец после минуты молчания. – Если Цампа сказал правду! Если… она… любит меня… Боже мой.

Герцог взялся за перо и дрожащею рукою написал следующее письмо герцогу де Салландрера:

«Герцог, теперь, вероятно, вы уже знаете через графиню Артову, как важно и необходимо для меня переговорить с вами. Узы близкого родства, связывающие нас, служат мне гарантией вашей благосклонности, и вы совершенно осчастливите меня, если позволите приехать к вам.

С истинным к вам почтением имею честь быть

Вашим покорным слугой. Герцог де Шато-Мальи».

Запечатав письмо, герцог позвонил.

– Цампа, – сказал он вошедшему слуге, – отнеси это письмо в отель де Салландрера и подожди там ответа.

– Слушаю-с, ваше сиятельство.

Цампа взял письмо и направился к двери.

– Возьми мой кабриолет или верховую лошадь, чтобы ехать скорее.

Цампа поклонился и вышел.

По утрам герцог постоянно ездил верхом, и во дворе его всегда стояла готовая оседланная лошадь.

– По приказанию барина, – сказал Цампа, взяв лошадь из рук конюха и проворно вскакивая в седло.

И Цампа помчался в Сюренскую улицу, где жил Рокамболь в своем рыжем парике. Цампа подал ему письмо, которое Рокамболь распечатал с своею обычной ловкостью и прочитал. Затем Цампа рассказал ему свой недавний разговор с барином.

– Что прикажете делать? – спросил он.

– Исполнять в точности мои вчерашние приказания.

– Это письмо ничего в них не изменяет?

– Решительно ничего. Только… Рокамболь как будто обдумывал что-то.

– Тебе известно, – спросил он, – куда герцог положил рукопись своего родственника?

– Он спрятал ее в шкатулку сандалового дерева, где лежат также различные бумаги, акции, банковые билеты.

– Где стоит эта шкатулка?

– На письменном столе, в кабинете.

– Хорошо. Рокамболь задумался.

– Шкатулка всегда стоит там? – спросил он.

– Нет. Герцог прячет иногда ее в бюро. Но сегодня она на письменном столе, и герцог слишком взволнован, чтобы заниматься ею.

– Есть у тебя второй ключ к этой шкатулке?

– Еще бы!

– Отлично!

– Что прикажете делать?

– Во-первых, отнести это письмо и пасть к стопам сеньориты Концепчьоны, ты знаешь, зачем.

– Хорошо. А потом?

– Потом принеси мне ответ герцога де Салландрера к Шато-Мальи. Ступай.

Цампа ушел от Рокамболя и помчался, как стрела, в отель де Салландрера. Ему сказали, что герцог еще не просыпался, и он попросил лакея доложить сеньорите Концепчьоне, что он желает ее видеть.

Концепчьона плохо спала ночь и встала с рассветом.

Она очень удивилась, что Цампа желает ее видеть, и велела горничной привести его к себе.

Концепчьона чувствовала какое-то отвращение к Цампе; она знала, что он наперсник дона Хозе, и при жизни последнего не могла видеть его равнодушно. Но теперь любопытство победило в ней отвращение, и она приняла его.

Цампа вошел, по обыкновению, смиренно и униженно, отвесил низкий поклон сеньорите де Салландрера и взглянул на горничную. Концепчьона поняла, что он желает остаться с нею наедине, и выслала горничную.

– Сеньорита, – начал тогда Цампа, – к вам пришел молить о милосердии и прощении великий грешник, терзаемый упреками совести.

И Цампа преклонил колена.

– Какое же преступление сделали вы, Цампа? – спросила изумленная Концепчьона.

– Я изменил вам.

– Изменили… мне?

– Да, – ответил он униженно.

– Это каким образом? – спросила она надменно. – Разве вы были когда-нибудь у меня в услужении?

– Я служил у дона Хозе.

– Ну, так что же?

– И дон Хозе сделал меня вашим шпионом.

– А! – проговорила она презрительно.

– Я был предан моему господину, я готов был умереть за него, все приказания его исполнялись слепо.

– И вы… подсматривали за мной?

– Позвольте мне объяснить вам, каким образом я это делал.

– Говорите.

– Дон Хозе знал, что вы его не любите и повиновались только воле вашего родителя. Он знал или, лучше сказать, догадывался, что вы любите другого.

Концепчьона вздрогнула, выпрямилась и окинула Цампу презрительным взглядом с головы до ног.

– Дон Хозе, – продолжал он, – велел мне ходить вечером в окружности вашего отеля.

Молодая девушка побледнела.

– Он был убежден, что если вы не любите его, стало быть, любили герцога де Шато-Мальи.

– Ложь! – вскрикнула с живостью Концепчьона.

– Однажды вечером я стоял на бульваре Инвалидов… Цампа остановился. Концепчьона задрожала.

– У набережной, – продолжал португалец, – вышел из купе мужчина и отправился пешком к садовой калитке. Его ждал ваш негр.

– Молчи, негодяй! – воскликнула с гневом Концепчьона.

– Благоволите выслушать меня до конца, и тогда вы, может быть, простите меня.

– Ну говори, – сказала Концепчьона, дрожа.

– Я видел, как вошел этот мужчина, как он вышел через час.

– И вы… его… узнали?

– Нет. То был не герцог де Шато-Мальи, а кто-то другой, кого я совсем не знаю.

Концепчьона вздохнула свободнее.

– На другой день, – продолжал Цампа, – я рассказал это дону Хозе.

– Что же он?

– Он сказал мне: «Ну, тем лучше, что это не Шато-Мальи, которого я ненавижу всей душой. Я перенесу соперничество всего мира скорее, чем одного герцога».

– А ты… не старался узнать…

– Кто был этот мужчина?

– Да, – прошептала Концепчьона.

– Нет, сеньорита, потому что дона Хозе убили в тот же день. Но…

Цампа остановился в нерешительности.

– Говори! – повелительно произнесла Концепчьона.

– Но, – сказал Цампа, как бы делая над собою усилия, – я знаю, кто убил моего бедного барина.

Концепчьона побледнела, как мертвец.

– И я поклялся отомстить за него! Концепчьоне показалось, что земля разверзается под ее ногами, она чуть не упала.

Неужели этот холоп знал ее тайну?

– Дон Хозе убит герцогом де Шато-Мальи, – продолжал Цампа.

– Он? – воскликнула Концепчьона и чуть не закричала – Ложь! Не он убил его!

Но сказать это – не значило ли погубить себя, не значило ли признаться Цампе, что ей известен настоящий убийца дона Хозе? Она склонила голову и молчала.