Две смерти Сократа

— По-моему, он как раз тот человек, который тебе нужен.

— Отчего ты так решила?

— Потому что он мастерски умеет определять призвание человека.

— О нем, вообще-то, разное говорят.

— О нас, гетерах, тоже, ну и что с того? Антемион кивнул, глядя на девушку с нескрываемой страстью.

— Я прежде не встречал таких женщин, как ты, — внезапно выпалил он и робко, смущенно улыбнулся.

Неловкая откровенность юноши тронула Необулу.

— Ты хотел сказать мне любезность?

Антемион обнял женщину за плечи и замер, не решаясь поцеловать ее. Необула сама потянулась к нему. Всякий раз, когда гетере удавалось соблазнить неопытного мальчишку, она чувствовала смутную, жестокую радость. В далекой дубраве раздалось и тут же смолкло отрывистое уханье совы.

ГЛАВА VIII

После заката жизнь в квартале Горшечников била ключом. Из-за деревьев неслись монотонные крики торговцев, расхваливавших свой товар. Лунный свет отражался на серебристой чешуе рыбешек, вываленных на дощатые прилавки, играл на ободах глиняных кувшинов с оливковым маслом и придавал бронзовым треножникам таинственный пурпурный блеск. Пахло забродившим виноградом, гнилыми фруктами, человеческим потом и собачьим дерьмом. На кривых улочках толпился бессовестный, жуликоватый народ, готовый до хрипоты торговаться за любую мелочь.

Закутанный с головы до ног в плащ из грубой ткани, Сократ размеренно шагал по улице и с огромным интересом слушал своего спутника — стройного юношу, который рассказывал философу о невыносимой жизни в родительском доме, о терзавших его сомнениях и о властном отце, который заставлял сына посвятить себя семейному делу. Философ любовался красотой молодого человека, восторгался его умом и перебил своего собеседника всего один раз:

— Любезный Антемион, мы с тобой поглощены беседой и не замечаем того, что творится вокруг, словно идем по безлюдной пустыне. А ты попробуй оглядеться по сторонам и увидишь других людей, со всеми их делами и бедами. Тебе стоит многому у них поучиться.

Они остановились посреди площади, чтобы осмотреться. Водонос спешил куда-то с ведром на голове, крестьяне наперебой расхваливали свой товар: подходите, налетайте, пробуйте, госпожа, не трогай руками, все и так свежее, всего три драхмы, одна, нет, три, ну ладно, две; повсюду витал сладковатый запах гнилых плодов, деревянные прилавки провоняли рыбой, прямо под открытым небом варили похлебку из дичи, жарили селедку, пекли хлеб; кто-то безуспешно пытался вытащить из корзины откормленную курицу, кто-то изучал зубы покупного осла, кто-то сунул палец в киликс [46] с оливковым маслом. Пыль поднятая подошвами сотен сандалий, оседала на прилавках, навесах и ветвях деревьев.

Одетый в лохмотья проповедник, забравшись на ящик с фруктами, убеждал стайку крестьян испробовать чудодейственную силу вегетарианского питания. Компания подвыпивших юнцов выбрала горе-философа в качестве мишени для увесистых камней, и ему пришлось спасаться бегством. Народ на площади проводил бедолагу дружным хохотом и прибаутками.

— Ликтей! — гоготали зеваки. — Почему над тобой вечно вьются мухи?

Проповедник повернулся к своим обидчикам и, направив на них указующий перст, со зловещим видом провозгласил:

— Мухи чуют мертвую плоть!

Антемион и Сократ прибавили шагу, чтобы поскорее миновать гогочущую толпу.

— Ты заметил что-нибудь интересное? — спросил философ.

— Это как в палестре, когда атлеты борются за горсть фиников.

— Думаешь, все эти люди задаются вопросом, верный ли жизненный путь они выбрали?

— Вряд ли, — улыбнулся Антемион. — Они тратят силы на то, чтобы пережить еще один день.

— А на что тратишь свои силы ты?

— Будь я таким, как они, я хотел бы одного: чтобы моя мать ни в чем не нуждалась, мне самому вполне хватило бы того, что у нас уже есть.

— Стало быть, ты отличаешься от них лишь тем, что твой отец богат. Так получается?

— Но я не чувствую себя таким, как они. Сын кузнеца становится кузнецом, потому что проводит в кузнице дни напролет и видит, как работает отец; сын пастуха помогает отцу пасти стада на склонах холмов, и все они, обучаясь семейному ремеслу, не задаются вопросом, принесет ли оно им счастье и в этом ли состоит их призвание, — они знают, что так смогут прокормиться, а потому не колеблются и не ошибаются. Но мне мало просто зарабатывать на жизнь. Я чувствую, что способен на большее, но не знаю, на что.

— Это, несомненно, важный вопрос, — согласился философ. — Но для начала нам с тобой нужно разрешить вопрос попроще. С какой стати молодому человеку сомневаться, стоит ли идти по стопам отца, если этот путь обещает ему процветание?

— Возможно, этот молодой человек утратил разум.

— Разум это способность принимать решения. Ты уверен, что причина терзаний юноши кроется именно в этом?

— Значит, я был не прав. С головой у него все в порядке.

— Отлично сказано, дружище Антемион. Разум отличает нас от более примитивных созданий. Однако нужно уметь правильно им пользоваться, чтобы не угодить в ловушку наших собственных заблуждений и выйти на правильный путь.

— Но тогда получается, что правильный путь — это стать таким сыном, о каком мечтает мой отец.

— Посмотрим. Верность своей семье и почтение к родителям — несомненные добродетели. Но спросим себя: а всегда ли быть хорошим сыном означает во всем подчиняться отцу? Ты сам как думаешь?

— Я думаю, что да, Сократ.

— Тогда представь, что твой отец — забойщик скота, а тебя, как это часто бывает, мутит, едва ты переступишь порог бойни. Твой отец будет прав, если заставит тебя сдирать и дубить шкуры?

— Наверное, нет, Сократ. В этом случае отец определенно будет не прав.

— А что ты скажешь об отце, что заставляет сына жениться на женщине, которая ему противна?

— То же самое — это будет несправедливо.

— А если учесть, что таких отцов немало и они довольно часто бывают несправедливы, к какому выводу мы должны прийти?

Антемион ответил не раздумывая:

— Что отцы не всегда должны решать за сыновей. Я даже осмелюсь сказать, что никогда, хотя традиции требуют обратного.

— Прекрасно, Антемион, мой мальчик. Верность семье и почтение к старшим действительно не означают, что дети непременно должны подчиняться родителям. Теперь, когда это сомнение мы разрешили, тебе, возможно, проще будет найти точный ответ на главный вопрос.

— Любезный Сократ, ты совершенно прав, — заявил юноша, чрезвычайно довольный таким оборотом.

— Подобное нетерпение и страх перед будущим вполне естественны для твоего возраста, но спешить не стоит. Скажи-ка, что тебе так не нравится в кожевенном деле — само ремесло или необходимость трудиться под началом отца?

Антемион надолго замолчал. Прежде он об этом не задумывался. Какое-то время юноша и философ в полном молчании шагали по узким улочкам, все больше отдаляясь от шумной торговой площади. Сократ предложил Антемиону вообразить, что он торгует кожей, совсем как отец, но отдельно от него, сам. И что же? Такое будущее по-прежнему страшило юношу, поуже куда меньше. Поразмыслив, Антемион признался Сократу, что просто-напросто не желает подчиняться отцу. Его тяготил властный характер Анита, который считал сына несмышленым младенцем и привык решать за него.

— Что ж, мы неплохо продвинулись, — заметил Сократ. — А теперь давай на время оставим твоего отца и сосредоточимся на том, чего хочешь ты сам.

— Я много думал об этом, — признался юноша, — подо сих пор не знаю, чего хочу, и не знаю, как это понять.

— Сначала мы попробуем понять, чего ты не хочешь и почему. Тогда, возможно, станет яснее, к чему мы должны прийти. Поговорим о самом ремесле. Что тебе придется делать.

— Нужно отмачивать шкуры в сосновых чанах, пока не задубеют руки, все время нюхать туши, свежевать их, пока с собственных пальцев не начнет облезать шкура, задыхаться от запаха красителей, толкаться на скотоводческих ярмарках; кроить, резать, сушить, вымачивать — и так каждый день, год за годом, и конца-края этому не видать.